«Казалось бы, что такого, – делились потом впечатлениями космонавты, – ведь чего-то страшного или даже угрожающего нам не было! Казалось бы, подумаешь, ну, покой, ну, тишина, всего-то возможность побыть наедине со своими размышлениями и воспоминаниями, однако давление на психику с течением времени возрастало до небес. Переносить одиночество и тишину становилось невыносимо. Человек терял самообладание. Начинал беситься, кричать, плакать, бросаться на стены, биться о них лбом… Не все себя вели именно так, бывало по-разному, но все признавались, что провести в сурдокамере пятнадцать суток – изощренная пытка!
Конечно! А мне, сколько раз осталось по пятнадцать суток? Загадка! Потому надобно придумать хоть какое-то занятие, которое мешало бы сверлить мои мозги бездельем и отсутствием людей. Я же понимал, что за мной следили как за подопытным кроликом. То ли с интересом следили, то ли от безделья, то ли полагалось по инструкции! Всем этим тюремщикам тоже ведь туговато живётся! От своего специфического безделья и они вполне могут подвинуться, хотя им не всю жизнь тут проводить, а только до пенсии, и лишь в дни дежурства!
И чем мне можно заняться? Играть в слова или в города? Или двигать в уме фигуры на несуществующей шахматной доске? Учиться шевелить ушами? Или вспоминать прошлую жизнь? Может, новую жизнь себе придумать?
Всё это было возможно, но меня не увлекло. Может, стоило писать толстые романы? Мысленно, конечно! А ещё лучше написать в виде романа автобиографию! В стихах! Писать – это для меня привычно! Этим я смогу заниматься долго и с удовольствием.
Но нестерпимо жаль, что мои руки коротки. Уж отсюда до Фёдора им не дотянуться. А он всё торжествует, подлец! Пользуется, негодяй, моей женой и надо мной же посмеивается! Его взяла! А я, выходит, полным дерьмом оказался, а не мужиком. Моя жена с ним тешится, ничего не опасается! Всем понятно, что меня ради воспитательной работы отсюда не выпустят! Жучка продажная! А я ее считал идеальной! Считал подарком небес!
Опять во мне закипало бешенство, но ведь и сделать-то я ничего не мог! И всё же не бывает так, чтобы мыслящий человек ни до чего не додумался. Умный человек даже самые пакостные обстоятельства должен подчинять своей пользе, поскольку глупец даже самые лучшие из них обязательно превратит в неприятности.
Так кем же я окажусь на поверку – умным или глупцом? Вот если придумаю способ, как отомстить отсюда, то насчёт себя можно не беспокоиться! Значит, отыграюсь я с чистой совестью!
Я начинал придумывать, но для этого приходилось опять вспоминать всё в деталях, от чего я не успокаивался, а ещё больше свирепел от злости, которую не имел возможности излить на их обоих.
Насколько же здесь тяжела тишина! Кладбище ночное, а не тюрьма! Ни грохота дверей, ни звона цепей, ни окриков надзирателей, ни диких криков тех, кто сошел с ума – полное отсутствие звуков! Этот мир оживает, когда приносят еду, когда забирают посуду и подают очередные команды. И всё! В остальное время внешний мир выключают!
Я пробовал оставлять бурлящую струю воды из крана, чтобы она напоминала о жизни, но монотонное журчание быстро надоедало и начинало раздражать. Стал говорить с собой вслух, читал стихи, которые знаю со школьной программы, подробно пересказывал прочитанные книги, даже пел всё подряд, но надоело и это.
Хотя бы часы в камере повесили, ироды! Невозможно жить, не привязываясь к течению времени! Это не изоляция преступников, которую они, настоящие, возможно, и заслужили, чтобы далее никому не причинять вреда, а подлинный садизм! Преступники ведь тоже люди!
Но я-то, какой им преступник?! Законов я не нарушал! Так почему я здесь!? Почему я схожу с ума в этой дьявольской тюрьме?! И что это за суд такой придумали – заочный? А я хотел на суде присутствовать! Это же вопиющее нарушение прав человека! Что за издевательства над людьми? Кто позволил? Куда прокуроры смотрят? В чём моя вина, поскорее бы вас чёрт побрал!
Я и не заметил, как осатанел. Я потерял над собой контроль! Во мне всё сильнее разгоралась ярость, готовая крушить всё подряд!
Я непроизвольно накручивал себя всё сильнее и, наконец, принялся барабанить в дверь. Сначала ладонями, потом кулаками, а затем и ногами. Но шума получалось мало. И, кроме того, мой дебош никого не возбудил. Никто ко мне не вломился! Никто меня не поколотил! Никто не поинтересовался, зачем я до синяков отбил ладони и ступни!?
Я устал. Я уселся на корточки рядом с дверью и, это еще что, я вдруг беззвучно зарыдал, я затрясся. Как мне быть? Эта сучка предала! Гад остался без возмездия! А меня за их вину они же навечно упрятали в тюрьму! Чтобы я в муках загнулся от безысходности. Высшая степень коварства!
Да! Со мной случилось и это! Считая себя достаточно крепким человеком, я через несколько часов в одиночке всё же сломался, хотя никто меня и пальцем не тронул!
Но уяснив, что никакие протесты с моей стороны не действуют, я бросился на койку вниз лицом, чтобы осушить слёзы о подушку, и затих в расчёте на спасительный сон.
Сколько я проспал, установить невозможно, но я действительно спал. Сон успокоил нервы. Он с чистого листа включил моё сознание, как это всегда происходило утром.
Я поднялся, снова умылся, даже заправил койку, чтобы в моём хозяйстве всё содержалось чисто и аккуратно. Обнаружил всё ещё не помытую посуду и исправил эту оплошность, хотя, кто их тут знает, может, в обед ее заберут в посудомойку, а мне принесут другую. Да я же не развалюсь, а крохотное занятие себе придумал. Потом занялся физическими упражнениями, как говорится, до упада. С десятиминутными перерывами, и всё сначала!
Глава 20. Незваный гость, да ещё с таким подарком
Я устал ждать, когда откроется окошко и просунут мой обед, но загрохотали открываемые снаружи замки. Затем дверь приоткрылась наполовину, и в моей камере оказался живой человек! Это меня обрадовало разнообразием, но с чем явился незнакомец?
Гость сделал всего один шаг вперёд, иначе наткнулся бы на меня, встречавшего его в позе изумления. Я только что закончил очередное физические упражнение и, восстанавливая спокойное дыхание, ждал объяснения.
Да! Я ждал и заодно рассматривал гостя, ибо по правилам пребывания инициатива не может исходить от заключенного. Он должен докладывать входящим по определенной форме. Я знал это из кинофильмов, но здесь меня не предупреждали.
Гость впечатлял собой. По внешнему виду я догадался, что это умный, образованный, интеллигентный человек, вполне обеспеченный, судя по изысканности его одежды. Он едва ли был старше меня.
Молча, не стесняясь ничего, гость осмотрел меня с головы до ног, затем провел взглядом по левой и правой стене, видимо, обнаружил объективы камер, и только потом поздоровался со мной:
– Моё почтение, сэр! – сказал он так, будто мы давно знакомы и случайно встретились в достойном месте, а не в тюремной камере, которая меня дискредитирует, и, поприветствовав друг друга, готовы разойтись по своим делам.
Я слегка поклонился в ответ, радуясь в душе первому живому человеку, меня посетившему, но хотелось бы знать, с какой пакостью он явился?
– Присаживайтесь на табуретку! – пригласил я насмешливо. – Мягкие кресла сданы в химчистку!
– Хорошо, если и вы присядете на кровать! – поставил условие гость.
Я сел на кровать, повернувшись к гостю лицом. Он сел на табуретку и также развернулся в мою сторону.
Я по-прежнему молчал, предоставляя ему возможность проявлять инициативу. И он, наконец, заговорил тихо, но уверенно, зная, что его перебивать не станут:
– Как устроились, профессор Гвоздёв?
– Отлично устроился! – ответил я как можно бодрее. – Ничего лишнего тут нет; ничего не отвлекает! Но мне сдаётся, будто в этом заведении я пребываю с вашего благословления! Разве не так?
– В некоторой степени. Но как вы догадались?
– Да уж слишком много людей задействовано! И денег немерено истрачено, чтобы этот музей превратить в тюрьму.
Гость усмехнулся:
– Согласен! Пожалуй, перестарались! Зато теперь вам ясны наши возможности. Разве не так?
– И зачем вы мне их демонстрировали? Кто вы такие?
– Уважаемый профессор Гвоздёв! Мы, те немногочисленные люди на планете, которым никто никогда и ни в чём не отказывает! Понимаете? Никто и ни в чём! А вы решили нарушить условия контракта и, не закончив дела, улететь во враждебную нам страну! Вот нам и пришлось в форме игры показать, что вашими поспешными действиями мы слегка не довольны! – гость усмехнулся, мол, это всего лишь шутка, но в ней намёк.
«Вон оно как! Хорошо уже, что это не бандиты! Хорошо и то, что это не какая-то из многих силовых структур – от них без суда потом не отвяжешься! Но что же будет со мной? Ведь не в интересах гостя меня здесь держать, если этим мой проект застопорился!»
– Как-то театрально вы проявляете своё недовольство! – съязвил я.
– Это уж, с какой стороны посмотреть! – усмехнулся гость и добавил не спеша. – Будут ли в дальнейшем наши действия страшными или смешными, зависит только от вас, сэр! Нам ведь хотелось, чтобы проектом руководили именно вы! Но впредь вы не должны предпринимать действий, которые заставляли бы нас уделять вам слишком много внимания. Мы – люди занятые!
– Но вы мне сами похвалились, будто вам никто в мире не откажет! – может, слегка перебрал я с ядом. – Могли бы подыскать кого-то и лучше меня!
– Конечно! Но такая суета нам не свойственна! Мы выбрали вас! Вы нас устраивали! Результаты работы у вас в порядке, и морально-нравственный облик на уровне, что у русских ценится особенно высоко. Правда, мне не совсем понятен ваш интерес к той истории, которую нигде не преподают, от которой попахивает самодеятельным непрофессионализмом. При вашем общественном положении это выглядит странным. Нам даже кажется, будто такие увлечения вас несколько дискредитируют, и вам следовало бы от них воздерживаться. Но это не категорично, поскольку относится к мелочам! Вы же, и мы это понимаем, человек увлекающийся, с интеллектом, с исследовательскими способностями, так почему бы вам чем-то и не увлечься?! В общем, мы закрываем свои глаза. Разумеется, если ваши увлечения не будут вредить Соединенным Штатам!
[justify]Я ухмыльнулся, а гость продолжил, не обратив внимания на мою
