пациенты что братья-сестры). Я села впритык к двери клинического отдела, - она не была плотно закрыта, - и услышала знакомый голос. Да, да, Людмила Алексеевна приехала! Мама пришла, молочка принесла.
- Да, дорогая моя, вас попросили подменить, но не более того!.. Только контроль, никаких назначений… Кто вам сказал такое, коллега?.. – обрывками доносился подчеркнуто вежливый, без рабоче-крестьянских грубостей, глас Тришиной. Я уже подметила, что в хорошем настроении мой лечащий врач, наоборот, могла припустить матерком. Собеседница что-то невнятно бормотала в оправдание. - Да что вы говорите, голубушка?.. А вы знаете, что стадивудин нельзя принимать при беременности, и он с прошлого, двухтысячного, запрещен в Европе, так как считается высокотоксичным?.. Откуда знаю? Да я только что с Европы прилетела, не запылилась... Да, вы хороший гепатолог, не спорю, вот и лечите печенку на здоровье, милая моя. В другом месте.
Далее из разговора врачей я к неописуемому своему ужасу уяснила, что у этого «стада» много побочек, типа липодистрофии. Например, диспропорция тела, может вырасти горб. Жесть.
- Жалуйтесь, пжалста!.. – резюмировали беседу за дверью.
Дверь распахнулась и из кабинета, бормоча что-то под нос, вылетела багровая, как эмблема антиСПИДа, Нехурова. Бородавка и крылья широкого носа трепетали.
- Следующий-кричит-заведующий! – раздался веселый голос.
Бассаров сильной рукой поднял меня со стула и подтолкнул в спину. Я инстинктивно ухватилась за живот.
Женщина-ураган сидела за столом, тоже слегка раскрасневшись, но это ей шло. И вообще, после поездки на симпозиум в Амстердам (известила всезнающая очередь) наша клиничка обрела заграничный шарм.
- Вау, Арпиульева! - приветствовала меня Тришина. И отложила в сторону зеркальце. – А я тебя вспоминала, дева. Что новенького, доченька не пинается, не?
Из-за пропуска препарата терапию пришлось начинать сызнова. Людмила Алексеевна успокоила, что ситуацию можно выправить – на подходе другие препараты. А через пару лет можно переходить от битерапии к тритерапии.
Я сразу же выпалила выстраданное, придерживая живот и теребя пальцами копию расписки, выданной Нехуровой:
- Людмила Алексеевна, а если я умру, Вареньки тоже… не будет, да?
- Ну-к, тёзка, дай, что там у тебя… - щелкнула пальцами Тришина. Пальцы были наманикюренные.
Повертела в руках бумажку, вчиталась, приподняла выщипанную бровь: «Хи-ха-хо! Да шо вы ховорите?». Разорвала расписку надвое и бросила в урну.
Пленка 17е. Лори. Час пик
- Вам обязательно, чтоб говорила «мама»? – улыбнулась молоденькая продавщица, младше меня, с мелированной челкой. – У нас в ассортименте другие говорящие куклы.
«Сама ты кукла!» - подумала в сердцах. Пустые голубые глаза, крашенные сердечком губки, джинсовая жилетка, кофточка с низким вырезом, открывающим интригующую ложбинку высокой груди. Продавщица продавала себя, принимая боевую стойку при появлении редких молодых мужчин.
В детском отделе универмага выбор кукол был огромный. Одетые в платьица и даже джинсики, размером в полторы Кеши, - а наш кот, развалившись, занимал все кресло, - они таращились пуговками-глазками на покупателей с немым призывом: купи меня! Некоторые говорили и даже пели – по-русски и по-английски. А вот самое заветное слово не говорили. Были, но их разобрали, прощебетала девица. Еще бы! На фига, спрашивается, все эти куклы, если у них нет мам?
В старшей группе детсада я жутко завидовала одной девочке, обладательнице такой куклы, она жила в нашем дворе. Ее тетка, директор райкоопторга Маслова, подарила это чудо бедной родственнице. К подарку прилагался набор платьиц – целый гардероб, от бального платья до купальника и шляпки! Гардероб куклы заставил меня намочить подушку перед сном. И вот эту-то мармеладную мечту детства я намеревалась преподнести моей Варе.
Из дома вышла, набравшись храбрости, и, переваливаясь бочком, как утка. В отчаянии. Обрыдло сидеть в четырех стенах со своим диагнозом. А может, у меня, дочери бескрайней тайги, проснулся приступ клаустрофобии, боязнь замкнутого пространства.
Я решила купить большого плюшевого мишку, а уж потом заветную куклу – продавщица обещалась позвонить, если привезут нужную (зря грешила на девушку, она оказалась миленькой, и челка ей к личику).
В толчее универмага, отвалившись от кассы детского отдела, обронила чек, из-за живота не могла сразу его поднять. День был предпраздничный, конец мая, в обеденный перерыв в магазин набился народ. Чек затоптали, а потом он куда-то подевался. Я подняла крик. Участливая женщина заставила сына-младшеклассника обшарить кафельный пол в радиусе пяти метров, но мальчишка, обследовав контрольный участок холла, виновато посмотрел на мать.
Энергичная доброхотка потащила меня в отдел, в кассу, крикнула старшего продавца. Та вышла из подсобки, жуя на ходу, и предложила нам подождать конца смены, посчитать разницу и, если она сойдется с ценой плюшевого кота, составить акт и выдать покупку. Доброхотка вместе с сыном ушли, а мне предложили воды и мягкий стул за кассой.
Я сидела в тихом закутке, пила водичку, оглаживала живот. И вдруг будто в ответ пониже пупка ощутила пинки. Варька дала о себе знать: «Я здесь, мама, с тобой, норм». Пинки стали сильнее, заставили меня согнуться, словно дочурка хотела сообщить что-то важное. Когда я разогнулась, мой блуждающий взор упал на часы на стене. Пинки вдруг посыпались очередью: «Мамка, чего расселась, кукла безмозглая, время атас, хочешь меня угробить тут!..» И впрямь, лошара плюшевая, через полчаса, а точнее, через тридцать три минуты пора принимать зидовудин, идиотка! Какой норм, коли шторм?! Со «зидом» нельзя запаздывать даже на пять минут. Иначе лечение насмарку, бли-ин!
В который раз прокляла себя, что не послушалась Бориса и не завела чертов мобильник.
Маятник настенных часов с размаху ударил по голове. Я смахнула стакан с водой на пол, вывалилась из закутка с ревом раненой оленихи, ринулась к выходу. В руке у меня невесть откуда оказался плюшевый мишка, - видать, испуганная продавщица сунула на ходу, - и этой мягкой игрушкой я принялась бить по людским головам, пробиваясь к широким трехстворчатым дверям. Оттуда, чаще попарно, валил народ.
Не помня себя, очутилась на остановке. Был час пик – люди рвались с работы домой, давились в автобусах, теряя пуговицы. У плюшевого мишки правая лапа висела на честном слове, но оказывать первую помощь было некогда – подошел рейсовый автобус, под него частный перевозчик приспособил «ПАЗик» советского образца. В салон я ворвалась первой – со мной никто не хотел связываться: пузатая девица с безумными глазами, с пеной у рта, орущая про какую-то терапию. Явно не в себе, или того хуже – сбежала из дурдома. Мне уступили место, но я нависла над водителем и торопила его: «Да что вы ползете как червяк, а быстрее нельзя?!» «Быстрее токо кролики трахаются, я еду как положено шестьдесят кэ-мэ, сядь на место, сумасшедшая!» - глядя на дорогу, огрызался водитель. Кепка у него сбилась набок.
Через меня то и дело в кабину передавали мелочь и купюры. В обратную сторону изредка поступала сдача.
«Сто-ой, козел, мне здесь!..» - заверещала я, увидев угол родной пятиэтажки. «Сама коза! Сядь, здесь не положено», - повернул голову шофер. Глаза у него были белыми от злости.
Раздался визг тормозов, меня прижала к перегородке людская масса. Автобус свернул вправо и подрулил к козырьку остановки общественного транспорта. Люди прильнули к передней двери с обеих сторон, я была первой, но дверь оставалась закрытой. Я замолотила по стеклу кулаками: «Открывай давай, тормоз!»
«Щас, разбежался… А платить кто будет?» - донесся спокойный голос из-за плегсиглассовой перегородки.
«Билет!..» - ожгла мысль. Я лихорадочно пошарила в сумочке, потом в кармане джинсовой юбки: мелочи на билет не хватало.
«Эй, на выходе, прошу не задерживать».
В салоне нарастал ропот, потом возмущенный гул, над головами взвились голоса: «Эй, водила, выпускай давай… Безобразие!.. Открывай, шеф, не то сами откроем!..»
Дверь наконец с шипением открылась. Я протиснулась вперед, но у выхода уже стоял шофер. Вид у него был победный.
- Прошу оплатить за проезд, гражданка. Это частный рейс, - подчеркнуто вежливо обратился ко мне водитель. Маленький, толстый, он раздулся от важности, что лягушка перед дождем. Щеки его в красных прожилках набрякли. Глазки с желтыми белками внимательно изучали мои суетливые движения. Я никак не могла обнаружить деньги в боковом кармане юбки. Даже сущая мелочь куда-то провалилась. Над головой торжественно возвестили: «Щас за козла ответишь!»
- Извините… так получилось… были же деньги, тут в кармане, - бормотала я, словно нашкодившая старшеклассница. – Мне надо лекарство… я больше не буду.
Помимо воли пустила слезу:
- Я в положении, понимаете…
- Я понимаю, гражданка, что вы в дурацком положении. Щас поедете со мной в парк.
- Я не могу! У меня график! – взмолилась я.
- У меня тоже график. – Логика водителя была железной.
- Да пустите ее, она же беременная, ну! – раздался голос сзади.
- Беременно это временно, - хохотнул шофер. Расстегнул короткую дерматиновую куртку и ухватил меня за рукав. – Остальные могут быть свободны.
Водитель-крепыш прижался к поручню, освобождая пассажирам путь к свободе.
- А давайте уплачу за нее, - донесся тот же сочувственный голос.
- Ха! А штраф вы тоже оплатите, гражданин? – ухмыльнулся хозяин рейса.
Три пассажира сошли с автобуса на горячий асфальт. Последний, высокий парень в джинсовой куртке, обернулся: «Ну, ты и жлоб, дядя!»
Хозяин частного рейса сдвинул створку двери и прокричал вслед:
- А кто мне износ амортизаторов оплотит, а? А бензин? Добренькие, падлы, за чужой-то счет!
Я попыталась вырваться из короткой сильной руки. Пальцы были как сосиски, ногти с черными каемками. Они держали мое узкое запястье браконьерским капканом. Я взмахнула плюшевым медведем и ткнула им в наглую шоферскую морду. Она напоминала соседскую собаку.
Я почти ничего не видела. Очки то и дело сползали с потного носа.
Сердце стучало, отдаваясь в висках, - казалось, это молотком по башке бьют секунды. Время утекало. Время приема препарата! Стекла очков помутнели. Не видя ничего и не помня себя от злости, я вцепилась
