В купе скорого «СПб-Москва», не замечая друг друга, коротали последние минуты перед грядущим отправлением двое. Один — безнадежно лысый, с недовольным лицом, другой — неопрятно-кучерявый, с неуверенным взглядом. Когда минут за десять перед этим кучерявый усилием руки, похожей в тот момент на кривошипно-шатунный механизм, откатил снаружи дверь купе, лысый сидел там, уставившись в окно, за которым фонари вокзала боролись с темнотой зимней ночи. Кучерявый приветливо поздоровался, лысый в ответ медленно повернул к нему тускло блеснувшую голову, неслышно шевельнул губами и снова отвернулся к окну. Кучерявый закинул наверх небольшую сумку, пристроился на краешке соседней полки и затих. Через минуту встал, снял шуршащую куртку, повесил ее на вешалку, затолкал в проем между стенкой и полкой, затем снова сел и принялся глядеть через открытую дверь на суету в проходе. Муравейник-поезд подбирал последних пассажиров, перед тем как закрыть входы и отправиться в ночь. Время здесь, такое же приглушенное как шаги и голоса, текло медленнее обычного.
Постепенно ходьба в проходе сникла, и часть пассажиров сосредоточилась возле окон, руками и лицом отгоняя от провожающих, а заодно и от себя тревогу последних перед дальней дорогой минут. Поезд подождал-подождал, дернулся и, слегка спотыкаясь на стыках, покатился в Москву. С тем и поехали. Минут пять попутчики сидели молча, затем кучерявый вышел из купе и встал к освободившемуся окну. По вагону из одного конца в другой плечом вперед проходили люди, и когда они терлись животами о его спину, ему приходилось прижиматься к поручню. Свернув голову, он провожал их рассеянным взглядом, а затем вновь устремлял его сквозь свое отражение в ночи.
Из служебного купе выступила аккуратная проводница и принялась собирать билеты. Дойдя до них, учтивая женщина вошла и тихим голосом сказала:
— Здесь билеты, пожалуйста.
— Пожалуйста, — войдя вслед за ней, предъявил ей свой билет кучерявый и добродушно добавил: — Что-то нас маловато!
— Ночью сядут, — тихо отозвалась проводница, рассовывая билеты по карманам складки.
— А-а, вот как! — откликнулся тот.
Лысый молчал, обернув к ней недовольное лицо.
— Когда белье будет? — неожиданно спросил он казенным голосом.
— Можете уже получать, — сообщила женщина и покинула купе.
Кучерявый вышел вслед за ней и встал у окна, уступая лысому соседу право устроиться первым. Сосед намек понял, поднял грузное тело и потащил его за бельем. Пока он ходил туда-сюда, а потом копошился за прикрытой дверью, кучерявый выглядывал в окне скудный пейзаж зимней ночи. Черный массив защитной лесополосы то тянулся стеной, то вдруг пропадал, открывая белеющую в темноте равнину с живущими на ее краю редкими огоньками. Снег в канавах вдоль пути был надежно утрамбован воздушными вихрями стальных ураганов, и желтый перфорированный свет, которым их поезд оглаживал откос, лишь добавлял ему мимолетный глянец. Поезд на полном ходу вонзился в станцию и разрезал ее пополам. Замелькали черные деревянные домишки, наполовину утонувшие в пасмурном неприветливом снегу. Кучерявый зябко повел плечами и подумал: «И как только люди здесь живут…» Поезд гулко пересчитал стыки и вырвался на простор. Дверь купе выразительно откатилась, приглашая кучерявого воссоединиться с лысым попутчиком. Помедлив с полминуты, кучерявый пошел воссоединяться. Его сосед, переодетый в тренировочный костюм, сидел, поставив локти на столик и утопив подбородок в сарделечном сплетении пальцев. Кучерявый скованными движениями привел свою полку в боевое состояние, снял сверху сумку и достал походные принадлежности. Вернув сумку на место, он взял в руки кое-какую одежду, чтобы идти в туалет, но в этот момент лысый сказал:
— Переодевайтесь, я выйду.
И вышел. Кучерявый прикрыл дверь, быстро поменял глаженую личину на умеренно мятую, наилучшим образом подходящую шаткому ночлегу, откатил дверь и, отступив, уселся на свою полку. Лысый вернулся и боком протиснулся на место.
Посидели. Помолчали. Кучерявый, стараясь не глядеть в сторону лысого, соображал, чем заняться: почитать или постоять у окна. Спать не хотелось.
— Не хотите составить компанию? — неожиданно дружелюбно предложил лысый.
Кучерявый повернул к нему голову и в замешательстве спросил:
— Какую компанию?
Лысый опустил руку под столик и извлек оттуда бутылку.
— По рюмке на ночь глядя, — предложил он, кивнув на зависший в руке сосуд.
— Даже не знаю… — с сомнением откликнулся кучерявый на неожиданное предложение.
— Коньяк на ночь никогда не повредит. Причем, хороший коньяк. Видите, как нам повезло: едем, как короли. Грех не воспользоваться, — благодушествовал лысый, уловив в голосе попутчика благоприятную неуверенность. Довольный вид прочно поселился на его лице. — Давайте, давайте! — добавил он отеческим тоном, каким сержант загоняет молодого солдата в холодную воду. После долгого молчания его компанейские слова выглядели как целая речь, и кучерявый вдруг почувствовал, что был все это время напряжен, и как напряжение его теперь покидает.
— А почему бы и нет! — решился он, стараясь выглядеть независимо. — У меня, кстати, и бутерброды есть!
— Вот видите! — приятной улыбкой отметил его предусмотрительность лысый, и в его руке появилась шоколадка. Он, не разворачивая, смял ее в широкой ладони и только после этого развернул.
Кучерявый встал и полез за бутербродами. Когда он вернулся на место, на столе уже стояли пластмассовые стаканчики. Кучерявый развернул бумагу с бутербродами, и в купе запахло ветчиной и свежими огурцами.
— Отлично. Как в ресторане, — одобрил лысый и разлил коньяк. — Ну, будем знакомы: Кропоткин. Граф.
— Рома. Роман, — представился кучерявый, и дело пошло.
Коньяк действительно оказался хорошим и быстро дал о себе знать. Кучерявый ухватил бутерброд и жадно, будто весь день не ел, стал откусывать от него большие куски. Лысый в свою очередь взял кусочек шоколада и положил себе в рот, с любопытством посматривая на соседа. Расправившись с бутербродом, кучерявый Роман вопросительно посмотрел на лысого графа, отдавая ему инициативу.
— Ну что, еще по одной? — правильно понял Кропоткин.
— Не возражаю, — охотно откликнулся Роман.
Придерживая толстыми пальцами легкие стаканчики, граф налил в них еще по одной.
— Будем здоровы! — пожелал он.
— Будем! — подхватил Роман.
За этим последовала пауза — исключительно по причине занятых разжевыванием ртов. Но вот фигуры обмякли, стены купе раздвинулись, и вслед благотворному причащению явилась потребность обратиться к добру. Кропоткин поинтересовался:
— В Москву по делам или так?
— Можно сказать, по делам, — сообщил Рома, испытывая подъем духа.
— И чем, если не секрет, занимаетесь? — полюбопытствовал Кропоткин.
— Да как вам сказать… — начал Рома, как всегда затрудняясь с ответом, когда его об этом спрашивали. — Как вам сказать… — тянул он, предвкушая эффект.
Кропоткин терпеливо ждал, сложив на груди короткие толстые руки.
— Пишу, знаете ли! — наконец скромно сообщил Рома, готовясь к привычной реакции. Обычно все его собеседники после такого заявления оживлялись и начинали допытываться, кто он и что написал, теша его самолюбие приятным щекотанием. Лысый граф, однако, даже бровью не повел, а только сказал:
— Вот как!
И бесцеремонно уставился на Рому. Тот в ответ глядел на него рассеянно, готовый отвечать на однообразные вопросы. Не было еще случая, чтобы их не было.
— И что же пишете? — спросил Кропоткин, вздергивая брови на середину лба.
— Да так, по-разному. Пьесы, повести, сценарии. До крупных форм еще не дорос, — скромно ступил на проторенный путь Рома.
— А позвольте спросить, над чем работаете сейчас? — перескочив через целый блок вопросов, спросил Кропоткин.
— Хочу написать детектив, — помедлив, признался Рома, которому такая прыть не понравилась.
— О! Детектив! Люблю детективы! — оживился граф. — Обожаю детективы! И о чем же будет ваш детектив?
— Ну, как можно об этом говорить! Ведь тогда пропадет вся тайна, весь резон! Да и, по правде говоря, я и сам еще не знаю, что это будет. Не придумал еще. Вот хочу написать, а о чем — еще не знаю, — неожиданно для себя разболтался Рома.
— А знаете что, а давайте-ка мы еще по одной, и я вам, пожалуй, предложу один сюжетец! — неожиданно блеснул глазами, как лысиной, граф. — Уверен — вам понравится!
— Ну-ка, ну-ка! — потер ладони Рома, увлеченный блеском чужих глаз и, спохватившись, спросил: — А вы сами, кстати, чем занимаетесь?
— Да так… Можно сказать, по казенной части, — отмахнулся Кропоткин и взялся за бутылку.
В стаканчиках снова булькнуло и оттуда плавно перетекло в пункты конечного назначения.
— Так о чем ваш сюжет? — заторопился Рома, едва освободился язык.
Заложив в рот дежурный шоколад и вытянув вверх указательный палец правой руки, Кропоткин загадочно смотрел на Рому, словно говоря: «Погоди! Щас съем и спою!»
— А вот послушайте! — прожевав шоколад, приступил он, наконец. — Слушайте:
[justify]Представьте себе человека, ну скажем, нашего с вами возраста, которого дела позвали в Москву. Ему и хочется, и не хочется туда ехать — зима, знаете ли, слякоть — но дела зовут. И тогда он, купив билет в оба конца, собрал небольшую сумку нужных в дороге вещей, прихватил на всякий пожарный случай
