- А как Вы узнали, что приятный?
- Девушки говорят? Они в этом лучше разбираются, - он улыбнулся, - потому что «любят ушами».
«Улыбка у него тоже приятная, открытая», - подумал я, - ему веришь.Павел Дмитриевич продолжал:
- Так вот, что-то произошло со связками. Я запел тенором причем в более высокой не своей тональности. Понимаете?
- Не очень.
- Я тоже, ничего не мог понять. Толи жировая прослойка сошла со связок?
- А те, кто вас слушал?
- Им казалось, что пою я по-прежнему, и ничего в моем голосе не поменялось. «Это у тебя в голове». Да, я и сам запутался: то ли что-то с голосом, то ли со слухом? Шум в ушах или в голове не проходил. Иногда он менял тон, частоту и уши. В голову стали проникать странные звуки, как будто нечто пыталось настроить свой радио излучатель на мою волну.
Однажды ночью я проснулся с совершенно нелепой фразой, засевшей голове. Я даже ее записал. «Одеколон Король Базур и Зауэр». Ну ладно, - думал я, - «одеколон» или «король», но, при чем тут «базур» и «зауэр»? Конечно, утром, я полез в Интернет. С какого перепугу нидерландский футболист, опорный полузащитник клуба «Витесс» по имени Базур засел в моем мозгу, если я футболом начинаю более или менее интересоваться, лишь на мундиальной четверти финала, не раньше? «Зауэр» оказался известной немецкой фирмой по производству стрелкового оружия. Но я-то никогда оружием не увлекался…
И хотя случаи эти были единичными, я понял, что с мозгами что-то не так.
У соседей штробили. Резкий звук перфоратора, конечно, малоприятен, но не до такой же степени, чтобы засовывать в уши беруши, надевать наушники, а поверх еще и вязаную шапку натягивать. Кроме того, лежать на подушке, а другой прикрываться. Хорош же я был? Жаль, что не сфотографировался.
Дальше, больше. Мне стало трудно держать голову. Я пытался шутить, что моя младшая внучка только учится держать головку, а я -разучился.Голова болела -затылок, виски. Я только менял подушки. Даже пытался спать в обнимку с подушкой. Все это не помогало. Сбившиеся простынь и одеяло вызывали боль по всему телу. Сна это естественно не добавляло. «Критико» побочкой, напрочь, забивало нос. Я лил и лил «Всилен». Он иссушил всю носоглотку, но не помогал. Наступило безразличие ко всему и ко всем, даже к моим очаровательным внучкам. А ведь еще совсем недавно, я мечтал дожить до рождения моей младшей внучки. Любопытство все еще сохранялось.
А теперь я понял, что умираю. Страх. Я боялся мороза в двадцать градусов, Ковида-19, что все мы заболеем и умрем, а нас даже похоронить будет некому. Страшно было не от того, что квартира уйдет не понятно кому, а от того, что останется без нас. Наши вещи - книги, гитара…
Все врачи - урологи, проктологи, гастроинтерологи, онкологи, которых я прошел, были узкими специалистами, несмотря на семилетнее обучение и стажировку, ничего не нашли и твердили, что это у меня в голове. Понимаешь, Дима, трудно человеку в пограничном состоянии признать, что ты уже становишься психом. А обращаться к психиатру… Ну, ты сам понимаешь.
Но я же видел эти свои физиологические изменения: ослаб жевательный рефлекс, скулы таяли на глазах. Возникли затруднения не только при жевании, но при глотании, я не мог проглотить большие не пережеванные слабеющими челюстями куски мяса, и уже представлял себе, как ем из ложечки протертое пюре, а затем не смогу сделать даже глотка воды.
Нейромедиаторы свихнулись, выплескивая один лишь негатив.Запах. Говорят, что кобель чувствует запах текущей суки за несколько километров. А там ведь, на этих километрах и запах метала с бензином, и костра с шашлыком. Лиши собаку способности ощущать запах, и она погибнет, съев чего-нибудь не то. Болезнь изменила мои запахи, превратив их в сплошной негатив: мясо пахло тухлятиной, хлеб – дрожжами. Даже морозный январский воздух, и тот, напрочь, состоял лишь из сплошных выхлопных газов.
5.
Мне становилось все хуже и хуже,и я стал понимать, что превращаюсь в обездвиженного лежачего больного. Но и лежать мне было больно и невыносимо. С моим подвижным образом жизни это было несовместимо.
И я стал ждать смерть. Со дня на день. Но проходили день за днем, а смерть так и не приходила. Поэтому я решил обмануть смерть, заявившись к ней сам. Потому что смертельно устал. Наступило безразличие к самому себе. Никогда не думал о самоубийстве, Дима?
И я стал ждать смерть. Со дня на день. Но проходили день за днем, а смерть так и не приходила. Поэтому я решил обмануть смерть, заявившись к ней сам. Потому что смертельно устал. Наступило безразличие к самому себе. Никогда не думал о самоубийстве, Дима?
- Слава Богу.
- Вот, именно. Ты веришь в Бога?
- Да как сказать? Мне ведь и пяти месяцев не было, когда покрестили, никто и не спрашивал. Не знаю. В церковь не хожу. А там кто его знает, может все же что-то есть. И потом, человечество не меньше десятка тысяч лет живет с богами, пусть даже и придуманными. Такая сила традиций! Павел Дмитриевич выдержал паузу, словно собирая мысли, пытливо заглянув мне в глаза.
- А я-то вообще атеист. Некрещеный. Но по ночам молился. Неумело, может и вовсе неправильно. А откуда я знаю, как правильно молиться, если некрещеный? Но молился. Просил ЕГО сохранить жизнь и здоровье жене, восьмидесятилетней теще, сыну, моим невесткам (невестки бывшими не бывают, я ж с ними не разводился), внучкам, друзьям и… забрать меня поскорее. Куда угодно. Хоть в Рай, хоть в Ад. За последние два месяца земного ада я нахлебался выше крыши, что называется. А, ведь я высмеивал ЕГО. Я не о попах, конечно. Я говорю о БОГЕ. Но мы отвлеклись от главного. Хотя может быть про Бога, это и есть главное. Так вот, когда думаешь о самоубийстве, ищешь способ понадежней, чтоб наверняка. Ну, и, конечно, не такой мучительный. Застрелиться по-мужски у меня не получалось. «Зауэра» у меня не было, а в таком состоянии, где б я нашел банального «макара». Попросил, было, сына, как бы в шутку. Как-то эта моя просьба его не рассмешила. Под моим балконом на третьем этаже разрослись кусты, а крюка у себя в квартире я так и не нашел. Время шло, старуха разленилась, и однажды ночью, написав записку-оправдание, я набрал воды в ванну и полез туда с ножом, надавливая и засовывая его острие попеременно то в живот, то в горло, чуть правее кадыка, то пытаясь разрезать вены на левой руке. Кожа продавливалась во внутрь. Я так и не смог засунуть нож, отделавшись царапинами. Мой норвежский «Хелен» оказался туповатым, на швейцарца однажды просто денег не хватило (видать, к счастью), а свою по-настоящему качественную финку зоновской ручной работы я еще в семнадцать лет продал одному местному бандюгану, после того как поступил в педуху. Харакири у меня не вышло. Топиться было негде. До ближайшей проруби я бы точно не добрался. Оставалось последнее средство. Этот чертов «Критико». Я подумал тогда: то, что нам мешает, то нам и поможет. Из того, что подробно было написано в инструкции по применению в отношении передозировки, я своим уплывающим сознанием понял, что максимальная суточная доза приема препарата только четыре таблетки, а передозировка последовательно приводит к учащенному сердцебиению, сонливости, спазму дыхания и… коме. А потом - ВСЕ. Я заглотил тринадцать оставшихся у меня таблеток, лег и стал ждать. Я хотел умереть во сне. Мне нужно было продержаться час. Чтобы промывание не помогло. Сердце просто выпрыгивало, и я подумал, что все идет по плану. Но потом все пошло не так… Сон не шел, паралич дыхания тоже не приходил. Я продержался часа три, но кома так и не наступила. Сушняк был просто страшный. Когда я признался в содеяном, мои родные и близкие забегали вокруг меня, добавляя в суету матерные проклятия, обмороки, звонки в скорую. А я все еще надеялся, на уход, «успокаивая» их тем, что для них скоро все закончится и вынимать утку из-под лежачего больного им не придется. Вот до чего все дошло…
«Ну что уснул?», - саркастически бросил в мой адрес врач скорой помощи. «Что будете с ним делать?»- уже обращаясь к окружившим меня домочадцам, - Так, промывать уже поздно, препарат растворился в крови. Антидота не существует. От передозировки антидепрессанта еще никто не умирал». «Что это он обо мне в третьем лице?» - было, возмутился я. Он даже взгляда меня не удостоил. Молча прощупал пульс, измерил давление и … уехал.
[justify]Остаток дня и ночь я провел, борясь с засухой, вливая в себя не менее десяти литров воды, а может и больше. Не проходило и пяти минут, чтобы я не пил воду, чай или бульон. Был период, когда я блевал каждые полчаса. Какую революцию произвел во мне этот «Критико», не знаю, но однажды кроме мутной водицы меня вырвало многочисленными кровавыми сгустками моей собственной больной плоти. Частичками
