ПАРУСНИК
Рассказ из сборника – БАЙКИ ДЕДУШКИ ПИМЕНА -
- Юраша, хочешь я познакомлю тебя с колоритным мужичком? -
Когда дедушка Пимен так говорит, то я уже знаю, что он хоть силком а потащит меня на очередное рандеву. У него все мужички колоритные, а бабоньки занимательные. Причём, в бабоньках он делает ударение на букву - о - и мне всегда в этом слове слышится стук барабана с кленовыми палочками, и чувствуется вкус шоколадного батончика от советского Ротфронта.
- Не хочу, - сказал я, хоть и зная бесполезность своего сопротивления. Дед уже взял меня в плен, и несмотря на хлипкость своей увядающей натуры, всё равно доведёт меня до своих, до переднего края. У них там вроде клуба образовалось: как в Англии, где порядочные джентельмены-консерваторы, не желая поддаваться на выходки радикальной молодёжи, объединяются в кружки по интересам – бридж да покер, джин да тоник. А у нас здесь дедушки – Женька да Толик.
- И чего ж ты не хочешь? Книжки, дурачок, разные пишешь – а с людьми знакомиться не желая. Откуда ты, из пальца их высасывать будешь? – Дедуня кривенько усмехнулся; он-то надеялся, что я сразу согласюсь.
- Опять к какому-нибудь деду зовёшь, который через каждое слово самокруткой пыхтит. – А я страсть как не люблю табака, и Пимен это хорошенечко знает.
- Вот если б я тебя к бабонькам пригласил, то ты бы как жеребец поскакал, да ещё в новом костюме. И даже не озаботился тем, каких тумаков тебе надаёт твоя милая Олёнка.
- С ними интересней, дедуня – можно в люблю поиграть. А от твоего старого пердуна одни бздюхи.
Тут дедушка разозлился, и в приказном порядке погрозился мне пальцем:
- Ну вот чего – к пяти часам будь готов. -
Этого уже невозможно избечь. Он показывает меня всем своим соседям, как философа наподобие Льва Толстого – и мне всех соседей представляет воочию, как персонажей моей будущей Анны Карениной. А я даже не знаю, куда и зачем их впиховывать, их сюжеты и души.
- Дедунь – он хоть интересный мужик? – спросил я, когда мы уже вышли из дома. За нашим окном маялся пришпиленный морозцами кот, да пару раз тявкнул из конуры добрый пёс, провожая хозяев.
Пимен, одетый в два тёплых свитера, овчиную душегрейку и тулуп, попытался всплеснуть руками – как бы удивляясь моей неразборчивости в людях; но у него это вышло словно у пугала на огороде, как бы отгоняя ворон: - Да не то слово, Юраша! Он с молодых лет ушёл в море из-за непоняток с милицией, там скрывался от напастей по горло в солёной воде – и даже говорит, что пиратствовал.
- Это не тот ли капитан вольного плаванья, который недавно перебрался в посёлок? - жить у нас будет, и повсюду сочиняет о себе анекдоты.
- Подвиги, Юрка, настоящие подвиги. – В голосе деда хладным ноябрём хрипело мужицкое уважение. – Если б ты знал, сколько шишек ему понабивали американцы своими подводными лодками. Он её как живую каждый день видел.
- Кого это – белую горячку?
- Смерть, дурень, настоящую смерть. Мы тут под тёплыми одеялками спим да мясо кадушками трескаем, а они с голодухи там чуть друг дружку не сожрали.
Здесь дедуня чего-то вспомнил, почесал за ухом: - Юрик, а в нашем магазинчике есть ром?
- Нету. – Я так и думал, что мы идём к обыкновенному брехливому забулдыге. – Водка есть.
- Неее, водку некрасиво нести моряку. – Пимен догадался, о чём я подумал, и ему стало немного стыдно за нового товарища. – Коньяк подойдёт.
Мы с дедушкой хоть и небогаты, но имеем возможность доставить себе удовольствие. Пусть всякие жадные жиртресты думают о своём толстом загашнике; а мы почти никогда не копили, потому что не с чего. И покупая коньяк да сопутствующую ему дорогую закуску, я совсем не жалел о деньгах - а улыбался, представляя себе этого бравого морского волка.
Оооой, какой там волк! – волчок, маленький щень едва ли повыше дедушки Пимена.
Светлые волосы его уже здорово поредели от солёной воды – но загар был настоящий, морской, словно он полжизни простоял за штурвалом на открытом ветру, на палящем солнце. И ещё он курил трубку, старую-престарую, с трещинами - сквозь которые, кажется, на нашу деревянную палубу сыпался табачок.
- Здравствуйте, – поздоровался он нарочито басистым голосом; а потом улыбнулся как юнга.
- Добрый вечер, вечер добрый, - сказали мы с дедушкой Пименом нестройными голосами легкобагажных пассажиров, которые прибыли на корабль на короткое время, в уикенд.
Пимен о чём-то пошептался с капитаном, и тот положил трубку возле открытой форточки. Теперь, если ему хотелось, он просто подходил к окошку-иллюминатору и затягивался.
Наше угощение его очень обрадовало: я даже приметил как он сглотнул кадыком при виде двух коньячных бутылок и копчёного палтуса – сам же капитан выставил от себя сало, селёдку, да сардины в консервных банках. А хлеба и так было в достатке.
- Вот так и живём в этом кубрике, - безо всякого сожаления сказал он, поводя плечами, словно бы раздвигая горизонт после шторма.
- Да и мы с внуком так же; то в гости идём, то сами гостей принимаем.
Я понял, что моя персона их немного смущает. Именно персона, потому что мой хвастливый дед уже наплёл про меня как про большого писателя местного разлива – дескать, одним рассказом может убить и оживить человека; и капитан сейчас подбирал слова, чтобы не опозориться. Дедуня же пытался его успокоить, намекая что мы свои, корабельные – только до времени прятались в трюме. А я просто хотел хватануть шкалик рому.
- Не выпить ли нам, мужики?
Они переглянулись: ну наконец-то на их корабль прибыла не кисейная барышня, а романтик океанских широт в моём образе.
- С удовольствием.
Капитан разлил всем троим по стаканчикам, у которых было очень широкое дно – видимо, для устойчивости при сильной качке. – Я хочу сказать тост.
Почуяв торжество момента, мы с дедом встали: он в своих душегрейках, ватных штанах да валенках, походил на таёжного домового, и из широкого ворота торчала цыплячья худууущая шея, сзади прикрытая седыми волосами и белым пухом. Я же в своей футболочке-незамерзайке был при нём пионером, который честью да совестью помогает уважаемому старичку дотянуть до светлого будущего.
- Друзья мои! Давайте выпьем за то, чтобы мы никогда не держали свои мечты при себе, как в тюремных застенках – а всегда отпускали их на вольную волю, и продираясь сквозь тернии, на зубах да костях грозно шли следом.
Красиво. Вместо верхнего света горит только ночник на стене; и в красном углу, возле деревянного парусника, зажжена в канделябре единственная свеча, похожая на маяк. На окошке мягкие узорные морозцы, и в небольшой овал незамёрзшего стекла как раз помещаются три наших головы с любопытными глазами.
Что там, на дворе? – ветер с северного ледовитого океана, призывающий зиму да вьюгу, которые скоро начнут завывать в дымоходе; снег ляжет глубокий, скроет тропинки, кусты да завалинку, и прежние наши следы. Как же найдём мы дорогу домой?
- Исполненье мечты - это дорога к себе. Потому что неисполненная мечта лишает своего хозяина покоя и сна, и воли, делая его рабом. В голове постоянно единственная мысль: ну когда же сбудется то что задумано мной, и я наконец-то стану властителем прекрасных желаний. Мечта может быть маленькой, размером с зайчонка – но горе её несбыточности растопчет человека как слон. – Капитан стоял у форточки, и между своими словами-мыслями раскуривал непогасшую трубку. Видимо, он хотел обдымить себя лёгким табачным облаком, в котором суровому морскому мужчине легче представиться сентиментальным юношей. – Я с самого детства мечтал о паруснике: и неважно, какие у него паруса – белые красные синие – а лишь бы я стоял у штурвала и сам выбирал дальний путь.
- А я вот с малолетства до зрелости, даже при самой стойкой советской власти, мечтал о собственной мельнице, - вздохнул дедушка Пимен, и тоже достал сигаретку; но при этом тихонько взглянув на меня, словно бы извиняясь за порок своих лёгких.
- Не сбылось? – пустил капитан колечки к потолку; и я их начал считать – раз, два, три, четыре.
- Да откуда ж оно сбудется, ежели я и так пятёрку в тюрьме отсидел. – В голосе деда сквозило не только сожаление за пустые годы, но и гордость что он не сломился. К месту или нет, а он обязательно вспомнит тюрьму и проклятого вождя. – Будя тот усатый упырь сдох бы раньше, то мы и людей сохранили б на воле, и к войне подготовились лучше.
Я заметил, что после слов деда Пимена капитан слегонца передёрнулся, искривил свои губы под пышными усами. Значит, он верует иначе – подумал я; знать, были уже между них разговоры – и поспешил замять собой назревающий спор:
- А я мечтаю о мотоцикле.
- Тьфу на тебя. – Дед не плюнул всерьёз, а просто так выразился, в осуждение моих грёз. – Ты вот сбираешь-собираешь на мотоцикл, а потом в одночасье всё спускаешь на свою милую Олёнку, на конфетки да одеколоны. – И он закашлялся, поглотив очень большой дым, свой да капитанов.
- Дело молодое. А у нас вот на паруснике женщин не было – даже пищу сами готовили. – Капитан говорил-говорил, да не затягивался, беспокоясь что мы его снова перебьём. – Этот испанский парусник, единственный в Средиземном море, я встретил у пирса одного греческого порта. Я не говорю, что он прямо один на свете: но все остальные сейчас дизельные, и мачты с парусами им нужны для холёной красоты – а этот был настоящий. Вся его команда – Педро, Санчо и Хуан, да ещё несколько, про которых не хочется говорить – струсили.
- Как струсили? – удивился храбрый Пимен, - а ты мне про это не рассказывал.
- Я берёг как раз для такого случая. – Капитан подмигнул мне, словно бы позволяя написать биографию и странствия испанского парусника. - Это совсем новая история.
- Дааа? – Дедушка от радости потёр валенком об валенок и ладошкой об ладонь. – Так по такому случаю надо бы выпить по второй.
- Это можно.
Разливая, я хотел было дедуне лишь помазать донце; но он посмотрел на меня как одноногий Джон Сильвер – и пришлось добавить.
[justify] Выпив, я слегка поморщился; Пимен нарочито по-мужски крякнул, представляя себя ровней бутылке коньяка; а капитан
