А.Посохов "Представьте себе"

  Настоящий сборник – это приглашение повоображать немного вместе с автором: а что могло бы происходить с известными персонажами сейчас; а какими могли бы быть знакомые литературные произведения в наше время; а может ли быть общение с неодушевлёнными субъектами; а какими могут быть стихи о несуществующем. Главное – представить себе на минутку, что так могло бы быть и улыбнуться. Действительно, на минутку. Потому, что большего времени на прочтение любого рассказа или стихотворения в этом сборнике не потребуется.       






  Приехал Толстой умирать на станцию Астапово. Присел на скамейку и стал о жизни своей великой думать. Смотрит, по перрону Анна Каренина слоняется, на рельсы как-то странно поглядывает.
  – Ты чего это удумала, паршивка? – строго спросил её Толстой.
  – Да вот, – ответила она дрожащим голосом. – Порешить с собой хочу.
  – Из-за Вронского, что ли?
  – Из-за него, – со слезами на глазах подтвердила Анна. 
  – Подумаешь, хлыщ какой! – сердито проворчал Толстой. – Да я его просто вычеркну из романа, и дело с концом.
  – Действительно, – обрадовалась Анна. – Вычеркните вы этого кобеля, пожалуйста, Лев Николаевич. И этого ещё, прыща старого.
  – Каренина, что ли?
  – Его самого, тоже козёл тот ещё. Сколько раз говорила ему, купи виагру. А он, разрешение у государя надо получить. Вот и получил рога на рога. 
  – Нет, – отказался Толстой. – Тогда название всего романа менять придётся, фамилия-то у тебя от мужа. Хотя ты права, конечно, оба они хороши. Хлыщ да прыщ, ну какие это герои.
  – Главное, читать про них противно, – взмолилась Анна. – Нафиг они вообще нужны, чтобы из-за них под поезд бросаться.
  – Ладно, – сжалился Толстой. – Название поменяю, а их вычеркну и анафеме предам. И тебя анафеме предам. Слаба ты оказалась по женской части и тоже на героиню не тянешь. 
  – А это возможно? – удивилась Анна. – Вы же не член Священного синода.
  – Возможно! – воскликнул Толстой, вставая со скамейки. – Раз я отлучён от церкви, значит, я всё могу. Ленин вон почти всю страну анафеме предал, и ничего. Кстати, я слышал, что он статью про меня написал. Будто зарос я, как простой русский мужик, потому что в зеркало на себя не смотрю. А я же знаю, что в зеркале революция. Давай уедем отсюда. Что-то не по себе мне тут.
  И они уехали. Купили домик на окраине Москвы и стали жить вместе. Но не как муж с женой, а как автор с придуманным образом в виде красивой молодой женщины. Сыночка Анны, Серёжу, Толстой не вычеркнул, и он стал жить вместе с ними. После революции Анна Каренина вышла замуж за начальника Московской уездной ЧК, который по блату устроил её на работу в локомотивное депо диспетчером. Лев Николаевич вначале Серёжу воспитал, а затем и других детишек Анны. Все они живы до сих пор. Лев Николаевич каждое лето наведывается инкогнито в Ясную Поляну. Снимет толстовку, натянет джинсы, очками тёмными прикроется и вперёд с группой туристов. Походит, посмотрит, порадуется тому, как содержит Россия его усадьбу, осенит крестом потомков, пару яблочек сорвёт украдкой и обратно. 

* * *









  Сидят в кафе на Плющихе двое, давным-давно известные во всём мире личности. Один мыслитель, а другой психиатр. Одного зовут Омар, а другого Зигмунд. Вот Омар и говорит Зигмунду:
  – Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена. Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница. Но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.
  – Красиво, – похвалил Зигмунд. – Но неправда. Если бы мужчина состоял исключительно из любящего сердца, то тогда бы он вообще ничего не делал. Мужчина не состоит только из чувства, это живое существо.
  – И что из этого следует?
  – А то, что он подвержен любым соблазнам в силу природной зависимости. Вот посмотрите на того мужчину, который сидит за столиком у окна. Видите, к нему подсаживается девушка. Говорят о чём-то. И я абсолютно уверен, что сейчас она его соблазнит.
  – Сомневаюсь, – говорит Омар. – Видите, он недовольно махнул на неё рукой, и она уходит.
  – А давайте спросим у него, почему, – предложил Зигмунд.
  – Извините, – подойдя к мужчине, спросил Омар, который выглядел намного старше Зигмунда. – Почему вы прогнали её?
  – Потому, что она совсем обалдела, – ответил мужчина. – Представляете, пятьсот баксов за час, а у самой прыщ на лбу.
  – Скажите, а у вас есть жена?
  – Есть.
  – А любовница?
  – Есть.
  – А любимая женщина?
  – Тоже есть, – признался мужчина. – А вы, собственно, кто такие? 
  – Ну что! – торжествующе воскликнул Зигмунд, когда они, оставив мужчину в покое, вышли на улицу. – Я же говорил, что всё происходит на подсознательном уровне. 
  – Но я же о людях, а вы о существах, – грустно заметил Омар. – Пойдёмте лучше посидим молча в тенёчке вон под теми тремя тополями.

* * *








  Случилось это лет двести назад в Москве. Старик один рассказывал, а ему другой старик, а тому третий и так далее вниз по счёту до тех самых времён. А теперь я вот рассказываю.
  Приходит, значит, Пушкин к издателю со своей исторической драмой «Борис Годунов», а тот ему от ворот поворот. 
  – Да она сейчас даром никому не нужна, – не прочитав ни строчки, кроме названия, сказал издатель. – Делать тебе нечего было в ссылке, вот ты и марал бумагу. Лучше бы фермерством занялся в своём Михайловском. Представляешь, утром сходил в курятник, снял яички, пожарил на сальце с лучком, прикольно же.
  – Какой ещё курятник, сударь! – возмутился великий поэт. – Это же Борис Годунов!
  – И что? – равнодушно отреагировал издатель и, повернувшись к своему писарю, спросил: – Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?
  – Нет, – ответил тот. – Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.
  – А нового дворника как зовут? – спросил издатель.
  – Абдулбашир, – ответил писарь.
  – Вот видишь, – обратился к автору Годунова издатель. – Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.
  – Вы что тут с ума сошли! – снова возмутился Пушкин. – Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!
  – Абдулбашир, – поправил его писарь. 
  – Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?
  – Повторяю, – сказал издатель. – Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?
  – Я русский человек! – гордо заявил Пушкин. – Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой. 
  – Ты мне голову не морочь, – перебил его издатель. – Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.
  – Я же автор! – в который уже раз возмутился Пушкин. – Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.
  – Ага, раскатал губы. – вставая из-за стола, произнёс издатель. – Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.     
  – Позвольте, любезный, – засопротивлялся, было, поэт.
  – А я говорю, проваливай отсюда, – повторил свой приказ издатель. – А то охрану позову.
  Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: «Привязался же, сукин сын!»
  «Так вот, оказывается, кто я, – подумал Пушкин. – Надо Вяземскому сообщить». 

* * *










  Поздний воскресный вечер. Счастливое мирное время. На широкой и мягкой кровати уютненько так расположилась девочка Саша, которая приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Но сразу же спать она не собирается. Надо ещё чтобы дедушка обязательно рассказал на ночку смешную историю. Он всегда ей рассказывает такие истории перед сном. А она всегда смеялась и, перебивая дедушку, добавляла к его повествованию свои весёлые придумки. 
  – Дед, ну скоро ты? – позвала она дедушку.
  – Господи! – проворчал дедушка, входя в комнату. – Я тебе давно уже всё рассказал. 
  – А ты просто придумай что-нибудь, – посоветовала Сашенька. 
  – Ладно, как скажешь, – согласился дедушка и, не раздеваясь, лёг рядышком с внучкой. Сашенька тут же сложила ручки под голову и крепко прижалась к родному дедовому плечу.
  Все дедушкины истории всегда начинались со вступительного слова «однажды». Но рассказывать разные необычные и весёлые истории становилось дедушке всё сложнее – уж всё, казалось, самое смешное и удивительное он уже вспомнил и обсмеял вместе с внучкой. Поэтому в последнее время он чаще всего произносил по ходу то, что просто в голову приходило. При этом, начиная очередную галиматью, он сам точно не знал, какое слово должно последовать за вступительным. Именно так было и в этот раз. 
  – Однажды, – начал дедушка свою очередную историю, – уехал я на недельку из Москвы и иду по окраине села. С одной стороны дома, а с