- … нет, сынок, ничего не случилось. Всё хорошо. Но ты, однако, приезжай после работы, поговорим хоть, а то я тебя уже десять дней не видела: всё звонки да звонки. Я котлет нажарю, с картошкой, как ты любишь, и компот из яблок сварю…
Мама понимает, что это – убийственные аргументы, против которых не устоит её Юрик, а потому, улыбаясь, кладёт трубку и ждать начинает.
А чтобы ожидание не было столь утомительно долгим, засуетилась, решивши, что вначале в доме прибрать надо.
И мыла, и пылесосила, и протирала, и поменяла, и свежим застелила.
Часа через два закончила. Присела на краешек дивана в комнате, зорко оглядывая поле битвы за чистоту и уют, но тут же опять вскочила, почти молодо, если бы не колени, и ринулась на кухню. Там фарш уже оттаял в раковине, а картошка и яблоки, помытые, обсохли на полотенчике с утёнком, которым Юрик ещё в детстве рожицу по утрам вытирал.
Ещё часа через два котлеты, картошка, жареная, с луком, и компот - были. Сил только не было. Но это ведь не страшно: мамы наши быстро их набираются, когда нас ждут.
И за окном сегодня чудесно. Весна просыпаться начала, та самая, ранняя, когда уже сухо и светло, но деревья пока ещё затаились, натужились и ждут одного ещё тёплого дня, когда можно будет пальнуть в воздух разом из всех своих стволов-почек, чтобы окончательно прикончить зиму и начать следующий круг жизни.
К приходу сына всё накрыла, приготовила и у стола присела, подперев щёку ладошкой. Потом встала, в ванную зашла, причесалась перед зеркалом и опять к столу вернулась. Тут и Юрик в двери позвонил.
Если бы вы видели мамино лицо в этот момент!
Такими лица только у ждущих женщин бывают, когда они ждут своего ребёнка, чтобы с ним в первый раз встретиться, когда вся в поту ещё она, со слипшимися волосами и ресницами, тоже слипшимися, ибо трудно и долго сын шёл на первую встречу со своей мамой. Измучил её. А сам проорался и уснул тут же, даже не взглянув на ту, что жизнь ему минуту назад подарила. А мама смотрит на него фиалковыми глазами – так только счастье смотреть может – и тянется, тянется душой к самому небу, чтобы возблагодарить его за то, что послало ей счастье сына видеть.
И, думаете, с годами мамы наши привыкают к этому счастью? Не радуются всякий раз, когда с нами встречаются? Ещё как радуются! Нисколько не меньше, чем при первой встрече.
Вот таким стало мамино лицо, когда Юрик в двери позвонил.
А он и не заметил этого, когда вошёл, мыл руки и ел за столом то самое, что с детства помнит, как самую вкусную еду, хоть Людка, жена любимая и единственная, мать его собственного сына, тоже вкусно готовит. Но ма-ми-но!.. Ну, вы же знаете: мамино – самое-самое…
Наш брат устроен довольно примитивно. Если мы голодны, то ни о чём, кроме еды, думать не можем и видеть – тоже. Когда же «глад телесный утолим», начинаем быть способными что-то замечать.
Вот и Юрик у мамы такой же. Когда компот яблочный (мамин!) пил, заметил, наконец, что уж очень ровно сегодня она спину держит и ждёт, когда дитя её драгоценное наполнит желудок. Так же мамы наши смотрят, когда младенец грудь сосёт. А потом так хочется им, чтобы он, наевшись, в глаза глянул и хоть несколько мгновений этак-то «поговорил» с нею. Да куда там! Сын, ещё не закончив сосать, погружается в объятия сна. И прощает его мама за такое к себе невнимание, даже больше ещё любить начинала.
Но теперь-то Юрик вырос. И хотя прилечь после еды ему хотелось, тревогу мамину всё же почувствовал: жизненный опыт, как-никак. Опять на маму глянул, долго теперь уже. И спросил только:
- Что, мам?..
Она не сразу заговорила в ответ, словно бы слова подыскивала, чтобы не испугать сына.
Посуду со стола убрала в раковину, затем села на своё место и потом только начала:
- Ты, сынок, тётю Наташу помнишь? Ну, тебе было лет пять, когда она к нам приезжала погостить на несколько дней. Ещё медведя тебе плюшевого большого привезла, с которым ты потом несколько лет спал, не расставаясь…
По глазам сыновьим внимательным поняла, что вспомнил, потому и продолжила:
- Она сегодня письмо прислала…
И опять замолчала. Когда снова на Юру посмотрела, то столкнулась с его вопросительным взглядом.
- Пишет, что рак у неё, уже запущенный, в последней стадии…
Сын опять молчит и ждёт продолжения, понимает, важно всё, что сейчас происходит, для мамы.
- … и она хочет на тебя в последний раз посмотреть… перед смертью…
Видели когда-нибудь, как глаза человеческие слезами наполняются? Видели, наверняка. Вот так же точно может в них, подобно слезам, набегать и удивление. Смотрит сын, удивляется и опять молчит.
Встала тогда мама из-за стола, к раковине отвернулась и посуду мыть начала. Молчат оба. Но первым не выдерживает он:
- Почему же меня, мама? Мы ведь с нею и не знакомы, в сущности, – встреча в детстве и медведь не считаются.
Мама домывать не стала, а сразу воду выключила, да кран, видно, плохо завернула: капли с равным промежутком падали в грязную ещё тарелку, тикали, как часы.
- Ты даже не знаешь, Юрочка, как ты ошибаешься. Даже не догадываешься. Знакомы вы с нею и первый почти год твоей жизни вместе жили. Она – мама твоя… ну, та, которая тебя родила. Только невезучая Наташа была какая-то. Отец твой, муж её «гражданский», как теперь говорят, ушёл, даже твоего рождения не дождавшись. Она промыкалась с тобою по съёмным квартирам, а потом на север завербовалась. Но туда с детьми, тем более маленькими, не брали. Вот как-то вечером она ко мне с тобою на руках и приехала. Прямо на пороге всё и вывалила подчистую. Сказала, что если я не соглашусь, то сдаст она тебя в детский дом, в котором сама выросла, что видеть она тебя не может, потому что ты на отца своего сильно похож. Да и вообще детей, своих собственных, она заводить не собирается, потому как пожить хочет да на мир посмотреть.
Неделю с нами была. Все документы мы сделали. Спасибо Анне Петровне, заведующей тем самым детским домом, где Наташа росла, она помогла по закону оформить.
Всё. И уехала. А мы с тобою остались… жить-поживать да добра наживать…
Мама невесело улыбается и всё на Юрика своего смотрит. Когда он будто спросить её о чём-то хотел, выставила вперёд ладонью руку, словно губы ему закрывая, и продолжила:
- … сначала нас, правда, трое было. Ещё Серёжа, муж мой… Мы с ним тогда только первый год вместе жили. Он молчал сначала, а потом сказал, чтобы я выбирала: или он или ты… Ну, я и выбрала. А он и не сопротивлялся. Просто собрался и ушёл. Так вот и родилась наша с тобой семья…
Глаза у Юрика уже не вопросами, а живыми слезами полны:
- Как же так, мама? И ты никогда больше замуж…
А вода из крана всё капает и капает, стучит и стучит, отсчитывает и отсчитывает время.
И снова мама сына перебивает:
- … некогда всё было. Сначала ты болел часто. Потом в школу пошёл, и я всё боялась, что если появится в нашей с тобою семье кто-то посторонний, то вдруг обидит тебя, а ты слабенький такой и учился сначала плохо. Потом же, когда выправился, большой уже был, я тебя однажды спросила, помнишь, про Николая Иваныча. Как ты к нему относишься. А ты сказал, что от него бензином всё время воняет и волосы у него из носа растут. Вот и испугалась я, что не примешь ты моего мужа, не дашь ему отцом для тебя стать… Так вот всё и получилось…
Сидят мать и сын, молчат оба. Слушают, как время капает и как жизнь уходит.
Потом встаёт Юрик из-за стола, к окну подходит, закуривает возле открытой форточки. Темнеть уже начитает: весна ведь, дни ещё не очень длинные. Но почки на деревьях всё же видны, затаившиеся. Только теперь они, кажется, таятся и листьями стать не торопятся, ожидая, что дальше-то будет.
А мама сзади к сыну подходит, прижимается щекой к его спине и шепчет:
- Поезжай, Юрочка, к Наташе. Утешь перед смертью душу её неприкаянную, а то ведь ей там, по ту сторону жизни, в е ч н о одной быть да мучиться…
|