Как всегда - все давно собрались, а этот прилип к своей гитаре. Мама стоит одетая и обутая, я завязываю шнурки, папа уже в машине, а однообразное бренчание все не смолкает.
-Ты идешь? - зовет мама нежным голосом, каким почти никогда не говорит со мной. Немного погодя из комнаты доносится:
-А?
-Ты идешь?
Пауза.
-Куда?
Мама закатывает глаза. Я прохожу в комнату прямо в кроссовках. Брат сидит на кровати в трусах и одном носке. Неумытый, растрепанный. Смотрит с наивной улыбкой. Кидаю ему джинсы, майку:
-Одевайся. Поехали.
-А можно без меня? Мне надо играть.
-Нет, мы едем покупать одежду. Тебе и мне. Без примерки не получится.
-Ну померь ты. Мне все равно.
-Давай. Мама ждет.
-Я не хочу, - и смотрит прямо мне в глаза с этим выражением мольбы, знакомым с детства. За которым обычно следует взрыв.
Это его единственное оружие против меня. Против мамы. И против всех. Так и хочется сказать - ну и черт с тобой, и оставить его в покое. Но я не могу. Меня он хоть как-то слушается. Остальных - нет.
-Вставай.
Он морщится, но встает. Громко вздыхает.
-Дети, я жду, - терпеливо напоминает мама из прихожей. Она привыкла. По-другому с ним нельзя. Каждый его срыв - минус пять маминых лет. Папиных тоже, поэтому он старается не участвовать в семейных делах вообще, или участвовать хотя бы минимально. Но, конечно, это ему не удается.
Мама бы не вытащила братца из дома. Не пошел бы - и все. А я могу уговорить. Взять за руку и повести за собой.
Мы наконец выходим на улицу, мама впереди, он посередине, я, как всегда, последний. Папа внимательно смотрит на нас из машины - все ли в порядке? Пока да. Брат идет, расхлябанно загребая ногами, глядя в пол. Слишком сильно хлопает дверцей - папа вздрагивает, но молчит.
В школе брат ни с кем не общался, кроме меня. Мы сидели за одной партой, я не давал его в обиду, уроки он отвечал письменно. Он совсем неглупый, кстати. Просто с общением проблемы. И с памятью тоже. Маме с огромным трудом удалось устроить его в обычную школу. Другого выхода не было - без меня он не оставался.
Ему необходимо социализироваться хоть как-то, считает мама. Нам надо выходить куда-то вместе, как все обычные семьи. Далеко он устает, ну так хоть в магазин. Вместе выбирать одежду, вместе перекусывать в кафе. Общаться. Даже если всем это тяжело. Нам - потому что вся наша жизнь как на вулкане. Ему - потому что все, чего он хочет - спрятаться за закрытой дверью и терзать гитару. Ни одной песни он так и не выучил. И мелодии у него не получаются. Но мы не говорим ему об этом. Наоборот, хвалим. Пока он с гитарой - мы в безопасности. А больше он ни на что не способен и никогда не будет.
Нельзя так думать, он же твой брат, одергиваю я себя. Мама тревожно смотрит на нас в зеркальце с переднего сиденья. В машине он обычно закрывает глаза, держит меня за руку и напряженно ждет, когда приедем. Его нетерпение и страх передаются всем и старательно скрываются.
В магазине он отключается. Перестает контактировать. Мама набирает кучу одежды и отправляет его в примерочную. Через пять минут все вещи перекидываются через дверь - прямо на вешалках.
-Тебе не понравились? - стучит мама, - принести другие?
Он не отвечает. Мама такая наивная. Все надеется, что он вдруг начнет принимать решения. Я решительно беру вешалки и захожу к нему. Привычно поворачиваю, раздеваю, одеваю. Почему-то мне он это позволяет.
-Это, это и это, - я отдаю маме вешалки.
-Спасибо, - тихо говорит она. Брат отстает у стойки с солнечными очками, мама останавливается в надежде, что он хоть раз в жизни что-то выберет сам. Я же говорю, наивная.
Следующий пункт - мы идем в кафе. Папа уже там, занял столик у окна.
-Можно пересесть? - шепчет брат, - здесь… слишком светло. Все видят…
-Давай останемся, - твердо говорю я, но он натягивает свое умоляющее выражение лица и цепляется за мамин локоть - и мы, конечно, пересаживаемся.
Так у вас ничего не выйдет, сто раз внушал я им. Надо быть тверже. Иногда надо столкнуть в воду, чтобы научить плавать. Но родителей тоже можно понять. Истерики он закатывает такие, что люди шарахаются, смотрят с ужасом. Успокоить его нельзя - это как замыкание. И увести тоже. Так что мама готова на все, чтобы до этого не дошло. И пересесть за другой стол - малая жертва. За другим столиком ему дует (хотя в кафе очень тепло и даже душновато). Наконец мы находим стол, где можем остаться. На нас начинают посматривать, но мы привыкли.
Еду тоже выбираю я - брат просто закрывает лицо руками, чтобы официантка на него не смотрела, и ждет, тягостно, тревожно, когда она отойдет. Мама невозмутимо оставляет одно меню и официантка обещает подойти позже - чтобы мы выбрали десерты.
-Что ты хочешь на сладкое, милый? - вкрадчиво спрашивает она, - есть чизкейк с малиной, брауни, клубничный суп…
-Домой, - деревянным голосом говорит он, - Я. Хочу. Домой.
-Слушай, хватит! - прикрикивает папа. Не выдержал. Он часто не выдерживает. Я внутренне сжимаюсь, зная, что будет дальше. Мама предупредительно хватает папу за рукав:
-Тише, тише…
Но уже поздно - лицо брата искажается. Он опускает голову на стол, опрокидывая стакан с водой. Поднимает - и снова опускает - с размаху. Официантка останавливается на полпути, у нее отвисает челюсть. Ну да, не каждый день увидишь тридцатилетнего лысеющего мужика, который воет и бьется лбом о стол. Я обхватываю брата за плечи, стараясь не давать ему двигаться, держу изо всех сил, пока родители поднимаются, собирают пакеты, объясняют официантке, что мы не сможем остаться, извиняются перед другими посетителями кафе, я держу его крепко-крепко и честное слово, какую-то короткую минуту не чувствую ничего, кроме жалости и всепоглощающей любви.
