– Мне очень приятно, сестра Курхен. – Андрей, вспомнив желчные ответы докторши Джонс на его вопросы о состоянии медицины, воздержался от комментариев.
– А это – сестра Минна Аттертон. Она у нас специалист по чрезвычайным и непредвиденным ситуациям. Правда, в-основном – природного характера.
– Понял. То есть – МЧС. Очень приятно, сестра Минна.
Собственно, на этом всё и закончилось.
Само представление заняло минут десять. Андрей, «надписав» всех представленных, нашёл о чём спросить или кратко поговорить почти с каждой сестрой.
Когда представление было завершено, спросил:
– Уважаемая сестра Меделайн. Не хочу лезть не в своё дело. И нарушать какие-нибудь секретные циркуляры. Но какие действия ваш Совет планирует в отношении сестры Шлезингер?
– Эти действия не секретны. И вполне законны, – Меделайн подчеркнула тоном это слово, – И очень просты. Поскольку введён и действует режим чрезвычайной ситуации, мы предъявим ей обвинение в попытках срыва важнейших переговоров, государственной измене, и неадекватном поведении, оскорбляющем достоинство членов Совета.
Проведём положенную в таких случаях медицинскую экспертизу. И, вероятней всего, признаем сестру Шлезингер вменяемой.
После же констатации её здравого рассудка – расстреляем.
В назидание нашим гражданам!
Закон – для всех – един!
– Понял. Но у меня к вам другое предложение. – он взял паузу, поняв по лицу Меделайн, что она уже поняла, что он собирается предложить, – Отправьте арестованную сестру Хадичу после экспертизы и суда – мне.
– Для чего она вам? – брови сестры Меделайн от души нахмурила, но он видел, что и она, и многие остальные, даже заёрзавшие, и плотоядно заухмылявшиеся члены Совета, всё поняли сразу!
– Для адекватного её наказания. И уж не сомневайтесь – в конечном счёте она окажется мертвей – мёртвого. Рано или поздно. А уж про «назидание» остальным нарушительницам и преступницам – можете быть спокойны. «Наглядный пример» обеспечу!
Сестра Меделайн сделала грозное лицо:
– Мы не одобряем насилия! Ну, это в целом. Но в данном случае, возможно, – она переглянулась со всеми членами Совета, – Повторяю: возможно мы сделаем исключение.
– Я был бы очень рад этому. Как и возможному отправлению мне в будущем, на перевоспитание, или для адекватного наказания, других нарушительниц Законов Федерации, и закоренелых неисправимых преступниц!
Сестра Яхен Куркен не удержалась, чтоб громко не засмеяться:
– Если социологи правы, и в любом коллективе около десяти процентов мазохисток, боюсь, вам, Андрей, при всём желании не справиться с наказанием – вот прямо всех вдруг пожелавших бы заделаться преступницами!
– Хм-м… – Андрей невольно почесал в затылке. Но эта дама уж точно: права. А ещё, похоже, и умна… – Согласен. Всех – не надо. Перебор тоже ни к чему! Иначе у меня и времени-то на полезную деятельность не останется! Так что – только самых злостных.
Вроде нашей любимой сестры Шлезингер!
«… омерзительно! Вот уж оскал, так оскал! Зубы – как у волчицы какой, и выражение остекленевших глаз говорит о том, что в последние секунды жизни ненависть и злость всё же возобладали, и вылились наружу! И были столь сильны, что даже превозмогли чудовищную боль, и страх смерти… Но мне, видавшему уже полтора десятка мёртвых женщин, всё это показалось даже несколько банальным. Зато можно… Точно.
Когда освободил колышек от её тела, подтащил это тело поближе к Лизоньке.
Лизонька молчала. Только снова кусала губы до крови, да сопела. Воспалёнными красными глазами смотрела, щурясь, и моргая, то на меня, то на труп.
А когда развернул Надюшу личиком к ней, да подержал на уровне её лица, вдруг завопила, зарыдала, и принялась взахлёб причитать:
– Ы-ы-гы! Да что же это за наказанье на мою голову?! О-о-ох! Господи, за что?! Что я такого?! Ведь и молилась, и в церковь ходила… Пусть и редко… Но я же не…
– Заткнись. – говорю, – и смотри. И готовься. Если сейчас выяснится, что ты – не беременна, первая претендентка на почётное звание каплуна на вертеле – ты.
Заткнулась. Похоже, сил у неё осталось настолько мало, что и слёзы-то не текут… Но ничего. Мочи-то, там, в мочевом пузыре – должно было сохраниться хоть сколько-то!
Отношу Надечку в угол – кладу на матрац. Нужно будет полиэтиленовый мешок для мусора, в который уложил её ноги и всю нижнюю часть тела – просто закопать вместе с ней. Мыть его от того, что в него изверглось – я брезгую.
Колышек помою позже. Когда Надечку закопаю. Пока – просто замочу. Чтоб отмокло всё то, что на него налипло. Ну а сейчас…
Достаю чёртов пробник. Где тут инструкция? Ага: есть. Так. Так. Пять минут, значит… Хм-м… Ладно, попробуем.
Подхожу к Лизочке, подставляю тщательно помытую баночку из-под маринованных пикулей ей под мочеиспускательное отверстие (А как ещё его назвать?!). Говорю:
– Ну-ка: писай!
Лизочка, на которой из одежды осталась только единственная серёжка, да и та – в носу, то есть – пирсинг, снова закусывает губы. Злится, находится в предобморочном состоянии, то ли от боли, то ли – от обезвоживания, но понимает, что сопротивляться бесполезно. Я уже заранее показал ей пробойник и катетер – через который могу, если откажется, и сам, пробив тонкую кожу на животе, напрямую проникнуть в мочевой пузырь, и вывести наружу её «драгоценную» мочу. Вижу – тужится.
И вот в баночку начинает буквально по каплям сочиться желтоватая жидкость.
Жду, жду… Но вот и закончила она.
Немного, на два пальца. Да и ладно: мне – достаточно.
Сую туда чёртов пробник.
Ну вот – пять минут, и – момент истины!
Сам пока помыл руки, попил чайку. Лизонька висит себе на крюке. Думаю, что рук и ног она уже попросту не чует, и всё тело у неё – как один огромный ноющий нарыв…
Ну вот и время.
Достаю, смотрю, поворачиваю – так, чтоб свет падал ровнее. Так.
Нет.
Не беременна.
Ну, добро пожаловать в ад, милая Лизочка!..
Для начала – снимаю её с крюка, и несу к верстаку. Укладываю.
А зря я, оказывается, отвернулся, потянувшись за проволокой. Потому что когда снова повернулся – еле успел отдёрнуть голову! (Хорошо, у меня реакция – на автомате. Со времён недоброй памяти «гладиаторских боёв»…)
Иначе – точно остался бы без глаз! В левый – даже почти попала! Ах ты ж!..
Остальные попытки подраться и вырваться пресекаю легко: действительно, и ручки и туловище у неё сильно обезвожено, и словно сведено судорогой – еле шевелится. Как ещё сил хватило на удар!..
Лизочка стонет и ругается. Но больше – просто подвывает. Словно волчица, у которой погибли волчата… Видать, с расстройства – что не попала!
Валяй-валяй, меня этим (Да и вообще – почти ничем!) не проймёшь!
Распял быстро. И только после того, как закрепил пальчики, руки и торс, отстегнул браслеты со щиколоток. Пинаться уже почти не пробовала – видать, точно: вымотана.
Ножки растянул противовесиками – поставил пока по семьдесят кило на каждую. Ничего – добавить успею. А пока…
Да, правильно: вот. Попей, коза брыкливая и драчливая, водички с солью.
Пьёт, как ни странно, жадно и большими глотками. А-а, наверное, не чует впопыхах, что водичка-то – не простая… Ну и славно. Вот и выпила весь приготовленный литр.
Отставляю баклажку, спрашиваю:
– Ты что бы хотела в начале? Раскалённые гвозди под ногти, или – пытку тряпкой с водой?
Она прищуривается. Спрашивает: голос хриплый и слабый, но дикция – нормальная:
– А что? Обязательно вначале мучить меня? Просто так, при виде красивого, обнажённого и беззащитного, тела у тебя уже ничего не встаёт?
Тут я начинаю смеяться.
А нашла она подход ко мне! Потому что жеребец-то мой, и правда – уже воспрял. Да так, что сейчас, кажется, и ткань штанов прорвёт: та ещё палатка у меня на ширинке! С другой стороны, нет сомнения, что её куночка сейчас – суха, словно пересохшее русло ручья в Сахаре. И если не смажу Дюрекс вазелином, или интимной смазкой – буду не кайфовать, а словно асфальт укладывать. Говорю:
– Мысль интересная. Можно и правда: попробовать тебя – сразу «оприходовать».
Но тогда уж – и потом!
Она снова начинает ругаться, проклинать меня, и вопить. Странно.
[left]Фактически сама же – именно это и предложила! Чем
