приличный пласт штукатурки и подняв большое облако пыли.
Воспользовавшись этим, мы втроем, косясь на пятиэтажку, бегом преодолели открытый участок и где ползком, где бегом, через два дома добрались, наконец, до своих.
Эти дурни с перепугу нас чуть не пристрелили, приняв за духов.
Проводили до КП батальона, где мы и нашли комбата.
Матер комбат. Ростом, правда, не шибко велик, но как командир, как человек - величина. Чего греха таить, повезло нашей бригаде с комбатами. Долго не буду описывать достоинства и недостатки каждого, просто скажу - настоящие мужики. Кто служил, воевал, те поймут, что это значит.
Командный пункт первого батальона размещался в подвале железнодорожного вокзала. Когда мы вошли, комбат кого-то отчаянно материл по полевому телефону.
- јкарный бабай, ты куда лезешь, идиот! Они тебя, лопуха, выманивают, а ты со своими салабонами прешь на рожон! Зачистку делай, все, что у тебя вокруг, зачищай! Чтобы ни одного духа не было в зоне ответственности! - орал комбат в трубку. - "Коробочки" оттащи назад, пусть "махра" работает! Сам сиди на НП, не высовывайся!
Бросив трубку телефонного аппарата, увидел меня.
- Здорово, - улыбнулся он.
- Бог в помощь, - сказал я, протягивая руку.
- Что нового в штабе? Идем пообедаем, - предложил комбат, радостно глядя на меня. Увидеть на войне знакомое лицо - это радость. Это значит, что везет не только тебе, но и твоим товарищам тоже.
Еще не отошедший от боя, беготни и стрельбы, я знал: если сейчас не выпить, не успокоиться, начнет бить мелкая нервная дрожь. Или наоборот, нападет полуистеричное состояние, захочется говорить, говорить... Поэтому я с благодарностью принял приглашение к столу.
Усевшись на ящики из-под снарядов, комбат негромко позвал: "Иван, у нас гости, иди обедать". Из соседнего подвального помещения появился начальник штаба первого батальона капитан Ильин. Худой, если не сказать поджарый, первый заводила в бригаде по волейболу, но при работе педант, аккуратист. В мирной жизни всегда подтянутый, наглаженный, сверкающий, сейчас он мало чем отличался от всех остальных. Такой же закопченный, небритый, невыспавшийся.
- Здорово, Слава, - сказал он, и глаза его чуть заблестели. Мы с ним были почти ровесники, но только я - офицер штаба бригады, а он начальник штаба батальона. И оба капитаны. Нас с Иваном давно уже связывали дружеские отношения, дружили и жены и дети.
Я не скрывал своих эмоций и полез обниматься. Потихоньку стали давать о себе знать нервы, подкатывала истерия после короткого моего перехода.
За бойцов я не беспокоился, они находились среди своих, так что и накормят, и обогреют.
- Слава, ты за снайпером? - спросил комбат.
- За ним, за кем же еще, - ответил я. - Как вы эту суку взяли?
- Да этот гад нам три дня покоя не давал, - посуровел Иван. - Засел рядом с вокзалом и через площадь поливал нас. Троих бойцов положил и первого ротного ранил в ногу. А эвакуировать нет возможности. Вызывали медиков сюда, на месте оперировали.
- Ну, как он? - спросил я. - Историю про медиков я слышал, молодцы, нечего сказать, а вот как ротный - жить-ходить будет?
- Будет, будет, - радостно подтвердил комбат, - вот только отстранил я его, а взводных, сам знаешь, нет, вот и командуют двухгадюшники. (Таким нелестным термином называли выпускников институтов, призванных на два года в офицерском звании). Но этот вроде парень толковый. Горячий, правда, как Чапай на лихом коне, хочет всю Чечню один освободить.
- Что у снайпера было? - спрашиваю я. - А то, может, и не снайпер, а так, перелеканный какой-нибудь, малахольный местный житель, их сейчас много по городу бродит.
Комбат с начштаба вроде как даже и обиделись. Иван вскочил, побежал в свою каморку и принес нашу отечественную винтовку СКС. Вот только оптика импортная, на нестандартном конштейне, я это сразу понял - видел уже, скорее всего, японская. Хорошая игрушка.
Пал Палыч - комбат - пока мы осматриваем с Иваном карабин, рассказывает, что в карманах у задержанного было обнаружено две пачки патронов, а в его "лежке", то есть там, где он устраивал засаду, - упаковка пива и два блока сигарет. Рассказывая, Палыч накрывал стол: резал хлеб, открывал тушенку, сгущенку, невесть откуда взявшиеся салаты, маринованные помидоры и огурцы. Наконец поставил на импровизированный стол бутылку водки.
Я тем временем пересчитал зарубки на прикладе: выходило тридцать две. Тридцать две оборванные наши жизни. Как работали снайперы, мы все не понаслышке знали. Когда по старым, чуть ли не довоенным, картам мы ночью входили в город - они нас встречали. И хотя мы мчались, разбивая головы внутри БМП, дробя зубы от бешеной езды и кляня всех и вся, снайпера умудрялись отстреливать у проезжавшей мимо техники мотающиеся туда-сюда антенны, да еще и ночью, в клубах пыли. А когда наши оставались без связи и командиры посылали бойцов посмотреть, что за ерунда, - тут их и убивал снайпер. А еще у духовских стрелков такая хитрость: не убивают человека, а ранят - бьют по ногам, чтобы не уполз, и ждут. Раненые кричат, а те расстреливают спешащих на помощь, как цыплят. Таким образом около тридцати человек потеряла бригада на снайперах, и к ним у нас особый счет. Еще удивительно, что бойцы этого гада живым взяли.
Во втором батальоне на днях обнаружили лежку, по всем признакам - женщины. Все как обычно: диван или кресло, безалкогольные, в отличие от мужчин-снайперов, напитки и какая-то мягкая игрушка. Неподалеку спрятана винтовка. День бойцы в засаде прождали, не шевелясь. Ни в туалет сходить, ни покурить. И дождались. Что там было - никому не ведомо, но чеченка вылетела птичкой с крыши девятиэтажного дома, а по дороге к земле ее разнес взрыв гранаты. Бойцы потом торжественно клялись, что она почувствовала запах их немытых тел и рванула на крышу, а оттуда и сиганула вниз. Все, конечно, сочувственно кивали головой и жалели, что не приложили руку к ее полету. Никто не поверил, что в последний полет с гранатой она отправилась сама. Чеченцы, насколько я помню, не кончали жизнь самоубийством, это наша черта - страх перед пленом, бесчестием, пытками. После того случая комбат второго батальона произнес фразу, ставшую девизом нашей бригады: "Сибиряки в плен не сдаются, но и в плен не берут".
Комбат тем временем разлил водку, и мы с Иваном присели. Если кто говорит, что воевали пьяные, - плюнь ему в рожу. На войне пьют для дезинфекции, не всегда вскипятишь воду, руки хорошо помоешь. "Красные глаза не желтеют" - девиз фронтовых медиков. Воду для пищи, питья, умывания приходилось брать в Сунже - такая небольшая речушка, которая протекает через всю Чечню, в том числе и через Грозный. Но в ней столько трупов людей и животных плавало, что о гигиене и думать не приходилось. Нет, напиваться на войне никто не будет - верная смерть. Да и товарищи не позволят - что там у пьяного с оружием на уме?
Подняли пластиковые белые стаканчики - мы их в аэропорту "Северный" много набрали - и сдвинули. Получилось не чоканье, а шелест, "чтобы замполит не слышал", шутили офицеры.
- За удачу, мужики, - произнес комбат и, выдохнув воздух из легких, опрокинул полстакана водки.
- За нее, окаянную, - подхватил я и тоже выпил. В горле сразу стало горячо, теплая волна покатилась внутрь и остановилась в желудке. По телу разлилась истома. Все набросились на еду, когда еще удастся вот так спокойно поесть. Хлеб, тушенка, огурцы, помидоры, все полетело в желудок. Теперь уже Иван разлил водку, и мы выпили, молча прошелестев стаканчиками. Закурили. Я достал было свои, привезенные еще из дома "ТУ-134", но, увидев у комбата и у Ивана "Мальборо", убрал обратно.
- Снайперские? - поинтересовался я, угощаясь из протянутых обоими пачек.
- Оттуда, - ответил комбат.
- Как второй батальон? - спросил Иван, глубоко затягиваясь.
- Берет гостиницу "Кавказ", сейчас в помощь им кинем третий бат и танкистов. Духи засели и крепко сидят, держатся за неЈ. Ульяновцы и морпех штурмуют Минутку и дворец Дудаева. Но только людей теряют, а толку мало.
- Значит, и нас скоро пошлют им на помощь, - встрял в разговор комбат. - Это тебе не бутылки о голову колотить, тут думать надо, как людей сберечь и задачу выполнить. Никогда не понимал десантников, это ж надо добровольно, в трезвом состоянии выпрыгнуть из самолета, а? - беззлобно пошутил Палыч.
- А я никогда не понимал пограничников, - подхватил Иван, - четыре года в училище их учили смотреть в бинокль и ходить рядом с собакой. Чует мое сердце, будем грызть асфальт на этой долбаной площади.
Про себя я уже решил, что не довезу этого снайпера до штаба бригады. Умрет он, сука, при попадании шальняка или при "попытке к бегству". Один черт, все, что он мог рассказать, он уже рассказал.
Это в кино психологически убеждают "языка" в необходимости рассказать известные ему сведения, ломают его идеологически. В реальной жизни все проще. Все зависит от фантазии, злости и времени. Если время и желание есть, то можно снимать эмаль у него с зубов с помощью напильника, убеждать посредством полевого телефона. Такая коричневая коробочка с ручкой сбоку. Цепляешь два провода к собеседнику и покручиваешь ручку, предварительно задав пару-тройку вопросов. Но это делается в комфортных условиях и если его предстоит отдавать в руки прокурорских работников. Следов не остается. Желательно предварительно окатить его водой. А чтобы не было слышно криков, заводишь рядышком тяжелую бронетехнику. Но это для эстетов.
На боевых позициях все гораздо проще - из автомата отстреливают по очереди пальцы на ногах. Нет ни одного человека, кто бы выдержал подобное. Расскажешь, что знал и что помнил. Что, читатель, воротит? А ты в это время праздновал Новый год, ходил в гости, катался с детишками полупьяный с горки, а не шел на площадь и не митинговал с требованием спасти наших бойцов, не собирал теплые вещи, не давал деньги тем русским, которые бежали из Чечни, не отдавал часть пропитых тобой денег на сигареты для солдат. Так что не вороти нос, а слушай сермяжную правду войны.
- Ладно, давай третью, и пошли смотреть на вашего стрелка, - сказал я, разливая остатки водки по стаканам.
Мы встали, взяли стаканы, помолчали несколько секунд и молча, не чокаясь, выпили. Третий тост - он самый главный у военных. Если у штатских это тост за "любовь", у студентов еще за что-то, то у военных это тост "за погибших", и пьют его стоя и молча, не чокаясь, и каждый пропускает перед своим мысленным взором тех, кого он потерял. Страшный тост, но, с другой стороны, ты знаешь, что если погибнешь, то и через пять, и через двадцать пять лет какой-нибудь сопливый лейтенант в забытом Богом дальневосточном гарнизоне или обрюзгший полковник в штабе престижного округа поднимут третий тост - и выпьют за тебя.
Мы выпили, я кинул в рот кусок тушенки, пару зубков чеснока, кусок "офицерского лимона" - лука репчатого. Никаких витаминов на войне нет, организм их постоянно требует, вот и прозвали лук офицерским лимоном. Едят его на войне всегда и везде, запах, правда, ужасный, но женщин у нас нет, а к запаху привыкаешь и не замечаешь, тем более, что он хоть немного, но отшибает везде преследующий тошнотворный, выворачивающий наизнанку запах
