что впрочем, все равно не освобождает вас от обязательного исполнения его приказа.
Профессор отхлебнул остывший уже чай и, отбросив свою привычную, полудружескую, полунасмешливую манеру общения, заговорил с молодым офицером сурово, словно с сыном.
- Итак, Иван, недели через две – три, тронешься в путь.
Раньше нельзя – холодно, замерзнуть можно. Сибирь, она батенька Сибирь и есть.…С ней не считаться нельзя. Ну и позже тоже нельзя. Позже уже будет трудно идти. Снег волглый. Много талой воды. Уровень рек поднимется, болота оживут…
Так что где-то в конце марта и пойдешь. До Челябинска тебя внучка проведет, ну а дальше уж ты сам расстарайся.
Кстати об ориентирах: если мне не изменяет память, есть в Челябинске Кафедральный католический собор, построенный и освященный в честь Непорочного Зачатия Девы Марии.
На крыше собора, стоит беломраморный ангел. Вот под этого ангела ты и попробуй подогнать данные из своей карты. Которую кстати поспеши уничтожить.…Запомни юноша, иной за обладание этой картой по трупам пойдет…Золото оно всегда к слезам.…Кстати настоятелем в храме мой старинный приятель, ксендз Иосиф Сенвайтис…Прекрасный человек…Мы с ним в Сорбонне вместе на одном факультете латынь и право изучали.
Скажешь, что от меня, он тебе всячески поможет.
Старик внимательно посмотрел в глаза офицеру и вдруг широко улыбнувшись, поинтересовался.
- Ну, moncher Иван, как она, княженика, не хуже, поди, вишни-то?
Профессор, было, поднялся, но заметив вопрошающий взгляд Веревкина, повременил.
- Скажите, Петр Григорьевич,
Офицер, глядя на свое ломаное отражение в ярко начищенном тулове самовара, старательно подбирал слова…
- Скажите, отчего ваша внучка на вас совсем не похожа? Она похожа на вашу жену или …
- Никаких или…
Сохатый начал набивать трубку, хотя в доме обычно не курил…
- Наташу я в Екатеринбурге у цыган за сотенную выкупил, когда девчонке еще трех лет не было. Вижу на вокзале среди цыган пляшет девочка, грязная, в рванье каком-то несусветном, но по рожице - явная русачка.…Украли должно где-то.…Вот я ее и выкупил.
А жена моя, в Санкт-Петербурге, при родах умерла. Роды были тяжелые, а у нее с сердцем проблемы были.…Хотя я и не знал об этом.…Одним словом ни жены, ни сына…Сыном она должна разрешиться. Вот тогда-то я и решил: науку свою забросить и сбежать куда подальше.…Вот и сбежал. Кстати Наташе об этом рассказывать совсем не обязательно: фамилию она мою носит и дедом считает.…Зачем девчонке лишние разочарования, или я не прав?
Он улыбнулся, взъерошил еле-еле отрастающие волосы Ивана и направился в сени.
- Что-то долго Наташа в дом не возвращается? Уж не влюбилась ли она в тебя, солдатик?
Старик ехидно хохотнул и вышел покурить на крыльцо.
…Все оставшееся время Сохатый вместе с внучкой и Иваном, заготавливал припасы в дорогу.
Прямо на берегу реки, Иван, пользуясь распоряжениями старого ученого, выкопал большую яму, в которой они устроили небольшое «коптильное предприятие».
Сам же Петр Григорьевич, в это время, скоро перебегая по ноздреватому льду, от одной полыньи до другой, ловко пользовался небольшими обрывками рыболовных сетей, периодически выбрасывал на берег крупные упруго извивающиеся рыбины, которые офицер торопливо складывал в большую корзину.
Чаще всего попадались хариусы, муксуны и таймени. Реже, чиры , по словам старика рыба эта в копченом виде необычайно хороша.
-Поймите юноша,
Тут же, на берегу, вспарывая животы все еще живым рыбинам, вещал как бы даже помолодевший на морозце, старик.
- Да разве ж можно сравнить затхлый воздух кабинета с этим чудным сибирским эфиром? Да нет же! Тут брат, дышится много легче.…Я так думаю, что останься я в Петербурге, давно бы уже дуба дал, как говорят местные казачки…
Кровавые рыбьи внутренности, Сохатый отбросил далеко от берега (куница или писец непременно сожрут) и промыв рыбин в проточной воде приступил к «священнодействию».
В большом жестяном корыте старик развел крепкий рассол, тузлук и побросал в него всю выловленную и выпотрошенную рыбу, после чего с явно заметной жалостью опустил туда же два лавровых листочка.
- Понимаете, monchere, в Сибири есть практически все, что необходимо для жизни человека. Мясо, рыба, дичь самая что ни на есть разнообразная. На песчаных откосах, хорошо прогреваемых солнцем, можно выращивать картофель и некоторые злаковые. Летом в тайге изобилие ягод: малина, земляника, черника, брусника и прочая морошка.…Даже чай можно кипрейником заменить…Но вот со специями плохо. Лавровый лист, перец, гвоздика – огромных денег здесь стоит.
Иногда в престольные праздники в соседнее село купчишки заглядывают: пушнинки подкупить, медвежатинки, медку таежного опять же…Так вот они иной раз за десяток листьев лаврушки, рубль просят…Серебром. Про кофе я вообще молчу. Впрочем, я уже отвык от кофе. Да оно и к лучшему: не тот возраст уже, что бы с давлением шутки шутить.
Он помолчал, пожевал губу заметив, что молодой человек не столько слушает его разглагольствования, сколько любуется Наташей, которая ловко орудуя небольшим топориком рубила на мелкие кусочки трухлявый ольховый пень загодя (еще с осени) принесенный им же Петром Григорьевичем из ближайшего перелеска.
…- Ладно, ребята…Я, пожалуй, поднимусь в дом, прохладно все ж таки.…Да и вы здесь без толку не мерзните…Рыба крупная, ей просаливаться не меньше двух суток нужно, а то и трех.…Так что не задерживайтесь особо…
Молодые люди дружно кивнули и, проводив взглядом профессора, пошли вдоль реки, к обрывистому скальному берегу, где на высокой гранитной плите навсегда застыли странные рисунки некогда живших здесь народностей.
***
- Ну что раздолбаи, профукали писателя? Просрали!?
В голосе красавчика вибрировала насмешка вперемежку с презрением.
- Два профессиональных топтуна проворонили дилетанта. Позорище…Писатель, человек не от мира сего, а сделал вас на раз, как новобранцев. Тьфу ты ну ты, лапти гнуты…
Он привалился к перилам и осмотрелся.
- Грязь развели, козлы притащили, как настоящие право слово…Маляры, мать вашу.…Уволю. Сегодня же уволю. В охрану пойдете, в поликлинику. Сутки через трое.
Сбитый из грубых досок козел с грохотом полетел вниз по лестнице.
Так называемые маляры стояли перед разбушевавшимся работодателем и молча, ждали, когда его праведный гнев пойдет на спад.
- Да что вы Вячеслав Олегович так переживаете?
Один из топтунов наконец-то рискнул вставить слово.
– Ну, допустим, что объект умудрился скрыться.…Ну и что?
- Как ну и что!?
Взорвался тот, кого только что назвали Вячеславом Олеговичем, но топтун продолжил, дерзко глядя в глаза начальству.
- Да…Ничего страшного не произошло.
Объект сейчас мчится либо на Казанский вокзал, либо в Домодедово.
Красавчик, из внутреннего кармана пиджака молча, достал дюралевый пенал и, выудив из него очередную сигару, кивком головы приказал продолжать.
- Как видите двери в квартиру довольно хлипкие: каждый чих слышен…
Ободренный молчанием начальника уже более уверенно заговорил «маляр».
-Телефон у Веревкина находится надо полагать в прихожей, так что мы с Сергеем, отчетливо слышали, как объект звонил в справочное и узнавал о наличие билетов до Челябинска. Но в какое справочное, вокзала или аэропорта нам от сюда понять было не возможно. Но в Челябинск можно попасть только либо с Казанского, либо из Домодедова.
Вячеслав Олегович понюхал сигару и довольно ухмыльнувшись, направился к лифту.
- Значит наш дорогой Владимир Андреевич Веревкин, дневник дедушкин все ж таки отыскал? Ну что ж, отрадно…
Он вошел в подошедшую кабинку лифта и великодушным кивком головы впустил туда же своих помощников, хохотнув,
- Ладушки.…Сейчас мыться, бриться, отдыхать. Завтра в Челябинск.
***
Во второй половине марта, 1920 года, после продолжительной оттепели вдруг неожиданно похолодало. По ночам мороз становился до того нестерпимым, что в лесу, поблизости от избы Сохатого, высокие крутобокие березы лопались по вдоль с громким револьверным звуком. Снег покрылся твердой, скользкой и блестящей, словно застывшая карамель коркой – настом, с легкостью выдерживающим даже исхудавшего лося.
Штабс-ротмистр Иван Титович Веревкин, стараниями старика – профессора Петра Григорьевича Сохатого, заметно окрепший и поздоровевший уже несколько раз заговаривал с ним о неизбежности расставания, но тот словно предчувствуя, что видит свою внучку рядом с собой последние денечки, по той или иной причине откладывал эту дату.…Но, не смотря на все ухищрения старика, пришел день, когда причин оставаться в зимовье Сохатого у молодого офицера уже не было никаких. Довольно внушительный заплечный мешок с копченой рыбой и отварной медвежатиной висел на холоде в сенях. Кое-какая мужская одежда для Ивана Веревкина – по большей мере принадлежавшая яицкому и сибирскому казачеству включая папаху медвежьей шкуры, уже давно была старательно почищена и заштопана Наташей, а вместо некогда разбитых офицерских сапог, возле печки белела пара почти новых белых ручной катки пим.
Золотой банковский брусок, Иван решил оставить
