Раб своего ...уя.

тряся дверь за ручку.
Андрей спросил:
– А что вы будете делать, когда откроете, доктор? Неужели вот так прямо – возьмёте оружие, и пойдёте убивать меня? А не стыдно – стрелять в живого человека?
Доктор, на долю секунды замеревшая, отреагировала быстро: развернулась, и вызверилась:
– Да! Именно это я и собиралась сделать, ты, кобель вонючий! «Человек»! Скажите пожалуйста – человек выискался! Свинья ты, а не человек! Уж больно много ты на себя берёшь, чёртов «донор спермы»!
Андрей пожал плечами:
– Я даже не считаю это – оскорблениями. Всё верно: я и кобель, и вонючий, потому что мужчины действительно потеют сильней. И донор спермы. Так что наказать вас, доктор, могу только за неподчинение приказу. Поэтому – ну-ка, быстро! Дайте сюда ключи, и марш на лестницу, и – вниз!
– Вам придётся меня тащить силой!
– Вот уж не проблема! – Андрей сграбастал сухопарое тело женщины лет пятидесяти в охапку, закинул себе на плечо, и двинулся к лестничному маршу, и вниз. Женщина принялась извиваться, пытаться его бить, и царапаться. Андрей невозмутимо спустил её на пол:
– Магда. Я подержу её руки. Свяжи. И ноги. – доктор попыталась и пинаться.
Когда всё было сделано, Андрей снова взвалил даму на плечо. Магда проворчала:
– Не слишком ли много чести? Может, побить её, но так, чтоб могла идти своими ногами? И ноги развязать?
– Дело не в том, что она может идти и сама, Магда. Это я просто беспокоюсь об остальных непокорных. Ведь именно ей придётся чинить их переломы и травмы. Так что пусть пока остаётся целой. В-смысле – работоспособной. – доктор Джонс, лицо которой наблюдала Магда, идущая позади Андрея, было как раз на уровне лица главной жены. И сейчас ярящаяся и пытающаяся вырваться, молотя даже связанными кулачками по спине и другим частям тела Андрея, до которых могла достать, доктор, постаралась плюнуть в лицо помощницы «вонючего кобеля»:
– Ты, с-сука! Подстилка поганая! Продажная шлю!..
Однако больше женщина сказать ничего не успела: Андрей очень сильно ущипнул её за ягодицу. Раздался отчаянный, впрочем, быстро приглушённый, крик боли. Андрей ущипнул и за второе вполне упругое полушарие. На этот раз на него зарычали, снова попытавшись (Безуспешно, понятное дело!) вырваться. И укусить – но тут уж он проконтролировал ситуацию. А ещё Андрей ущипнул на этот раз за подставившуюся грудь:
– Доктор. Перестаньте делать мне приятное. Вы что, забыли? Я же – маньяк-садист! И кайфую, доставляя непокорным физическую боль!
Доктор завизжала во весь голос: Андрей продолжал выкручивать её сосок!
Через пару секунд крик сменился стоном: он наконец выпустил из стального захвата пикантную часть тела непокорной докторши:
– Зато ничего вам не сломал. А ведь мог бы. Но теперь вы можете оценить степень моего терпения и рационалистичности. Вы пока нужны мне, доктор. Вернее – не мне, а тем несчастным, которые, как и вы, попробуют «покачать права». И поднять «бунт на корабле». А главное – полученные вами «травмы» не помешают вам этих дур врачевать!
Сквозь рыдания голос доктора звучал вовсе не покорно и «вразумлено»:
– Погоди, тварь поганая! Я ещё доберусь до тебя! И отыграюсь! Выдерну с корнем твой мерзкий …й!
Андрей не придумал ничего лучше, чем рассмеяться:
– Сколько таких обещаний я слышал! Правда, обычно выходило с точностью до наоборот: я уж столько частей тел у моих жертв пооткручивал! Поотрезал, и поотпиливал… Не говоря уж – о переломал. Ну, всё это есть в моём дневничке!
 
«…очень большой. Набухший, напрягшийся, и оттого – особо пикантный!
А возбуждает – ничего не скажешь!
Вот чтоб возбудиться ещё сильней, (А заодно узнать – насколько этот сосочек крепко «привинчен» к остальной груди) я и вывернул его ещё круче!
Ох, как она завопила!.. А сосок теперь быстро становился из розового – синим.
Я повернулся к моей любимой Надечке:
– Смотри, ласточка моя! У этой сучки грудь даже больше твоей! И как она может быть настолько невежлива! Ведь это ты у нас примадонна по возбуждению меня! А ну-ка: произведём операцию по усекновению того, что являлось предметом её гордости, и заставляло смотреть на других девочек свысока?
Надя принялась снова дёргать свою цепь, метаться, и рычать. И поносить меня последними словами:
– Ты, подонок! Мразь! Поганый …идарас! Трус! Только со слабыми женщинами и можешь воевать! А попался бы тебе настоящий мужик – так и избил бы и закопал бы тебя! Ах, как я этого хочу!..
– Чушь. Могу поспорить на свою эрекцию, что побью любого. Я, между прочим, обладатель третьего дана по каратэ. И боевое самбо освоил. И в своей весовой категории бил любого – даже участвовал в подпольных боях без правил. Хотелось мне ощущения – разнообразить… Но там нет никакой сексуальной подоплёки: только мордобой!
Скучно!
Да и не поверю я никогда, что ты хочешь, чтоб меня, дарителя тебе «неземного блаженства», и незабываемых ощущений, побили, и сделали инвалидом!
– Сволочь!!! Это – моё самое заветное желание!!!
Ага – два раза я поверил. Что она больше не хочет нашего, ставшего традиционным, наслаждения! И переживает за абсолютно незнакомую женщину! Не-ет, ласточка моя сердобольная: на самом деле ты счастлива, что всё это я проделываю сейчас не с тобой! И просто играешь – чтоб я не переключил внимание, вот именно, снова – на тебя!..
Визг и продолжающиеся крики обеих женщин на мои действия никак не повлияли.
Плоскогубцами оттянув выкручиваемый сосок как можно выше, я закрепил на груди, у её, так сказать, основания, большую струбцину. Грудь большая, так что – уж точно не соскользнёт. Отпускаю сосок, и начинаю сжимать, вращая винт, губки моих мощных портативных тискочков – кстати, немаленьких: размах губок – с мою ладонь!
Ого, как эта с-сучка начала извиваться! И визжать – словно я свинью режу! Может, у неё грудь – отличается особо повышенной чувствительностью? А и хорошо!
Потому что есть у меня и вторая струбцина – под пару!
Когда закончил и с другим посиневшим соском, наложил и её.
Вот теперь она пытается биться головой о подложку. Похоже, сил терпеть боль больше нет – вот и хочет раскроить себе череп. Ага, два раза! У меня не забалуешь: головка за волосы притянута к ложу крепко! Не сдвинешь! А ложе – оббито мягкой кожей…
Судя по расширившимся во всю радужку зрачкам, ей и правда – очень больно.
Отлично. Потому что снова я возбудился. Говорю Надечке:
– Ты уж прости, сердце моё. Но сейчас я снова изменю тебе. – и показываю рожки на своей голове, – С этой визгливой сисястой коровой. И пусть у неё куночка не столь плотно облегает моего жеребца, но зато сиськи большие! И очень чувствительные! Вон, как она в визге заходится!
Надюша моя начинает снова трясти своей цепью, рыдать от бессилья, и поливать меня отборным матом. А ничего – пусть её. Я от её ругани и плача только ещё сильней возбуждаюсь. Да и то, что она как бы является единственной зрительницей на моих «спектаклях» – придаёт этакой пикантности ситуации! И, рано или поздно, я, после того, как прикончу очередную жертву, займусь вплотную и Надечкой.
А то стала она в последнее время тоже поднадоедать мне. Уж больно однообразный у неё лексикон. И куночка её – уже меня не так… Да, не так!
Всё хорошо, пока не утратило элемента новизны!
Вот! Именно для этого я и казню уже двенадцатую жертву!
Ну а пока подхожу я снова к промежности распятой женщины. Проверяю, как там её растянутые противовесами ножки. И бёдра.
Трепещут. Это хорошо.
Потому что снова подношу я к ним поближе свою жаровню с гвоздочками.
И начинаю их, раскалённых до красна, вставлять в мягкую и особо чувствительную внутреннюю поверхность этих самых бёдер. А гвоздочки на этот раз – не какие-нибудь восьмидесятки. А – двухсотки! Мощные – миллиметров пять. И в тонких местах, у коленочек, прожигают её ножки – насквозь!
Запах горелого мяса вблизи – поистине вызывает у меня бурю эмоций! И неприятен, и возбуждает – ещё «круче», чем струбцины, сжимающие посиневшие большие груди! Ах, это непередаваемое ощущение – властвовать над самым совершенным творением, что создала Природа – как раз для возбуждения нас, бедных мужчин! Ну, всё верно: инстинкт размножения…
Но вот все пятьдесят гвоздочков и воткнуты в её плоть – по самые шляпки!
Теперь подтягиваю ещё немного винты струбцин – но – немного! Мне главное – чтоб эта дурочка не отключилась, как после первого раза. А то трахать бесчувственное бревно – мне совсем не улыбается! А так – визжит, задыхается, но – в сознании!
Эффект есть: воспряло моё естество.
Вставляю его, куда положено. Начинаю неторопливо – темп повысить нужно будет к концу. А пока – прочувствую, как говорится, всю «глубину» и податливость её горячей, словно кипяток, трепещущей, и конвульсивно сокращающейся, кошечки.
Когда бёдрами случайно задеваю шляпки вонзённых в бёдра гвоздей, эта дама начинает извиваться, стонать, и визжать ещё сильней.