Раб своего ...уя.

делать своё дело, вправляя, закрепляя, бинтуя и накладывая гипс, – Стабильное, справедливо устроенное, и всем обеспеченное Общество! Без войн и социальных катаклизмов!
– Обеспеченное, говорите? Это вы объясните тем, кто работает по третьему классу. Их дневной паёк составляют двести пятьдесят грамм хлеба и тарелочка супа. С парниковыми овощами. Плюс компот. И – жалкие тряпки или серые от частых стирок старые комбезы вместо достойной одежды. И таких из вашего миллиарда – восемьсот миллионов!
– А это – именно то, чего они достойны! – доктор снова начала заводиться, – Наше общество организовано чётко: каждый получает то, на сколько наработал! А если он ничего другого не умеет, кроме выполнения неквалифицированной и чёрной работы, типа – мыть тарелки, – значит, ничего больше и не заслуживает! И не получит!
– Вот-вот. И я – об этом. В моё время мужчины-инженеры старались сделать так, чтоб все черновые и грязные, тяжёлые и примитивные работы выполняли роботы и автоматы. А люди были от этой работы освобождены. А где у вас – роботы? Вот именно: сдохли. И автоматы работают – через один. А те, что поломаны, или устарели – не чинятся и не заменяются. А разбираются на запчасти. А почему?
Ваш Совет – принципиально против того, чтоб избавить людей от тяжёлой или грязной работы? Или как он там это объясняет?
– Нет. Он – не против того, чтоб избавить людей от тяжёлой и грязной работы. – на него взглянули, уже просто нахмурив брови, – Совет у нас вполне гуманный. И делает как раз всё – для блага людей. Ну а насчёт роботов и автоматов – я не знаю. Я же – не специалист! Спросите вон: у Элизабет! Это она у нас – техник!
– А я уже спросил.
– И – что?
– А то. Что мой вывод вас вряд ли обрадует. Вашим инженерам и техникам не хватает банальной инженерной смекалки. И квалификации. Про ремонт старых роботов не говорю. А про создание новых моделей или хотя бы – модификаций старых – сами знаете. Нет их. То есть – вы не разработали за эти пятьсот лет ни одного нового прибора или механизма! А просто слепо копируете, воссоздавая старые! То наследие, что осталось чуть ли не с моих времён! И именно поэтому, кстати, мне было так легко освоиться тут у вас – со всем так называемым техническим наследием. А я-то испугался было: ну как же – пятьсот лет развития техники и науки! «Не постичь!» Хе-хе… Чёрта с два вы их развили!
Вот я и делаю вывод, что вы, женщины, – просто не способны создать ничего нового. В техническом и научном плане. И если – а рано или поздно это неизбежно произойдёт! – сдохнут ваши холодильники и системы гомеостаза, где хранятся эмбрионы и сперма, и автоклавы, где вы доращиваете потомство, ваша цивилизация попросту… Исчезнет!
– Что за чушь! Ни разу ещё, за всё время их существования, этого не происходило, и вдруг – раз! – и вот так они прямо и испортятся!
– А почему – нет? Вы что – просто верите в то, что они будут работать вечно, как, скажем, вечен Господь Бог? Вот уж создали себе фетиш! Ну, или Идола. Бред.
Автоклавы, криокамеры и холодильники – устройства электронно-механические. То есть – там есть и платы с электроникой, и механические детали. Движущиеся и трущиеся друг о друга. А кремниевые подложки плат – не вечны. И подвержены старению. И коррозии. Вот скажите мне, доктор – есть у вас заводы или лаборатории, где могли бы такие платы, и их начинку – воссоздать? Не говорю уж о – построить новые? Микросхемы, транзисторы, реле, конденсаторы, и прочее в этом же духе? А-а, пардон: я понял. Вы и названий таких не слыхали! Но вы же – доктор? Вы чините людей, а техники – технику. Но всё-таки – как? Только – правду. Ваше мнение. Смогут они? В-смысле – ваши учёные и техники?
– Ну… – Доктор нахмурилась, снова уставившись в стену, но взяла себя в руки, и снова занялась рукой лежавшей перед ней рядовой, – Мне кажется, всё же – нет.
– Хорошо. А крионасосы – ну, те, которые охлаждают ваш – вернее, Андропризона! – реактор – у вас где-нибудь производят?
– Н-нет.
– А урановые стержни взамен выгоревших кто-нибудь изготовляет?
– Нет. И вообще: чего вы до меня докопались?! Я – врач! И знаю только свой, узко-специализированный, участок работы! А для реактора, крионасосов, и прочей машинерии  – есть инженеры. Механики. И техники!
– Вот-вот. Узкоспециализированный работник. Тогда ответьте мне, как, как раз – медицинский работник: много новых инструментов вы (Ну, вернее, ваши «светила»!) создали, или выдумали за эти пятьсот лет? А сколько приборов для лучшего обслуживания, или диагностики? А какие новые виды операций освоили? Например, на мозге? И какие, и в каких журналах, статьи про новые достижения медицины – вы читали?
– Ну… Я… Не мешайте мне, чёрт вас подери, работать! – доктор Джонс явно снова вышла из себя, – Я так никогда не закончу!
– Хорошо. Можете не отвечать. Я и из вашей эмоциональной вспышки могу сделать нужные выводы. Например, такие.
Медицинских журналов у вас не выпускается. За отсутствием материала. И учат вас по учебникам, которые переиздаются без изменений и дополнений все пятьсот лет. Перетираете вы всё старое наследие, медленно, но неотвратимо, сползая ко временам и оборудованию, которое применяли ещё Пирогов, и Гиппократ. А когда кончатся запасы антибиотиков, анальгетиков, и прочих «продвинутых» лекарств – вы скатитесь вообще ко временам, когда все болезни лечили травами. Да пилами – просто удаляя заражённую сепсисом конечность. Позабыв про скальпель и наркоз.
– Вы, вы… Просто невозможны! – доктор сжала кулачки так, что они побелели, – Убирайтесь прочь из операционной, и не смейте мне больше мешать!
– Я отсюда не «убирусь», как вы изволили выразиться, уважаемая. Я должен видеть, что все ремонтируемые вами бойцы – в поле моего зрения, и не замышляют против меня и моей команды новых провокаций и поползновений. Ну а не мешать вам… Я просто отвечал на ваши вопросы. И могу и помолчать.
– Вот-вот! Помолчите! И я смогу быстрее и качественней сделать свою работу! Которой училась с семи лет! Плюс десять лет высшего! И практики у меня – ещё тридцать!
– Я так рад за вас, доктор. Но не смею мешать. Кстати – надумаете – всегда можете попроситься в мою команду. В Семью не приму, а вот несколько должностей наложниц ещё свободны!
Взгляд, которым его наградили, как раз и назывался в его времена «дыропрожигающим». Но на Андрея должного впечатления не произвёл. Он продолжал всё в той же расслабленной позе подпирать плечом косяк двери. Его женщины тоже помалкивали, переглядываясь, и, очевидно, получая удовольствие от того, как их Альфа-самец и муж одержал моральную победу над доктором.
Доктор Джонс, оглядев и их довольные лица, тяжко вздохнула. Подкатила глаза к потолку. Очевидно, это должно было означать, что она вынуждена подчиниться обстоятельствам. Женщина посмотрела на свою помощницу. Сказала:
– Сестра Дженифер. Уберите, пожалуйста, эти обрезки, сестру Либкнехт перетащите на пол, вон в тот угол. Там у нас будут «починенные».
И давайте следующую пациентку!
 
Тех, кто не мог дойти сам, команда Андрея до его бывших апартаментов довела.
Сейчас с ними была и сестра Оранха Санчес – её привезли в каталке, которая в Андропризоне, к сожалению, на ходу осталась одна. Андрей мог бы высказаться и по этому поводу, но увидев сердитый взгляд доктора Джонс, предпочёл просто выразительно на неё посмотреть. А ведь каталки-коляски – не реактор! Уж их-то – можно было бы починить!
Рядовые, как и сержант Мохорич, и старший сержант Санчес, предпочитали теперь гордо помалкивать. Андрей понимал их состояние, и словно насквозь видел все хитренькие и коварненькие мыслишки, типа: «Погоди, скотина такая – вот сейчас мы окажемся там, внутри, и спокойненько придумаем, как тебя, гада самоуверенного, уделать!»
Ну вот не отличаются кадровые военные, что мужчины, что женщины – оригинальностью мышления! Впрочем, всё правильно: это именно в Армии процветают понятия «стереотипы мышления». И «шаблоны поведения». Где уж тут – подключить воображение! Не говоря уж – о придумать что-то реально – оригинальное и новое.
Собственно, это как раз и хорошо. Сидеть здесь, стало быть, будут – с гарантией!
Убедившись, что весь так называемый «вразумлённый» гарнизон водворён в его «апартаменты», Андрей надумал сказать «напутственное» слово:
– За то, что исполнил своё обещание, и побил вас – сильно, извиняться не собираюсь. Нужно было внять моему предупреждению. Кормить вас будем. Но – только раз в сутки. Разумные просьбы мы тоже постараемся удовлетворить. Повторяю: разумные!
Если же за это время кто-то придумает коварный план, как освободиться, напросившись ко мне в наложницы, и потом – оглушить, или убить меня – сразу предупреждаю: не выйдет. Из вас я в наложницы в любом случае в ближайшее время не возьму никого. Но не из-за того, что вы отказались подчиниться моему приказу. А по другим причинам.
– Это каким же? – тонны желчи в тоне Василины Мохорич не услышал бы только слон. Если б он тут был. Андрей пожал плечами:
– Отвечать не собираюсь. Это секретная информация. Но причины – есть. А сейчас – благополучного излечения. Старайтесь и правда, как советовала доктор Джонс – держать повреждённые конечности и рёбра – в покое. Впрочем, вы молоды, и кости заживут за месяц. А синяки пройдут ещё быстрей.
Он вышел, сделав знак Магде. Та закрыла, и заперла на шесть засовов – по два слева и справа, и по одному – сверху и снизу! – внутренние двери каюты. И внешние.
Андрей вздохнул:
– Ну почему в солдатню реально идут только самые