А вот это – рабочий стол. Ух, сколько вокруг светильников на раздвижных штангах!
Джимми забрался в дядино кресло, с интересом озирая обширную столешницу, но – пока ни до чего не дотрагиваясь. Смутное воспоминание о субординации и запретности всего несметного богатства, разложенного в аккуратном порядке здесь, пока ещё останавливало шаловливые ручки.
Лупы. Ободок для головы с телескопической штангой и другой лупой. Тубусы для часовых мастеров, вставляемые в глаз, как монокли, и даже микроскоп…
Вот сам корпус часов. Надо же: дерево совсем почернело: оно ещё темней, чем перила и панели коридора. Сколько же лет этой руине?.. А вот – лежит отдельно – маятник. С огромной, уже начищенной до зеркального блеска, бляхой-блюдцем в нижнем конце. Красотища.
А вот и механизм…
Джимми, сопя, почти уткнулся в странное переплетение-нагромождение великолепнейщих железяк, носом. Вот это толстое бочкообразное – убежище мощной пружины. Ага, их таких два. Значит, часы с боем. Точно – вот молоточки!.. А вот и стержни для звона – внутри корпуса.
Однажды, очевидно, в редкий момент терпимого отношения к юному проказливому отпрыску, (Такое бывало, ох, не часто!) дядя смилостивился, и показал, как устроены шестифутовые напольные часы, что стояли в гостиной. Правда, они, так же как и как шкаф с древними фолиантами, запирались на ключ: без Хозяина не посмотришь… Но кое-что Джимми запомнил – хотя бы из-за необычности момента.
Так что теперь примерно знал, что как расположено, и называется.
Понятно, что раз есть заводные пружины – должен быть и ход и завод. А тяжёлые гири здесь вовсе не нужны. Хм. А вот – циферблат. Лежит отдельно. И стрелки сняты. Теперь понятно, почему мощная рама из пары трехмиллиметровых медных пластин смотрится так странно.
Джимми, даже не заметив, как исчезли, словно испарились куда-то воспоминания о запретах, сунул пальчик к особенно симпатичному колёсику-шестерёнке: покрутить…
Дальше произошло страшное!
Механизм перед пытливыми глазами словно взорвался: во все стороны брызнули сверкающие колёсики, с тягучим стоном щёлкнула пружина, распрямляя натруженные мышцы. Разошлись пластины рамы. И со звоном-стуком по столешнице и полу поскакали крохотные, да и не очень – детальки!
Дверь за спиной Джимми внезапно распахнулась.
– Сиди, как сидишь! – прозвучал грозный голос дяди, сразу оценившего масштабы Катастрофы.
И пока Джимми сидел, лепеча какие-то чужие и глупые слова о том, как «он только посмотреть хотел…», и «оно само!..», дядька, отбросив манеры и не произнеся больше ни слова, включив огромную люстру, ползал на коленях по полу, собирая все крохотные, и не очень, колёсики.
Наконец старик встал, и положил добычу в центр столешницы. После чего аккуратно взял Джимми под мышки, поднял, и потряс – словно терьер крысу. Со штанов Джимми на пол грохнулась ещё пара железок. Не бережно и не злобно – скорее, равнодушно – дядя посадил мальчика обратно, и подобрал драгоценные детальки.
После чего, наконец, взглянул скорчившемуся в углу кресла юному «вредителю-диверсанту» прямо в глаза.
Джимми этот взгляд очень не понравился. В нём не было дикой злобы, или притворного равнодушия. Но в глазах дяди горел странный огонь – вероятно, именно такой более опытные люди, избравшие профессию Проповедников Веры, или Борцов за Свободу, называют фанатичным.
Сердце юного шалуна стучало, словно собиралось выскочить из груди. Дядя смотрел на Джимми, молча наматывавшего слёзы и сопли на кулачок, вероятно, не меньше минуты. Мальчику казалось, что взгляд пронзает его насквозь – словно он стеклянный – до самых пяток.
Наконец Саммерс-старший произнёс: – То, что ты любопытен, и интересуешься техникой – хорошо. А вот то, что ты забрался в мой кабинет и кресло без спроса – плохо. И самое плохое – что ты засунул свой маленький неопытный пальчик как раз туда, где смог нанести самый большой ущерб моим почти месячным усилиям.
Я не буду тебя ругать, или наказывать. Но и просто так не отпущу.
Я… Кое что подарю тебе.
После этих слов дядя положил всё ещё сильную жилистую руку на голову Джимми, и что-то нараспев произнёс на непонятном, но явно одном из восточных языков.
Вдруг всё потемнело, и в голове у Джимми взорвался фейерверк разноцветных искр…
В себя он пришёл уже в гостиной.
И обнаружил, что лежит на шкуре всё того же тигра, а из кухни, так, словно ничего не произошло, доносятся голоса обеих женщин и дяди. Голоса вполне мирные и даже весёлые.
Вот блин!
Значит, он просто заснул!
Ф-ф-у-у… Слава Богу! А он-то натерпелся страху! Приснится же такая гадость…
Джимми вздохнул. Ощупал себя – нет, всё как обычно. Нигде не болит. Разве только немного жмёт пояс – штаны стали маловаты. Ну и шут с ними. А что, если… Вдруг это – всё же… не совсем сон?!.. Может, попробовать, и сходить посмотреть?!
Нет уж, ну его на фиг!
Его колебания прервали те же голоса – мать стала прощаться, и вскоре появилась в проёме двери, с облегчением обнаружив, что сын вполне здоров, и явно готов отчалить побыстрее…
Уж про что-что, а про недолюбливание как дяди, так и его «запретного королевства» гостиной и мастерской, мама Джимми знала отлично.
По дороге домой, в такси, и пока шли пешком, она тараторила почти без умолку.
Делилась, как всегда, новостями, и своими мыслями по этому поводу. С ним. Да и с любым, кто, как однажды понял Джимми, просто оказался бы под боком в этот момент. Вот такая словоохотливая у него мама.
А поскольку ход собственных мыслей (правильней всё же назвать его скачками) настолько увлекал её, что она иногда забывала набрать воздуха при вдохе, как-то так получилось, что факт подавленно-растерянного состояния сына прошло мимо её сознания.
Сам Джимми привычно оглядывался по сторонам – скорее, автоматически, чем действительно что-то рассматривая. Звук родного, столь выразительно и не всегда последовательно всё и всех раскладывающего по полочкам голоса, давно превратился для него в звуковой фон.
Дома всё оказалось как всегда. Магда, их новая служанка, открыв дверь, поклонилась, вежливо поприветствовав хозяйку с отпрыском, и вернулась к своим делам.
На кухне шкворчало, а из приоткрытой двери нёсся восхитительный запах обжариваемого мяса: пожилая кухарка Тиффани, долгие годы готовящая для их семьи, на ужин «творила», как она именовала сей торжественно-мистический процесс, заказанные хозяином отбивные с картофелем-фри и зелёным горошком.
Пока Джимми переодевался в своей комнате, мама уже нашла новую «собеседницу» – проще говоря, старалась, как могла, осложнить Тиффани процесс «творения». Впрочем, как по опыту знал юный гурман и поклонник великолепной пищи, отвлечь Мастерицу Плиты от священного действа не смогло бы и второе Пришествие – Тиффани принадлежала к Старой Школе Поварих. Которым помешать делать все [i]правильно[/i] могло только Второе Пришествие.
Ма, выговорившись, и выслушав положенные «Да вы что?», «Неужели?», «Быть не может!», пошла переодеваться.
Джимми, вполуха следивший за передвижениями матери по дому, придирчиво разглядывал себя в зеркало.
Он плохо представлял, почему это делает – до сих пор самолюбование не входило в число его привычек. Но, постояв, похмурившись, и повертев головой добрых пять минут, решил, что не изменился.
Значит, сон.
В дверь позвонили.
Это оказался отец – ух ты, сегодня он раньше обычного! Джимми стремглав кинулся вниз.
Отца он действительно обожал. Кто спокоен, как скала в любых жизненных штормах? Кто всегда знает ответы на все вопросы? Кто подарит ему новую игрушку? Кто будет подкидывать аж до потолка, и носить по всему дому на закорках?! А кто повезёт его в парк – кататься на всех этих чудесных качелях-каруселях?! И ещё – цирк! С его зверями-клоунами-акробатами…
С радостным: «Па-а-а-а!» он врезался Двайту Саммерсу-младшему в ноги, и обхватил их, словно в поисках защиты от вредного дяди-дедушки. И папа не подвёл:
– Ну-ка, кто тут послушный мальчик? Кого папа любит больше всех? А что это у нас тут?
Огромная коробка, уже стоявшая на столике прихожей, вдруг бросилась Джимми в глаза…
– Па!.. Что это?! Это – мне?!
– Тебе, тебе… – Па подтолкнул Джимми к столику.
Пока тот увлечённо шуршал, срывая толстую красивую упаковочную бумагу, из своей комнаты спустилась мама. Она успела причесаться и переодеться.
Если бы не увлечение цветастой коробкой, Джимми мог бы почувствовать – он чувствовал такое всегда! – как отца в очередной раз кольнуло прямо в сердце: в простом приталенном платье с воланами по низу Шайна обворожительно свежа и мила – словно вчера из Гимназии…
[left]А сейчас он просто краем глаза заметил,
