Но Конан не стал подогревать подозрения хозяйки. Обернувшись, спросил Найду:
– Подойдёт?
Та еле слышно кивнула:
– Да.
Киммериец без лишних слов передал золотой женщине, сразу запустившей в него жёлтый и кривоватый зуб. Проверке качества монеты это, однако, не помешало. И вот уже платье перекочевало в руки варвара. Он кивнул:
– Спасибо.
Женщина, так ничего и не сказавшая, хотя Конан видел, что она по зингарски понимает отлично, кивнула. После чего снова закрыла дверь. Шум и визг продолжились.
Конан передал довольно тяжёлое платье Найде:
– Пойдём-ка вон туда. За вон той копной сена ты сможешь переодеться.
Новое (Ну, вернее, всё же – старое!) платье на Найде смотрелось шикарно. Конан ей так и сказал:
– А то в этих лохмотьях мне просто стыдно было. За тебя!
– Конан! Ну как ты не понимаешь! Оно же – старое! Сейчас такие никто не носит.
– Плевать. На первое время пойдёт. Или ты предпочла бы на постоялый двор идти в том? – он кивком указал на небрежно сброшено наземь дырявое платье, которое с оторванным подолом едва доходило девушке до колен.
– Ну… Нет, конечно.
– Вот и хорошо. Пошли.
На постоялом дворе, большом бревенчатом одноэтажном строении, с обеденным залом спереди и комнатками-клетушками сзади, всё казалось Конану привычным и почти родным: и прокопченные растрескавшиеся от времени могучие балки потолка, и грубо обтёсанные бревенчатые стены, и лоснящиеся от грязи, жира и пролитого вина столешницы, и неказистые и повидавшие виды табуреты и лавки вокруг столов… Да и личность хозяина словно списали с сотен его коллег: краснолицый, со словно приклеенной фальшивой улыбкой, кругленький мужчина, с топорщащимися усами и неизменным засаленным фартуком-передником. С огромным нашитым карманом.
В котором немедленно и исчез очередной Конановский (А, вернее, Найдин!) золотой. После чего им, усевшимся за один из столов в дальнем углу, тут же подобострастно (Видать, муж уже всё объяснил!) улыбающаяся жена хозяина принесла огромное блюдо с дымящимся жарким: насколько Конан мог понять по запаху и торчащим из блюда рёбрышкам – баранина.
Найде варвар предложил, не стесняясь, есть прямо руками – на них всё равно некому было смотреть: кроме них на постоялом дворе не было ни единого постояльца.
Утолив первый голод, девушка спросила:
– А почему здесь никого нет?
Конан, евший не торопясь, и традиционно внимательно оглядывавший помещение, сказал:
– Не сезон.
– В-смысле?
– Урожай уже убрали, поэтому нет сезонных наёмных работников. А зима ещё не началась. Поэтому нет тех, кто заготовляет дрова. Ну а наезженных торговых дорог для купцов здесь нет уже лет десять. С тех самых пор, как сожгли иранистанские и шемитские наёмники во время последней войны город Трыдгард. Поэтому я сильно удивлён, что здесь ещё сохраняется этот двор. Почти все остальные давно разорились – я сам видел…
– Да: точно. Мы с матерью ещё застали времена, когда по тракту ещё ездили купцы – как раз лет десять назад. А сейчас, наверное, всё ещё хуже, чем когда я была девочкой.
– А как было, когда ты была девочкой?
– Ну… Во-первых, людей в сёлах и деревнях жило куда больше. А сейчас, пока мы шли, я заметила: почти половина домов пустует. Нет в окнах света! И они заколочены!
Конан кивнул: уж это-то он заметил в первую очередь!
– Ну, кроме того, гораздо меньше и уже стала сама дорога. И даже кое-где и заросла: словно по ней уже не ездят телеги, а только – всадники и пешие путники.
Конан снова кивнул. Но ничего не сказал: посмотрим, что ещё она смогла заметить в сумерках.
– И нет почти никаких собак: раньше едва пройдёшь вечером, или ночью – как они заливаются – спасу нет! Всю деревню перебудят! А сейчас нет их. Почему?
Конан, выбрав себе ещё кусок мяса, поувесистей, ответил:
– Нечем кормить.
– Что?
– Ну, собак чем кормят? Правильно, мясом. Или его требухой. А они стоят денег. А раз нет торговли, и деревня живёт только за счёт земледельцев – вот и не стало доходов. Они только-только сводят концы с концами. Самим нечего есть, не то, чтоб собак кормить! Поэтому те дома, которые, как мы видели, обитаемы – наверняка принадлежат землепашцам. А поскольку полей, где можно что-то выращивать, тут немного, вот и подались хозяева оставшихся домов туда, где можно чем-то другим прокормиться.
Ремеслом.
Например, кузнец здесь не слишком много заработал бы – с десятка-то землепашцев!.. – Конан не забывал жевать, размеренно двигая челюстями, – Да и скорняк. Да и швея. А вот в городе… Конечно, не в сожжённом Трыдгарде, а каком-нибудь другом. Подальше отсюда. И побольше. Так что не сомневаюсь, что если не восстановят город, так и дорога из Немедии рано или поздно придёт в полное запустение. И тут будет заштатная дыра. Населённая десятком полудиких упрямых старожилов, держащихся за фамильные наделы, доставшиеся от дедов и прадедов. И их семьями.
– Ну, заштатная дыра здесь, собственно, была и раньше, даже когда дорога была наезжена.
– Да. Но тогда все те, кто сейчас откочевал, жили за счёт обслуживания купцов и их обозов: то колесо кому починить, то одежду выстирать, то челядь или охранников обозных накормить и разместить на ночь. А сейчас – нет.
– Ты прав. Но всё равно – быть единственными постояльцами – как-то… Дико!
– Ничего. Целее будем.
Однако в двух смежных комнатах, соединённых проёмом с дощатой дверью, которые как-то, уже скорее, хищно улыбавшийся хозяин выделил им, оставив на прощанье засаленную и мятую масляную коптилку, Конан сразу понял, что неправ. Да и Найда сказала:
– Ой, не нравится мне этот мужичок. Уж больно у него оскал злобный. Как у крысы какой. И – хитринка в глазах!
Конан приложил палец к губам, подмигнув Найде, и тихо сказал:
– Молодец. Пусть и не слишком наблюдательна, но в человеческой натуре разбираешься неплохо. Он и правда – улыбается весьма зловеще. Значит, приготовил нам пару сюрпризов. Как и всем прочим наивным и усталым путникам, пожелавшим бы остановиться тут. Нет, стой! – Конан посчитал нужным за руку остановить девушку, попытавшуюся было подойти к своей кровати.
– Почему? – Найда, вняв предупреждению, тоже говорила еле слышно.
– Посмотри-ка повнимательней на пол!
– А… Что с ним?
– Да я – вот про эту щель. – Конан указал, ткнув пальцем, на узкую щель в досчатом полу, идущую по всему периметру вокруг деревянной массивной постели.
– Ну… щель как щель. Между досками. А что?
– А то. Что щель уж больно правильная. И – идёт вокруг всей кровати. Ни на какие мысли не наводит?
– Но… – Найда вдруг побледнела, выпучила глаза, и прикрыла рот рукой, чтоб не закричать. Потом, продышавшись, и вернувшись к нормальному цвету, выдохнула:
– Ловушка! Как у папочки в приёмной, ну, «гостевой», камере!
– Точно. Умница. Только вот не думаю, что на дне глубоких ям, вырытых под этими кроватями – вода. Скорее уж – острые стальные шипы! Чтоб упавший с гарантией насадился, словно каплун – на вертел! И не создавал проблем – сопротивлением…
И тогда все деньги такого постояльца – достаются нашему «гостеприимному» хозяину! А труп – в землю. Готов поспорить на золотой против зубочистки, что на заднем дворе, там, возле опушки, таких могил – не одна!
– Конан! Так мы – что? Пойдём и убьём его?! – свистящий шёпот и злобный тон, как и сжатые кулачки не позволяли усомниться, что его спутница настроена решительно.
– Ну, нет. Может, он ещё сохранил какие-то традиции гостеприимства. И совести. И не захочет нас убивать. Ты всё-таки – девушка! Может, он имеет зуб против меня? А тебя захочет… Приютить. Пригреть. Ну, или изнасиловать. – Конан хитро подмигнул, – Поэтому мы… – Конан, продолжая говорить очень тихо, изложил Найде свой план.
Она кивнула:
– Согласна. Но если он – решится? Мы тогда его – …?
– Да.
На постели Найды Конан разместил скамейку из её же комнаты, на своей – пару табуретов. После чего на пол в её комнате постелил тюфяк-матрац, набитый соломой, и жестом предложил девушке расположиться на нём. Найда покачала головой:
– Ну уж нет! Я здесь точно не усну!
[left]Конан шёпотом, приблизив лицо к уху Найды,