Жили они лет уже, наверное, двадцать пять в законном, что называется, браке, сельским советом зарегистрированном. И жили в Кор… хотя, какая разница, как их село называлось: людям везде хорошо может быть. И плохо – тоже везде быть может.
В браке этом рядом с ними и два сына-грибочка проклюнулись, шляпки-плечи расправили, крылами взмахнули и улетели в разные страны, где нашлась для каждого из них работа интересная. А самое главное, что там их женщины ждали. Те самые, суженые-ряженые, которые у каждого мужчины обязательно есть, только не всякий их в своей жизни повстречать может: одни искать ленятся, другие боятся просто далеко от дома уходить.
А Вовочка с Томой, знаете, как жили? Как речки наши равнинные текут – тихо и благостно. Не прыгают с высоких гор, разбиваясь в белоснежные брызги и кипя ледяной водой. Не шумят на каменистых порогах и не свиваются в глубокие тёмные омуты, где вода сама вокруг себя кругами ходит и сама же себя утопить в себе норовит. Нет. Не было такого в их жизни, которая струилась тихо, прохладно и мелководно, хоронясь под нависшими кустами и деревьями, иногда выскакивая на поле и ласковому солнышку спину, чтоб погреться, подставляя.
И синевы бесконечной над головой, и ромашковой белизны под ногами не замечали, потому что над головами у них было просто небо, а под ногами обыкновенная земля. Чё смотреть-то на них? Жить надо: работу работать, а иногда и отдых отдыхать.
Вовочка был из хорошей семьи. Так Томке мать говорила, когда уговаривала ту замуж за него идти. Томка его не любила, но мать послушала и за Вовочку вышла. И детей ему родила, и дом в порядке содержала, который муж для их совместного счастья выстроил. Не дом даже, а виллу почти, настоящую, с балконом на втором этаже и прудом перед тем балконом. Мечту лелеял как-нибудь, к очередному юбилею Томку потешить и двух лебедей в тот пруд запустить, белых, чтобы они там жили и глаз радовали. А чтоб сбежать от счастья не могли, ну, улететь, то есть, перья им на крыльях подрезать. Оно ведь и не заметно даже этого уродства, когда лебедь со сложенными крылами плавает и голову в воду суёт, чтобы кормиться. Но лебедей пока ещё не было, и Томка о них ничего не знала.
А тут как-то пошла она на рынок воскресный. Не надо ничего было, просто среди людей потолкаться захотелось да языком почесать, а то всё дома да дома. Всё одна да одна, потому что Вовочка вечно в поле на тракторе своём благосостояние для них с Томкой добывает и укрепляет, когда добыл.
Вот там, на рынке, она Николая и увидела. Издалека ещё. Потому что был он худым, крепким и высоким, на старый тополь похожим, ибо, как и у того тополя, голова у него уже серебрилась от солнца жаркого и от лет, прожитых под этим солнцем. Ближе подошла Томка и внимательно его разглядела.
Стоял на земле перед нею вислоусый темноглазый хохол с длинными крепкими руками, почти до колен свисавшими. Её (чуть не сказал – «девку»!) прямо жаром обдало, когда он глазами этими всю её, с головы до ног облизал будто. Как в молодости, когда ночью вдруг на небе полную луну увидишь и диву вдруг дашься, какая же она могучая и красивая, огромная и совсем рядом.
Потом уже Томка-то узнала, что Николай приехал дядин дом продавать, что в наследство ему достался. Приехал продавать, да так ему здесь понравилось, что подумывать начал, а не остаться ли в этом селе до конца дней своих одиноких, потому что женщины рядом с ним надолго не задерживались. Видно, всё никак ту самую, единственную не встретил. Но был он совсем не ленив и искать продолжал, хотя конец впереди уже замаячил: шестой десяток человек разменял.
Женщину на рынке, с тёмными да жаркими глазами, с зубами белоснежными, перламутром сиявшими, сразу, ещё издалека увидел. Дёрнул за ус себя, чтобы широкой ладонью ухмылку прикрыть, и прямо к ней направился. Подошёл, значит, да и спрашивает:
- Вы, я вижу, местная. Не подскажете мне, у кого молоко лучше купить, так чтобы не перекупленное, а хозяйское.
У Томки, верите, нет ли, аж дух занялся от звука его тяжёлого голоса мужского. И от запаха, что от него исходил: тоже тяжёлого, солёного немножко и… мыльного какого-то, чистого, когда и часу не прошло после того, как человек себя в порядок утром привёл.
- Подскажу, - Томка ему отвечает. – Чего там. И денег заподсказку не возьму…
- Такую кралечку деньгами с пят до головы засыпать нужно. Дорогого ты стОишь, красавица…
- Так засыпь, за чем же дело стало? – качнула Томка задом и повела нового знакомого в конец ряда, уже забыв и о молоке, которое должна была для него найти.
Домой они возвращались уже вместе: Николай прямо до ворот проводил.
И – всё. Тихая речка, вопреки всем законам физики, потекла назад и метнулась в горы. А тааам… там заскакала-запрыгала по таким камням и кручам, какие ещё поискать надо.
От мужа Вовочки почти не таились они, хоть тот и орал и говорил, что развода не даст, а Томку зарежет. Что с Николаем сделает, про то Вовочка не говорил: не придумал, наверное, ещё.
И когда однажды поздно вечером воротился с поля, помылся, поел чего-то там всухомятку (Томка совсем готовить перестала), то понял вдруг, что к Николаю нужно идти и с ним разговаривать.
И пошёл. И сел рядом с вислоусым на крыльцо. И закурил тоже. Только потом спросил:
- Ну, что делать-то будем? Как Томку делить?..
Хохол бровь лебединым крылом выгнул, на Вовочку не глянул даже, а криво ухмыльнулся, потом ответил:
- А чё её делить-то? Мешок с картошкой она, что ли? Ты мне если трактор свой во двор пригонишь, то я перед нею свои ворота раз и навсегда закрою, - помолчал долго так и, не дождавшись Вовочкиного ответа, добавил: - перед шлюшкой этой…
|