Проклятый род

родители лет пять назад, она жила одна.
Рассказывали, что до Тани в квартире жил какой-то старик, который покончил жизнь самоубийством. Причем сделал он это каким-то странным образом: он повесился, но не за шею, а за ноги. В таком положении он провисел два дня, а на третий умер в страшных мучениях. Так бы он и провисел долгое время, и никто не заметил его исчезновения, если бы не запах от разлагающегося трупа. Поговаривали, что старика убили, но все же официальная версия так и осталась — самоубийство.
Первое время в этой квартире Тане жилось плохо. Мучили бессонницы, частые головные боли, чего раньше она за собой никогда не замечала. А потом, по ночам, стал приходить тот старик, который здесь раньше жил. Примерно в полночь он являлся в окне спальни, лицо его было мертвенно-бледным, а взгляд печальным. Он долго смотрел на Таню, губы его шевелились, он как будто о чем-то просил. Поначалу Таня Кунина пугалась этих видений, но они повторялись слишком часто, и страх исчез. В конце концов, ей это надоело, она сходила в церковь и заказала панихиду по бывшему жильцу этой квартиры. Во время служения панихиды молодого совершенно здорового священника хватил сердечный приступ и его отвезли в больницу, но с тех пор старик больше не являлся в окне, и Таня успокоилась. А вместе с тем ее перестали мучить бессонницы и головные боли. А квартира стала ее самым любимым уголком в городе, да и на всей земле.
В тот день, после разговора с ребятами, Таня пришла домой с работы около шести вечера. Она сняла туфли в прихожей, прошла в кухню и поставила на газовую плиту чайник, чтобы вскипятить воду. Таня приняла душ, потом заварила кофе и села за стол в своем рабочем кабинете, который одновременно служил ей и спальней. Таня перелистывала книгу под названием «Хронология дат и событий мировой истории» пытаясь найти все что, касается 1407 г., отпивала маленькими глотками кофе и невольно смотрела в зеркало, которое висело на стене в противоположном конце комнаты. Она углубилась в чтение и вдруг ее поразила мысль о том, что она не видит в зеркале своего отражения. Таня оставила книгу подошла к зеркалу вплотную, но ничего не изменилось — ее в нем не было видно. Отражался письменный стол, шкаф с книгами, коврик на полу, а она сама нет. Таню охватил страх похожий на тот, когда тебя заперли в темной комнате одну, и ты чувствуешь, что есть еще кто-то и он медленно подходит к тебе, а ты не знаешь, откуда и с какими намерениями. Внезапно она увидела в зеркало себя, свое лицо, но какое-то зеленоватое, припухшее, как у утопленника, а глаза были широко открыты и полны ужаса.
Таня не отрываясь смотрела в эти глаза, казавшиеся ей чужими. В следующее мгновение отражение пропало, зеркало стало мутным и опять появилось изображение. Таня снова видела себя, но уже бегущей по какой-то темной галереи и одета она была в длиннющий сарафан. Там, в зеркале, Таня Кунина бежала изо всех сил, а здесь, в комнате она чувствовала, как тот, кто ее преследует с каждым шагом все ближе и ближе, а смерть неминуема. Ужас сковывает сердце, ноги немеют, она падает, что-то огромное и черное нависает над ней. Она инстинктивно протягивает руки вперед пытаясь защититься. Темноту пронизывает ослепительный блеск лезвия меча и обе ее руки чуть повыше локтей, отлетают как у игрушечной куклы. Таня чувствует боль, затем такую же в ногах, слышит свой крик, а потом чей-то голос: «Бросьте ее в реку!» И тут же, как будто кто-то ее душит, не хватает воздуха, она задыхается и просыпается на собственной постели в собственном доме. За окном уже совсем стемнело. Таня включила настольную лампу, посмотрела на часы — без четверти три. «Боже, какой кошмар приснился!» — подумала она и ощутила слабую боль чуть выше локтя. Она засучила правый рукав блузки и увидела маленькую красную линию как будто заживший шрам.
— Какой ужас! — Прошептала Таня и трясущейся рукой стала набирать номер телефона Андрея Орфеева.

* * *

Андрей Орфеев называл себя «свободным исследователем». Вместе с Таней и Юрой он пять лет назад закончил истфак в числе первых. Все прочили ему блестящую карьеру ученого, а руководитель кафедры видел в нем своего приемника. Сам Андрей никому ничего не объяснял, говорил только, что его не прельщает карьера университетского преподавателя, и что его сковывают всякие условности и рамки в историческом поиске. Орфеев устроился работать в местный краеведческий музей на полставки, жил в большом старом доме, доставшемся ему от деда в наследство, и к удивлению всех его знавших никогда в деньгах не нуждался, а многим и сам помогал.
В тот день после встречи с Таней в институте, Андрей пришел на работу около двенадцати, т. е. ко времени обеденного перерыва. Широкий коридор музея с каменным полированным полом украшали картины со сценами из мордовского эпоса «Свияжар». Андрей прошел по коридору первого этажа мимо зала «Быт русских помещичьих усадеб», деревянной модели Лакинска в XVII веке, картины «Чекисты на субботнике в бывшем Казанском монастыре», поднялся по крутой лестнице на второй этаж и, прошмыгнув мимо кабинета директора (дверь была закрыта) вошел в свой собственный рабочий кабинет. Конечно же, Андрей сильно опоздал на работу. Положено было приходить к девяти утра, а он пришел к 12. Так повторялось изо дня в день, однако директор смотрел на это снисходительно. Андрею стали поднадоедать ежедневные директорские нотации по поводу его опозданий. Орфеев понимал, что все слова типа «это последнее предупреждение» или «вы будете уволены» пустые звуки, произносящиеся для вида и для порядка.
Андрей Орфеев собирал для музея старые открытки с видами Лакинска и уездных городов. И надо сказать, что в этом деле он сильно преуспел: в музее им была собрана полная коллекция таких открыток. Кроме того, уже по собственной инициативе, Андрей собрал большую коллекцию старинного холодного оружия ставшей гордостью лакинского музея. Причем собирал он, эту коллекцию, не потратив ни одного рубля из музейных средств. Конечно же, руководство музея не хотело терять такого ценного работника и многое ему прощало.
Дел в этот день было не так много. Андрей созвонился с одним антикварным барыгой в Каркашанске у которого, как сообщил Почепов, есть фотография Архангельской церкви г. Лакинска с западной стороны. Долго договаривался о продаже этой открытки. Барыга заломил неимоверную цену в 50 долл., но, в конце концов, согласился продать за 150 рублей. Разговор этот отнял у Андрея много сил, бросив телефонную трубку, он подумал: «Какой же жадный народ пошел, скоро старую туалетную бумагу будут продавать за 100 долл.» Орфеев знал, что цена открытки не более 50 рублей, но вот же пришлось уступить нахалу!
Было уже около четырех часов дня, рабочий день подходил к концу и остаток его Андрей решил скоротать в соседнем кабинете, в обществе хранительниц фондов Розалии Ромуальдовны Чернодед и Ксении Поповой.
Розалия Ромуальдовна старая дева лет 50-ти, с седыми вьющимися волосами, немного шепелявила при разговоре и всегда как-то криво и виновато улыбалась. Ксения — молодая, белокурая, ослепительно красивая и крайне, как казалось Андрею, застенчивая. Она совсем недавно работала в музее и всегда была подчеркнуто официальна с Орфеевым, что его нисколько не огорчало, так как он привык к отсутствию интереса со стороны женского пола к своей персоне. Женщины редко к нему относились с симпатией, исключение составляли разве только Таня Кунина да Розалия Чернодед.
Розалия Ромуальдовна заварила Андрею кофе. Орфеев рассказал о недавней своей сделке, посетовал на жадность продавца. Розалия Ромуальдовна сочувственно кивала, а Ксения хмуро поглядывая на Андрея, молчала и перебирала какие-то фотографии, записывая сведения о них в книгу поступлений.
— Что это у вас за фотографии Ксения Ивановна? — Спросил Орфеев и подошел к Ксении Поповой. На ее столе лежало несколько старых фотографий сделанных где-то в 60-х годах XX века. Одна из них невольно привлекла внимание Андрея. На ней была запечатлена молодая женщина, одетая в простую крестьянскую одежду, какую носило в северных уездах Лакинской губернии еще в конце прошлого века. Волосы у нее были распущены и беспорядочными космами свисали в разные стороны. «Если ее причесать, одеть в красный костюм, то получится вылитая Таня Кунина» — подумал Орфеев, а в слух сказал:
— Откуда эта фотография, Ксения Ивановна?
— Ее прислал наш давний знакомый Николай Илларионович Пакин из с. Ново Чемоданово.
— Она что представляет какой-то интерес?
— В сопроводительном письме он пишет, что это какая-то местная блаженная очень почитаемая в тамошних местах. Он надеется, что фото нас заинтересует и хочет ее обменять на одну из открыток старого Рипецка.
— А вас, Андрей Петрович, почему заинтересовала эта фотография? — Спросила Розалия Ромуальдовна.
— Да нет, ничего особенного, это скорее Клюеву будет интересно, он у нас этнографический отдел возглавляет, так что блаженные по его части. Мне просто показалось, что эта женщина очень похожа на одну мою хорошую знакомую.
Сказав это Орфеев, заметил взгляд Ксении, устремленный на него. Он посмотрел в ее глаза, и ему вдруг стало нехорошо, как-то резко затошнило. Он извинился и пошел к себе в кабинет. Время, оставшееся до конца рабочего дня, он провел, изучая старые фотографий с изображениями винокуренных заводов Лакинской губернии. Он слышал, как несколько раз мимо его кабинета прошла Ксения Попова, туфли на высоком каблуке среди работниц музея носила только она, поэтому цоканье каблучков по паркету легко можно было отличить от других шагов.
Ровно в пять вечера, когда в музее воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов, да неторопливыми разговорами уборщиц в дальних залах музея, Андрей решил, что теперь ему пора домой. Обычно он уходил немного раньше всех минут на пятнадцать, но сегодня почему-то решил задержаться и дождаться, когда уйдут все сотрудники музея. В кабинете хранительниц фондов он слышал, как хлопнула дверь, щелкнул замок, и зашаркала подошвами своих легких туфель Розалия Ромуальдовна. Ушла ли Ксения, Орфеев не знал. Наконец Андрей решился выйти из кабинета, в этот же момент открылась дверь у хранительниц, и Орфеев увидел Ксению, она как будто поджидала его. Только сейчас при ярком дневном свете падающим из большого окна, Андрей обратил внимание на то, что Попова очень ярко накрашена: щеки затонированы белой пудрой и особенно тщательно подведен румянец, помада на губах алая, ресницы подкрашены в иссиня-черный цвет. Лицо Ксении было похоже на маску и выглядело неестественно, хотя даже это не могло испортить природной красоты ее и в некотором роде придавало Ксении еще большую привлекательность.
— Вы что-то поздно сегодня, Андрей Петрович. — Сказала Ксения.
— Да, засиделся.
Они вместе вышли из музея и направились по Тепличной улице к автобусной остановке.
— Вы далеко живете? — Спросил Андрей.
— На улице Рипецкой, 10. У нас частный дом. Я всегда хожу домой пешком через Воздвиженское кладбище, так получается короче.
«Рипецкая улица находится совсем в другой стороне и как это можно к ней пройти через кладбище?» — подумал Андрей и предложил Ксении проводить ее, она