неприспособлен. Он - деятельность рассудка, предпочитает иметь дело с твердыми телами и не понимает жизнь. Впрочем, анализ фактов из прошлого с помощью интеллекта нам, как будто, и не нужен. Ведь Бергсон прямо говорит: «Сознание хранит прошлое». Притом «для сознания нет точного воспроизведения событий, и оно ничего не может предсказать». Что же это за сознание такое? Зачем нам оно, если не может ничего предсказать. А кто может? Интеллект? Но зачем тогда сознание хранит прошлое? Может быть, для того, чтобы осознавать свою свободу? А главное, разве у сознания есть память, в которой оно хранит образы прошлого, как хранят продукты в погребе? Если допустить, что у сознания есть такой погреб, то получается, что его наполняет интуиция. Помниться вы цитировали: «воспроизвести реальность можно, только воссоздав её. На это способна только интуиция». Заметьте: не сознание, не интеллект, а только она, интуиция. Притом, Она же, интуиция - «суть переживание предмета, его интимной сущности». Правильно?
- Получается так, - неуверенно подтвердила Леночка.
- Тогда неплохо бы получше узнать, что такое интуиция, - показал я на планшет. – Ведь, если я правильно понял, именно она образует мир, где растет тот самый дух.
- Думаю, вы правильно понимаете - вопросительно взглянула Леночка на профессора, и не обнаружив признаков возражения, прочла. – «Интеллект вынужден отвергать движение, а интуиция, выплывая из реки жизни, обнаруживается в виде памяти и длительности. Она подтверждает нашу свободу, проникая в жизненный порыв. Человек берет с собой не вещь. Человек берет с собой жизненный порыв. Жизненный порыв становится в человеке творческой активностью».
- Час от часу, - сокрушенно потряс я головой – Ладно, из сказанного, по крайней мере, понятно, что интуиция «обнаруживается в виде памяти и длительности». Но у Бергсона «сознание хранит прошлое». Остается допустить, что сознание хранит прошлое с помощью интуиции. Притом в интуиции все относительно и неточно. Стрела там существует в виде образа с его ассоциациями. Так что, интуиция дает сознанию лишь представление о вещах в их «интимной сущности». Отсюда следует, что интуиция, скорее связана с чувствами, переживаниями, или же какими-то озарениями, которые становятся объектами сознания. То есть, интуиция – это внутренняя работа. Она не способна познавать объективную реальность. Но сам же Бергсон говорит: «Воспроизвести реальность во всей органичности и универсальности можно, только воссоздав её». Как же мы можем воспроизвести реальность, когда интуиция не в состоянии воспринимать даже геометрические фигуры в реальном пространстве? – адресовал я свой вопрос профессору.
- Ну, как, как? – пожал плечами философ. – Ясно как. Очевидно, сначала внешние объекты воспринимает наш интеллект. Как же иначе?
- Хорошо, - с готовностью согласился я.
- Давайте это зафиксируем, - предложил я Леночке.
По ее внимательному взгляду я понял, что она догадывается о подвохе и с удовольствием ждет его.
- Дальше, - продолжил я. – Поверим Бергсону, что в духовном мире, существует не столько стрела, сколько ее образы, ассоциации, ощущения, жизненные порывы. Все там взаимопроникает и относительно, вроде винегрета, где причинно следственные связи весьма условны. Тогда вопрос второй: причем здесь время?
- Но ведь мы знаем, что эти образы прошлого длятся и, благодаря этому присутствуют в нашем настоящем, - сказал профессор и посмотрел на Леночку с видом человека, изумленного глупым вопросом.
Леночка ответила ему улыбкой, в которой читалось: «Не думаю, что все так просто».
- Нет. Это Бергсон так решил, - возразил я. - Он просто обозначил существование образов в памяти словом «длятся». Но, во-первых, нам неизвестно, что там длится. В атмосфере относительности и винегрета воспоминаний стрела может принимать разные образы. Относительно чего-то она – орудие смерти. А относительно другого - просто палка. Во-вторых, даже такие смутные отпечатки прошлого никуда не длятся. Они просто существуют в пространстве нашей памяти, или интуиции, если хотите, как старые вещи в подвале. Вы даже можете сказать, что они живут в этот темном мире бессознательного, взаимодействуя между собой. Но время там не играет никакой роли. Можно сказать, его там просто нет. А если и есть, то оно там существует на правах таких же относительных величин, как ингредиенты винегрета. Ведь время предполагает причинно-следственные связи, последовательность событий в их логике. Но связи здесь достаточно непредсказуемы, а возможно, и случайны. Тогда о каком времени может идти речь? Есть еще и в третьих. На самом деле время, воспринимаемое нашим интеллектом, вовсе не дискретно и не напоминает бусы. Оно для нас и наяву субъективно и относительно. То оно ускоряется, то замедляется. А все это потому, что объективного времени вообще не существует. Время – это величина, но не сущность. Мы же не можем сказать, что мир существует, благодаря времени. Временем, конечно, можно измерять скорость протекания физических процессов, но сам этот процесс зависит от количества приложенной к нему энергии. Больше затраченной энергии – быстрее идет процесс и короче период его длительности.
Судя по удовольствию в лице Леночки, она получила то, что ожидала. Зато в облике профессора легко читалось желание ринуться в бой.
- Вы не понимаете сущности времени как раз потому, что пытаетесь понять его интеллектом, - заявил он. – У вас время либо фиксация момента, либо период, либо процесс, но переживая время в его интимной сущности в интуиции, мы понимаем, что время это нечто большее. Один из его образов - река, текущая из бесконечности прошлого в бесконечность будущего. Все вовлечено в его поток. Все в нем изменяется.
- Другой образ: время - лекарь, - подсказал я профессору. – Третий: время - деньги. Благодаря интуиции, ваш Бергсон пользуется временем, как каким-то джокером. Есть такая карта во французской колоде. Этой карте придаются самые разные функции в зависимости от игры. Скажите, Бергсон, часом не француз?
- Француз – почему-то обрадовалась Леночка.
- Вот, откуда в интуиции Бергсона идея джокера в представлении о времени. Оно и понятно, у него ведь «жизнь противопоставляется материи». Но жизнь – это и есть время существования живых организмов. Отсюда недалеко до мысли сделать время движущей силой развития. Надо только открыть механизм превращения времени в творческую энергию. Таким механизмом у Бергсона и стала интуиция. Интересно, что оспорить существование этого механизма и роль в нем времени совершенно невозможно. Ведь по заверениям Бергсона, интеллект для этого слишком примитивен. Проникнуть в «интимную сущность» этого генератора прогресса можно только с помощью интуиции. А в ее недрах даже стрела представима в образе хвоста сивой кобылы. Но знаете, на самом деле, «проникнуть в интимную сущность времени» можно только с помощью интеллекта. Ведь именно ему свойственна логика. А время – это, прежде всего, смена событий в их логике. Поэтому, движение летящей стрелы может быть вычислено только с помощью интеллекта, но никак не интуицией, где все относительно, и даже сама стрела – неизвестно что.
Пока Леночка смотрела на профессора в ожидании его ответа, тот пялился на меня, очевидно, пытаясь вникнуть в интимную сущность сказанного мной.
- Пойдем дальше, - призвал я своих слушателей очнуться. – Бергсон говорит о сознании как о самоочевидной вещи. Но его представление о сознании спорно. И это неудивительно. Ведь в его время многие философы занимались исследованием феномена сознания. Среди них были такие именитые мыслители как Фрейд, Гуссерль, Хайдеггер, Сартр. Однако к единому мнению они не пришли. Это даже позволило Джеймсу заявить, что никакого сознания не существует. Между тем, все не так уж безнадежно. Вот, как вы думаете, у сивой кобылы есть сознание?
- Если верить Бергсону, то сознание, действительно, как-то связано с интуицией, - охотно отозвалась Леночка, не замечая, что ее гипнотизирует пучеглазый, словно пытаясь сообщить ошеломительную новость, возможно, по поводу моего знакомства с американским философом Джеймсом.
- Как-то, – уточнил я. – Кобыла явно сознает боль? Она знает даже, где у нее болит. Понимает, что голодна или насытилась, что трава вкусная и сочная. Но осознает она это, видимо, по средствам чувств и ощущений. С помощью чувств она вырабатывает отношение к окружающим предметам и событиям. Наверное, Бергсон сказал бы, что эти смутные знания ей приходят из ее духовной сферы, где длится ее опыт и все объекты относительны. Ведь интуиция предпочитает заниматься «длительностью» в ущерб наблюдениям стрелы. При этом вряд ли вы будете утверждать, что у кобылы есть интеллект. Между тем, мы зафиксировали ваши слова: «Очевидно, сначала внешние объекты воспринимает интеллект». Из этого следует, что сивую кобылу мы должны наделить интеллектом. Иначе она не сможет бегать и кушать. Ведь без представления о пространстве и геометрии это просто невозможно. Вот и получается, что Бергсон, благодаря своей интуиции, вывернул наизнанку естество человеческого ума. В традиционном представлении сначала появился разум, который присущ всем животным, и уже на его основе возникло мышление.
- Нет, Бергсон этого не отрицает, - возразила Леночка. – Он же пишет… Где это у меня было? Ага, вот: «Развилка эволюции разделила жизнь на растения и животных. Растения концентрируют в себе потенциальную энергию, Животные – креативную, и, наконец, появляется интеллект».
- Еще лучше, - покивал я. – Тогда он сам себе противоречит. Ведь из его учения следует, что сначала появилась способность воспринимать реальность твердых тел, то есть интеллект, а разум является его производным в виде интуиции, которая превращает материю в длящиеся объекты духовности. Обратный процесс невозможен, как невозможно из винегрета сделать овощи. Но у кобылы интеллекта нет. Ее побуждения и желания зависят от ее интуиции и инстинкта. То есть, ее воля и внимание находится в ведении разума, лишенного мышления. Из этого следует, что Бергсон врет, когда говорит, будто интеллект – единственная инстанция, которая способна воспринимать реальность.
- Ну почему же сразу врет? – оживился вдруг профессор. – Он же прямо говорит: «Воспроизвести реальность во всей органичности и универсальности можно, только воссоздав её. Это под силу лишь интуиции».
- Тогда мы должны признать, что интуиция сама воспринимает реальность во всей ее геометрии и упорядоченности объектов. И только после этого крошит длительность опытов в свой винегрет.
- Ну, это вообще какая-то чепуха, - промолвила Леночка.
- Я и говорю. В рамках учения Бергсона, получается чепуха. Или вранье, - согласился я.
- По-моему, это не называется враньем, - вдруг сказала Леночка, но, как мне показалось, вовсе не для того, чтобы оспорить мой тезис.
Тогда для чего? Хотелось бы думать, для того, чтобы я заметил, как она поправляет свои волосы.
- Неосознанное вранье, быть может, даже хуже осознанного, - возразил я ей. – Впрочем, где у
