[justify]
«Я отношусь к бывшим доселе философам как к презренным распутникам, нарядившимся в капюшон женщины – «истины», - прочел я заключительную строку второй главы сочинения Ницше «Воля к власти» и вдруг услышал:
- Вы философ?
- С чего вы взяли? – ответил я единственному из пассажиров в купе, которому мог принадлежать мужской голос.
И только после этого я разглядел его подробней. Ему было лет пятьдесят. Он был толст, лыс и пучеглаз. Притом пучеглазым он был настолько, что казался либо сумасшедшим, либо, наоборот, отчаянным трусом. Почему наоборот? Потому что трусу более других нужен ум. Ведь трус должен быть очень внимателен, осторожен и памятлив. Впрочем, еще большую остроту ума часто обнаруживают злодеи. У них мир отчетлив, поскольку белое лучше всего оттеняется черным, а черного в восприятии злодея хватает. Однако лицо лупоглазого выражало некую рассеянность, свойственную интеллектуалам, как будто они видят вещи в их неоднозначности и неопределенности. Словом, мой сосед явно не был злым человеком.
- Ну, вы же читаете Ницше, - сообщил сосед, указав на книгу в моих руках, и посмотрел на свою спутницу, будто хотел поделиться с ней своим пучеглазым недоумением.
Спутницу его я успел рассмотреть, еще когда она только вошла в купе.
Все в ней было прелестно: и миленький носик, и умные губы, и светлые волосы. И ей, очевидно, было очень уютно в своей хорошо организованной внешности. Об это свидетельствовали ее серые глаза. За линзами очков в тонкой блестящей оправе они казались за стеклом витрины, где демонстрировались всякие привлекательные вещи, такие как добродушие, улыбчивость, открытый интерес, но главное, вероятность любви.
- Это я так. Из любопытства, - решил я не признавать себя «презренным распутником».
- Да, лучше быть, чем казаться, - выкатил на меня свои глазные яблоки толстяк, как бы, приглашая разделить восторг по поводу его удачной шутки.
- Не уверен, - отозвался я несколько растерянно, поскольку шутка мне не понравилась. Ведь его спутнице она могло показаться намеком на мое желание казаться умнее, чем я выгляжу.
- Это я к тому, - сказал пучеглазый воодушевленно, - что мы с Леночкой как раз философы.
Леночка по этому поводу не выказала никакого возражения. Она просто улыбнулась, притом достаточно уверенно. Однако на философа она не была похожа. Она выглядела раза в два моложе лупоглазого, и в лучшем случае, была его дочерью или студенткой.
«Да, истина как всегда рядом, - мысленно произнес я, - Но вот интересно, философ, где твой капюшон?»
- Мы едем в Елец, - продолжил философ, - Читать лекции в университете. По приглашению.
- Наверное, будете рассказывать о западно-европейской философии, - предположил я.
- Разумеется, о западно-европейской, - пожал он плечами, показывая, что вопрос излишен. - А вы по этому предмету что-то знаете?
- Кое-что слышал, - скромно заявил я. – Например, что это сплошное надувательство и чернокнижие.
- Как это? – оторопел мой собеседник.
- Вот так, - подтвердил я свой тезис.
- Кто же это вам такое сказал? – пришел в себя философ.
- Да вы и сами, небось, в тайне так думаете, - заявил я и добавил. – Если вы настоящий философ, а не кажетесь.
- Что за чушь! – возмутился философ. – Я профессор. А вы… Что вы знаете о философии, чтобы говорить такое?
- Да какое такое? - предъявил я ему свои пустые ладони. – Нельзя уже правду сказать. Шарлатанство и вранье. Это нетрудно доказать.
- Как же вы это докажете, не будучи философом? – вытаращился мой оппонент, но почему-то на Леночку, как будто она была причиной такого абсурда.
В ответ Леночка посмотрела на меня с насмешливой улыбкой.
- А так, - подтвердил я свое намерение. – Хотя бы с помощью простого здравомыслия. Давайте, возьмем любого из западных мудрецов. На любую букву «А», «Б», «В»…
- «А», «Б», - словно в забытьи повторил профессор. – Анри Бергсон. Подойдет? Тут вам и «А» и «Б». Да, например, Анри Бергсон. Слышали про такого?
- Пусть будет этот Анри, – легкомысленно согласился я. – Какую истину открыл ваш Анри?
- Ваш Анри, - поморщился профессор. – Анри Бергсон первый философ, ставший лауреатом Нобелевской премии. Выдающийся ученый, писатель, основоположник экзистенциализма, персонализма, философии жизни…
- Да понятно. Выдающийся. Глыба. И прочее, - перебил я философа. – Давайте, ближе к делу. В чем сущность учения Анри Бергсона?
- Лен, что ты на это скажешь? – вновь обратил на спутницу свой шальной взгляд профессор.
- У вас ничего не получится, - заявила вдруг Леночка.
Голос у нее был такой же чистый и свежий, как блестящая оправа ее очков, и потому я допустил возможность отражаться в нем, как в зеркале.
- Почему? – спросил я, едва сдерживая улыбку, причиной которой была ее самоуверенность, свойственная школьной учительнице.
- Ведь вы хотите доказать, что философия Бергсона – надувательство и, как там, вранье, - пояснила она. – Но это невозможно. Дело в том, что Александр Львович может предложить лишь свою интерпретацию учения Бергсона. А, чтобы оспорить самого Бергсона, нужно, чтобы перед вами был сам Бергсон. Такова этика философии..
- Да, интерпретация - прекрасный способ сделать из чужого учения свое собственное, - рассудил я. – Но это почему-то считается этичным.
- Ну, это вы зря, - деловито вмешался в нашу беседу профессор. – Я плагиатом не занимаюсь. Моя интерпретация, конечно, выражает мой собственный взгляд на учение Бергсона. При этом я, разумеется, немного упрощаю его тексты, но это нормально. Не пересказывать же мне все его сочинения.
- Иное упрощение хуже воровства, - заметил я. – Ведь простота бывает разной. Одна приводит к ясности, а другая – к абсурду.
- Насчет ясности у Бергсона и не мечтайте, - доброжелательно пообещала Леночка. - Даже если Александр Львович перескажет вам все книги Бергсона дословно, то в лучшем случае, у вас появится своя интерпретация, а в худшем вы вообще ничего не поймете. Тем более, что в контексте учения Бергсона такие слова как «порыв», «интуиция», «поток», «длительность», «время» имеют несколько иное значение, чем в обыденном языке.
- Но зачем же нужно такое учение, которое невозможно понять? – разыграл я недоумение.
- Вы не обижайтесь, но ваша проблема в том, что вы далеки от философии, - снисходительно заявил профессор.
- Вы говорите, это моя проблема? - удивился я. – Да, это будет моей проблемой, если я позволю всяким мошенникам манипулировать моим сознанием с помощью игры слов. Но пока это проблема философов, которых никто не понимает.
- Почему же «никто»? – пожал плечами профессор. – Если вы далеки от философии, это не значит, что далеки все. Вот Леночка, например, прекрасно понимает Бергсона.
- Прям-таки прекрасно? – усомнился я, вопросительно глядя на Леночку.
Вместо ответа Леночка полезла в свою сумку, достала планшет, и через минуту обратилась ко мне глядя на экран гаджета:
- Вот, попробуйте понять. Это из Википедии: «В "Творческой эволюции" Бергсон утверждает в качестве подлинной и первоначальной реальности жизнь, которая, пребывая в некой целостности, отличается от материи и духа. Материя и дух, взятые сами по себе, являются продуктами её распада. Основные понятия, с помощью которых философ определяет сущность «жизни» — «длительность», «творческая эволюция» и «жизненный порыв». Жизнь не может быть схвачена интеллектом. Интеллект способен создавать «отвлечённые» и «общие» понятия, он — деятельность рассудка, а воспроизвести реальность во всей органичности и универсальности можно, только воссоздав её. Это под силу лишь интуиции, которая, будучи непосредственным переживанием предмета, «внедряется в его интимную сущность». Ну, как, поняли что-нибудь?
- Прежде всего, понятно, что автор этой интерпретации сам не понимает, что говорит, - объявил я. – Одна его фраза «Жизнь не может быть схвачена интеллектом» чего стоит. Как будто интеллект – это какой-то жандарм. Но еще глупее утверждение, будто жизнь отличается от материи и духа, которые почему-то являются продуктами ее распада. Как вы себе это представляете? Ведь жизнь – это и есть существование материи и духа. «Распад» ее на материю и дух возможен только в случае смерти или в голове этого автора. Притом он говорит, что, сущностью жизни является «длительность». Но «длительность» чего? Жизни? И что же тут нового? Жизнь, действительно, имеет свою длительность. Ведь это процесс.
- Нет, вы не понимаете, - вмешался профессор. – Автор статьи правильно толкует Бергсона. Бергсон и в самом деле рассматривает Вселенную как арену столкновения двух противоположных движений: жизни, которая стремится вверх, и материи, которая падает вниз. Под жизнью он подразумевает жизненный порыв, данный в начале мира и борющийся, чтобы пробиться через материю с помощью ее организации.
-- Но ведь это же невозможно слушать, - возмутиться я. - Где этот верх и низ во Вселенной? Куда падает эта материя? Куда устремляется жизнь? Что значит, порыв в начале мира? Каково его направление и что с ним происходит в настоящее время? И разве жизнь может быть без материи?
- Но это же все метафоры, образы, чтобы было понятней, – пояснила Леночка. - Кстати, Бергсон как раз и отличается образностью языка. Его слова, как впрочем, и голос, и сам его облик в свое время буквально зачаровывали публику. Когда он читал свои лекции в Колледж де Франс, зал был переполнен. Поэтому богатые дамы посылали своих слуг, чтобы те занимали им места.
- Узнаю очередного лжепророка, - заметил я. – И все же я настаиваю на том факте, что жизнь – это существование материи.
- Да жизнь – это существование материи, - вдруг согласился профессор, - Но материи живой. Неживая материя безжизненна. Поэтому у Бергсона мир разделен на две в корне различные части: с одной стороны – жизнь, а с другой – материя.
-- В корне различные части, - усмехнулся я. – Насколько мне известно, живая материя состоит из тех же элементов, что и неживая. Роговой панцирь у черепахи – это живая материя? А раковина моллюска? А ваш скелет? А сама биологическая клетка из чего она состоит, и что ее делает живой? У вас получается, что живой ее делает жизнь. Но жизнь в обычном понимании – это результат зарождение живой материи и процесс ее существования. Понимать жизнь как причину жизни – явное передергивание. Вы уверены, что правильно понимаете Бергсона?
- Бергсон представляет жизнь как результат жизненного порыва, силы, данной однажды, в начале мира, - назидательно произнесла Леночка, и, глядя в свой планшет, продолжила. – «Жизнь, - пишет Бергсон,- в ее целом является как бы огромной волной, которая распространяется от центра». И вот еще: «Все организованные существа, начиная от самых примитивных, проявляют силу жизненного порыва, и все поддаются этому страшному напору. Все живое вместе с человечеством – это огромная армия, скачущая галопом в сокрушительной атаке и способная преодолеть всякое сопротивление материи, может быть, даже смерть».
- Да, впечатляет и ошеломляет,- признался я, не скрывая иронии. – Хотя, конечно,
