есть такие точки, в которых одновременно проходят разные столетия и времена года. А уж отсутствие мыслей…
Классическая теория Кафедры гласила, что призраки, полтергейсты и прочие субстанции, трервожащие мир людей, возникают в результате смерти – внезапной и шоковой, которая поражает душу, отнимает её память и разум и превращает в существо, которое пытается действовать, существовать и проявляться. Одни не могут смириться со своей смертью или осознать её, другие чувствуют незавершённые дела и пытаются их доделать, пусть и своеобразно. Третьи не могут расстаться со смутными образами близких и дорогих людей, не представляя даже, как те близкие и дорогие люди выглядят, и нередко терроризируя этим беспамятством совершенно незнакомых прежде людей.
Но вот Софья мертва и мыслит. Принимает решения, думает, правда, совсем не чувствует. И как после этого толковать смерть?
–Там есть лишний, – заметил Уходящий. Заметил, взглянув на неё.
Софья пожала плечами:
–Опасаются может?
–Что ты им наплела? – в голосе Уходящего было всё то же равнодушие, но теперь в нём можно было различить запоздалое недоверие.
–Что тут они меня спасут, – ответила Софья.
Солгала, конечно, но заставила себя не отвести взгляда от мёртвых глаз Уходящего.
Уходящий смотрел на неё не отрываясь. Смотрел, изучал, искал тени лжи или ждал, когда она себя выдаст? Софья старалась выдержать, и Уходящий оставил её:
–Это уже неважно. Тени пьют силу. Уже пьют…чувствуешь?
Пока он не сказал этого, Софья и не почуяла, а сейчас вдруг запоздало сообразила, что в серой пелене просыпается и проявляется всё больше очертаний.
–Все пьют всех, – продолжил Уходящий, – это бесконечный ритуал. Ты питаешься силами и жизнями чужих жертв, а те, другие, питаются твоими жертвами.
Софья слышала, но не понимала. Зрение её становилось острее, прорезался жужжащий, странный звук, отчётливый звук, которого так не хватало в посмертии! И по ногам шёл…ветер?
–Ты оживаешь, Софья, – ответил Уходящий на её изумление.
Софья не отреагировала. Она знала, что Гайя, Филипп и Зельман должны прервать ритуал, и вот-вот должна была оборваться слабая ниточка, что готова была снова связать её жизнь со смертью, и не знала, сможет ли перенести смерть во второй раз.
Ей мучительно захотелось вернуться, по-настоящему вернуться!
Если бы Софью спросили ещё пару месяцев назад: чего бы она хотела? Она бы ответила, что хочет сменить квартиру на квартиру с ремонтом, обновить гардероб и посетить стоматолога – дальний зуб ныл. Но сейчас она бы ответила, что хочет почувствовать свежесть воздуха, голод, насыщение, вкус, запах, холод и боль. Все те простые вещи, которые она никогда не ценила, потому что была жива…
Но кто мог бы сейчас её спросить?
–Ты что-то задумалась, – заметил Уходящий. Он подозревал её, но она этого уже не замечала. Она хотела снова плакать, снова дышать, она хотела жить.
Но её друзья должны были оборвать ритуал. Её друзья должны были спасти мир, но не дать ей больше жизни. И впервые Софья задумалась о том, что значит судьба мира в сравнении с её собственной, ей впервые захотелось, чтобы её друзья провалились, не сдержали своего долга, пропали, да сгинули наконец!
А она вернулась.
По ногам холодило. Становилось сыровато и мокро, и Софья, которая всегда ненавидела снег, сейчас его обожала. Она чувствовала его на своей коже, на своих ногах, и страдала от того, что скоро это чувство навсегда померкнет.
–Ты хочешь мне что-нибудь сказать? – спросил Уходящий вкрадчиво-равнодушно.
Теней становилось всё больше. Зельман упал первым – может быть его подвели нервы, а может быть, он просто захотел упасть и никогда уже не подниматься? Ну или не никогда, а пока не кончится вся эта страшная, непонятная стихия?
Гайя рухнула следом. Ей к сопротивлению были ресурсы, но не хотелось. Жить не хотелось – эти тени, подступающие, со всех сторон окружившие их ничтожные жизни, несли тоску, возрождали её в душе Гайи.
«Мне хотелось увидеть весну… ещё раз увидеть, я не ценила её, но теперь…» – мысли путались, Гайя вообще не хотела задумываться о весне, она хотела бы вспомнить что-нибудь важное или сосредоточиться на чем-нибудь важном, чем-нибудь значимом, но не получилось. Оказалось, что разум может предать и отказаться думать о высоком.
–Гайя! Не медли!
Гайя даже не поняла откуда взялся этот голос, едва-едва сообразила кому он вообще мог бы принадлежат и как проник в её путаные мысли, где не было ни одного ясного образа, лишь какая-то дурная, напуганная мысль о весне.
–Не медли! Не медли! – это был Филипп. Очень ослабевший Филипп. Жизнь уходила из них всех, даже из Игоря, который вообще не имел к этому никакого отношения и не подозревал, куда именно его позвал Филипп за лёгким заработком.
Жизнь покидала их. Она истончала ощущения, деревенели конечности, чувство холода притуплялось, вообще все чувства притуплялись, даже страх. Какой может быть страх на грани умирания? Какое может быть осознание, когда всё плывёт перед глазами?
–Гайя! – в отчаянии воззвал Филипп. Он видел, как страшно захрипел Игорь – видимо, жизнь из него утекала ещё быстрее, чем даже из посеревшего Зельмана. Последняя надежда была на Гайю, на её добровольность, неотступность. Себя Филипп по-прежнему в расчёт не брал, он не считал, что может принести себя в жертву, ведь это же он! Он хочет жить!
Филипп думал что всё будет как-то иначе. В его представлении все ритуалы были больше театральным действием, где обязательно были свечи, символы и подобающий бред, но оказалось, что ритуал – это скопление вокруг жадных и алчных теней, голодных, неестественных, которые потянутся к твоем плоти и душе так легко и быстро, что ты даже не заметишь.
К такому Филипп не был готов.
–Гайя! – он был в отчаянии. Ему хотелось кричать, но и кричать он уже не мог, из горла вырывался хрип.
Но Гайя услышала. А может быть, и сама она поняла что происходит, и сама осознала? Может быть вспомнила, удержалась корнями за долг?
–Да-а…– Гайя отозвалась. Сумка должна была быть где-то поблизости, но где? Зрение плыло, расплывались образы и только тени проступали всё отчётливее и отчётливее. Они не могли ей помешать, они давили её в умирание, но были ещё бесплотны.
–Нет, не выйдет, – Гайе повезло. Она нащупала футляр, тот на удачу выпал из сумки, а может они его так подготовили? Она не знала.
Она знала что её ждёт яд. Это её спасение. Это её проклятие, но всё-таки – больше спасение.
«Может быть, после смерти есть весна?» – шевельнулись губы, дрогнули руки, яд обжёг жизнью. Как странно, но именно он разогнал отупение чувств и тела, как странно, но именно от яда началось шевеление тела и мышц. Гайя не могла больше погружаться в сон, в вечный серый сон по воле теней. Она уходила туда по собственной воле, она ломала их планы, она ломала всю свою жизнь во имя велико дела, во имя спасения от угрозы, что никогда не будет признана и не будет объявлена смертным.
Тени…как много теней! Как много призрачных рук шарили по её телу, как много призрачных ртов припадали к её рту, пытаясь остановить яд, пытаясь остановить поломку всего ритуала, Гайя чувствовала их холод, а ещё – боль.
Она выгнулась, перевернулась на живот, и её стошнило на нетронутый белый снег отвратительной кроваво-чёрной массой. Её время заканчивалось.
–И как ты их подбила? – с тихой тоской спросил Уходящий, взглянув на Софью. Его рябило, его тень, вышедшая из посмертия, тряслась, проступая полосками по безобразно равнодушной серости. То же было и с другими тенями, чья подпитка от жизней была нарушена, то же было и с самой Софьей.
–Так…не должно…– она задыхалась. Не по-настоящему, не по-людски, но на выученный людской манер. Её трясло, её засасывало и тут же выбрасывало по кускам, по полоскам, останавливало и снова тянуло.
–Ты не хочешь жить? – голос Уходящего резало также как и его облик, он то звучал криком, то проступал через вату, приглушённый, прибитый.
–Хочу.
–Тогда почему помешала?
Почему? Потому что она забыла каково это чувствовать себя живой! Потому что она не знала, что второй раз умирать больно, обидно и до отвратительного тоскливо. Если бы она знала, как прекрасно снова начать чувствовать и если бы предположила, как снова больно эти чувства терять…
Нет, тогда она бы не согласилась прерывать ритуал! Тогда она бы согласилась убить всех, всех, всех!
Но теперь пути назад нет.
–Что будет? – Софья знала, что ей не избежать кары. Уходящий ведь тоже потерял свою нить, что могла его вернуть. Простит ли он? Да никогда. Он точно с ней расправится. Прямо сейчас, да? И что придумает?
Вспомнились зыбучие пески, в которых сгинула Агнешка – что ж, это будет достойным исходом. И, если подумать, может быть, не такой уж и большой ценой за возможность хотя бы холод по ногам почувствовать, да за на пару мгновений увиденный отчётливо мир?
Стоит ли это вечности?
–Боишься? – спросил Уходящий. Его голос был пепельно-сухим.
Бояться? Чего? Она уже потеряла жизнь. Два раза потеряла. Шансов больше не будет. Их и не было толком, она всё пропустила. И жизнь свою, и смерть свою…
–Нет, – честно ответила Софья. – Тут нет даже боли, так чего бояться? Что страшнее пустоты, в которой я навечно?
Уходящий приблизился такой быстрой рябью, что Софья невольно вздрогнула, словно он мог бы её ударить.
–Будет тебе боль! – пообещал он и схватил её за прозрачно-сероватое горло, которое вдруг стало плотным в его руках, шея Софьи напряглась против воли и как это было славно – почувствовать напряжение мышц.
А потом он швырнул её. Швырнул безобразно, куда-то в сторону, Софья упала, закашлялась от попавшего в рот и нос снега, захныкала от залепившего всё лицо холода и снега…
Снега?
Всё кончилось также внезапно как и началось. Стало светло, до боли в глазах светло. Филипп попытался подняться, но не смог и героически сдался. Где-то откашливался Зельман, видимо, и он пришёл в себя, стонал Игорь.
Одного лишь голоса не могло зазвучать. Гайи больше не было на свете. Она лежала где-то рядом, Филипп чувствовал, что рядом есть тело, но не мог заставить себя на него взглянуть.
–Это что, мать вашу…– Игорь пытался держаться. Ему, как человеку очень далекому от подобных приключений, было хуже чем других. А может и легче – он не знал настоящей угрозы и не знал чем рисковал.
–У нас получилось? – спросил Зельман, переползая. – Долбаный…
Он затих. Филипп заставил себя сесть. Сугроб или не сугроб, снег или не снег, а надо было жить. Над головой висело беспощадное солнце, снег искрился белизной, теней поблизости не было.
Филипп глянул на часы. Надо же, прошло всего семь минут, а по его собственным ощущениям, прошло полжизни, не меньше. Но время шло, солнце было ясным, значит, жизнь продолжалась.
–Получилось, – сказал Филипп. – Значит, мы всё сделали правильно.
–Да нихрена подобного…– у Зельмана был такой упаднический голос, что Филипп заставил себя обернуться к нему.
Тот сидел на заснеженной полянке, но совершенно не замечал снега. Его взгляд, полный ужаса, был устремлён куда-то вперёд.
–Испугался? – усмехнулся Филипп. Слабость ближнего давала ему силы.
Он хотел как-то подбодрить Зельмана, но его собственные глаза наполнились ужасом. Да и не только глаза. Вся душа наполнилась
