по своей воле. Не он, а Гайя или Зельман. Зельман трусоват, а Гайя…что ж, она слишком неприкаянная и слишком благородная, на этом можно было сыграть. Филипп делал ставку на неё с самого начала, но пока она колебалась, пока раздумье ходило тенью на её лице, он успел малодушно пожалеть о том, что сделал ставку именно на неё. Вдруг откажет? Вдруг не сработает? Вдруг его слова не будут приняты так, как ему это было нужно?
Но разум и расчёт не подвели. Гайя всё-таки, осторожно подбирая слова, ведь она, несчастная и наивная, несмотря на все свои прожитые в недоверии к миру годы, спросила:
–Как ты считаешь…то есть, как ты думаешь, каждый из нас одинаков по значению? Ну, мы одинаково стоим для смерти?
–Прости? – Филипп всё понял, но мастерски изобразил изумление.
–Ну вот при крушении спасают первым делом женщин и детей. По значимости. Мол, они слабее, и вообще…– Гайя старательно подбирала слова, она боялась тех слов, которые должна была произнести. Она тянула время, желая, чтобы он сам понял её идею. Сам озвучил.
Но Филипп её не спас:
–Честно говоря, возможно, их спасают в первую очередь, чтобы подумать над проблемой без шума. Нет никого шумнее, чем мать, желающая спасти своего дитя. Хотя, я полагаю, что большинство женщин, даже не будучи матерями, в критической ситуации будут пытаться спасти детей, то есть тоже будут шумны.
–Или в фильмах вон, – Гайя предприняла ещё одну попытку сказать не говоря, – во всяких апокалиптических. Там, когда что-то случается, то спасают либо учёных, либо политиков, либо просто каких-то значимых людей. И я вот думаю – мы…кто из нас более значим?
Филипп посмотрел на неё внимательно, в его взгляде появилось что-то насмешливое. Гайе стало неприятно, но Филипп уже заговорил:
–Каждый из нас что-то сделал или не сделал. Взвесить это мы можем лишь на текущий момент. Но, знаешь, текущий момент не всегда определяет будущее. Есть такой анекдот, может быть ты слышала…
–Ты правда считаешь что сейчас время для анекдотов?
–А почему нет? Завтра, вернее уже сегодня принесёт одному из нас смерть. И ни разу не клиническую. И хорошо, если одному. Так когда ещё рассказать самый печальный анекдот?
Гайя потупилась, но кивнула, рассказывай, мол. Филипп покорился:
–Умирает мужчина и видит Бога. Не в силах сдерживаться, спрашивает: «Господи, скажи, в чем был смысл моей жизни?» Бог, немного подумав, отвечает: «Помнишь, ты ехал в поезде?». Мужчина удивляется, действительно что-то вспоминает: «Да, помню!». Бог улыбается: «Помнишь, там у тебя попросили соли?» Мужчина удивлён ещё больше, но вспоминает и это: «Да! Помню, Господи!» «Ну и вот!».
Гайя помрачнела. Более печального анекдота она не слышала. Почему-то пришло досадное чувство, напомнившее, что Гайя даже не путешествовала ни разу. Не с кем! Не на что! Не для чего. В какой-то момент ей просто всё на свете расхотелось.
–Так как судить? – продолжал Филипп. – Где эта условная солонка? Я попросил Софью взять дело Карины, помнишь? Я повлиял на её судьбу, так?
–Ты во всём…
–Не во всём, – перебил Филипп спокойно, – она сама умеет решать.
–Умела! – мстительно поправила Гайя, хотя кому она отомстила? В основном себе.
Удар, однако, достиг цели. Филипп был не из камня и упрёк его резанул. Но он не подал вида:
–Хорошо, умела. Так вот – я вмешался отчасти в её судьбу. Но что мы выяснили, Гайя? Мы выяснили, что она всю жизнь, всю свою сознательную жизнь жила с полтергейстом в одной квартире! Так я ли столкнул её с Уходящим? По-моему, Агнешка, явившись к ней на прописку, сделала это раньше. С другой стороны, без гибели Софьи, что было бы? Уходящий нашёл бы жертву, сделал бы то же самое. И был бы ритуал. Но нашёлся бы там тот, кто сумел бы прервать его? ценой своей жизни, а?
–Ты говоришь правильно, – согласилась Гайя со вздохом, – но мне не нравится всё то, о чём ты говоришь. Ты вроде бы герой, ни в чём невиноватый. А мы так, прибились. И Софья для тебя…
–Чем была для меня Софья не тебе решать, дорогая Гайя! – Филиппу не пришлось разыгрывать бешенство, оно хлестануло само, но Филипп смог его унять вовремя. – Не тебе. Ты вообще не похожа на человека. Ты какой-то робот. Я не знаю даже, были ли у тебя желания, чувства… ты на женщину-то не похожа. Ты какое-то совершенно бесполое создание, честное слово. Это я тебе говорю не как ехидный враг, а как мужчина.
Это было подло даже для Филиппа, но он знал, что именно этим добьёт Гайю. Она и без того сама думала о том же, о том, что всю жизнь прожила в недоверии к людям, к миру, всю жизнь провела в заточении нерешительности и между тем – непримиримости. Она элементарно не могла встать и уйти с работы, на которой её откровенно терпели, но никак не любили и также откровенно обманывали.
Филипп её добивал:
–Но я услышал тебя, Гайя. Ты боишься, я понимаю и не осуждаю. Я постараюсь сделать так, чтобы жребий тебе не попал. Если хочешь, мы можем вовсе договориться о том, как…
Он унижал её. Унижал как личность, топтал как женщину, как человека, как живую душу. Он манипулировал ею. Она жила всю жизнь в недоверии, и это недоверие стало для неё уязвимым местом, в которое такой человек как Филипп бил безо всякой пощады.
Она не выдержала. Конечно, она взорвалась, заорала, забыв напрочь про Зельмана, вскочила:
–Замолчи! Замолчи, ублюдок! Что ты знаешь? Что ты понял? Ты что, думаешь, умнее всех? думаешь, ты один видишь людские души насквозь? Всё обо всех знаешь?
В первую секунду этой вспышки Филипп даже испугался. Ему показалось, что она увидела его манипуляцию. Но Гайю несло, и Филипп всё больше успокаивался – нет, не увидела.
–Ты всего лишь ничтожный червь! Ты недостойный человек, мерзавец и подонок. Таких как ты земля должна клеймить ещё при рождении. Я знаю почему ты так подумал обо мне. Потому что ты трус! Да, вот кто ты! Ты трус! Ты не смог остановить Софью, ты не сможешь и сейчас умереть…
–Говори тише, дура! – посоветовал Филипп.
–Тебе не хватит смелости, о, я это ясно вижу! – Гайя торжествовала. Ей нужно было обрести идею, и Филипп мастерски сплёл её для…
Не для не, конечно. Для себя. Чтобы самому выжить.
–Но не переживай, – Гайя испытывала триумф. Она была победителем, о да! Она увидела натуру Филиппа – маленькую, ничтожную натурку, и она отнимала у него его запланированный шанс на геройство. Она забирала его для себя. – Не переживай, Филипп. Я тебя спасу. Я вас обоих спасу.
–Интересно – как? – Филипп заставил её сесть. Ему удалось это без особенного труда – Гайя, получив идею, смешав какие-то одной ей известные образы в своём сознании, преисполнилась спокойствием. Теперь ей было нестрашно. Она торжествовала. Она оказалась сильнее Филиппа! Да, сильнее! Она выхватила у него жребий мученицы и героини, с лёгкостью победила его, показала, что храбра.
Она спасёт его. Спасёт всех. Ей столько раз не хватало внутренней храбрости. Сколько раз она отказывалась от предложений, от встреч, от перемен и поездок? Но вот – победила! Судьба вела её к этому, разве не так?
–Я умру! – объяснила Гайя. В глазах её была гордость. Фанатичная гордость, которую разбудил Филипп.
–Это пожалуйста, – Филипп не давал ей лёгкой победы. Лёгкая победа вызвала бы подозрение и могла бы разрушить уже идеальную картинку. – Пожалуйста, Гайя, но только после того как мы разберёмся со всей этой поганью с Уходящим. Так хоть вешайся, хоть топись – твоё дело.
–Ты не понял! – она смотрела на него со счастливой жалостью возвышенной души. – Я умру завтра. То есть, сегодня. Я принесу себя в жертву.
Филипп изобразил удивление и даже заморгал. В конце концов решил, что моргание – это перебор и перестал моргать.
–Это несмешная шутка, – объявил он дрогнувшим голосом.
–А я не шучу, – улыбнулась Гайя. – Я сделаю это.
–Не сделаешь, – напомнил Филипп, – есть жребий. Мы уже решили. Если мы решили про жребий, то какого чёрта ты сейчас позёрствуешь? Если хочешь чтобы тебя из него убрали, то…
–Ты придурок! – ласково сообщила Гайя. Филипп её больше не раздражал, его удивление, его непрекращающееся обвинение в её трусости убеждали всё больше Гайю в её правоте – она должна это сделать. Она чище и храбрее, чем он. Лишь она достойна того, чтобы принести эту жертву, весь путь её был сплетён для этого. Именно по этой причине она ничего не обрела в своей жизни – ей отпущено было немного. Вот и весь расклад.
–А я не спорю, – согласился покладистый Филипп, – но если тебе вдруг так вступило, если ты говоришь серьёзно…
Он оглядел её сверху вниз, точно желая убедиться, что она говорит серьёзно, что она не улыбается уголками губ, что с трудом не давит в себе смешок.
–Это ведь не шутки, Гайя!
Он даже изобразил тревогу.
–А я не шучу, говорю же! – Гайя улыбнулась. Но не так как всегда. Теперь это была не усмешка, а что-то новое, совершенно безумно-счастливое.
Филиппа это, впрочем, устраивало.
–Тогда надо разбудить Зельмана! – Филипп понемногу изображал отступление. – Решение про жребий мы приняли вместе, значит решение о твоём… нет, ты серьёзно? Гайя, почему?
–Ты не поймёшь. Я просто должна. Это должна быть я. Я лучше тебя, у меня нет столько подлостей на счету. И если бог есть, он простит мне моё самоубийство…
«И вознаградит, конечно!» – подумалось Гайе, но этого она вслух не сказала. От этой сладкой мысли тянуло уже смертным грехом – гордыней.
–Тогда я за Зельманом. Мы должны это обсудить, – Филипп потёр глаза, – боже, Гайя! Ну вот откуда этот героизм?
–Не надо.
Она вдруг встала на пути Филиппа. Его это тоже устраивало. Более того, он отчаянно не хотел посвящать Зельмана в этот план – не хватало ещё того, что Зельман мог отговорить её. И потом, Зельман менее эмоционален. Он поймёт, что Филипп Гайю не допытывает насчёт причины, чтобы не разрушить свои же сети.
И едва ли он примет эту версию. А может и примет. Он тоже не хочет умирать. Но он недостаточно твёрд, может сломаться, заистерить!
–Не надо, Филипп. Боюсь, он не поймёт. Будет меня отговаривать или вовсе захочет занять моё место.
«Зельман? Занять твоё место? Да никогда! Но мне этого тоже не надо!» – Филипп чуть не расхохотался. Гайя оставалась наивной. Недоверие слишком глубоко спрятало её душу, сделало неприспособленной к паразитам жизни. И Гайя попалась.
–Хорошо.
Филипп ещё несколько мгновений посмотрел в глаза Гайи. Там не было страха, там были покой и уверенность. Гайя сама по себе не очень хотела жить, жизнь – вся такая какая есть, тяготила её. Тяготила подлостью, пустотой, одиночеством. Но Гайя не умирала по воле несчастного случая, и ещё не могла сама пойти на такой шаг от отчаяния.
А ради пожертвования? Что ж, это благородно. И это избавляло её от мук. И всё это вызвал в ней Филипп, шестым каким-то чувством угадав направление и жертву.
–Не надо ему этого знать, – повторила Гайя, – я не хочу, чтобы он меня отговаривал. Или ты!
Филипп и не собирался, но Гайя не могла этого понять. Филипп хорошо играл свою роль, был растерян, изумлён, но сохранял деловитую собранность. Весь его вид говорил, мол, я, конечно, не одобряю того, что взбрело тебе в голову, но, если на то пошло, я готов, да, готов идти до конца.
Но это был лишь вид. Чего стоит вид?!
–И всё же – это ответственный шаг. назад пути не будет, понимаешь?
–Мы уже скрыли от Зельмана то, что клиническая смерть не поможет, – Гайя покачала головой, – так
