Свет двух миров

воин, которому не дали этого сделать самостоятельно; бунтовала как друг, возмущённая молчанием других и как женщина, которую обошли из-за личных связей, к которым лично она не была способна.
–Значит так, – но Филипп был не Владимир Николаевич, в нём не было мягкости и кротости, он был готов к действию и к сопротивлению, тем более это была Гайя, чего с ней возиться? – если ты не хочешь молчать и работать, то тебя никто не держит.
Так с Гайей прежде не говорили. Даже Владимир Николаевич, который во многом её недолюбливал, никогда не позволял себе такого тона.
–Иди, – предложил Филипп, – я ужасен и буду ужасен. Но терпеть от тебя высказываний на свой счёт я не намерен.
Гайя задохнулась от возмущения и оглянулась по сторонам, ища поддержку. Тщетно! Зельман усиленно отводил глаза, Альцер сидел, ткнувшись в монитор и изучая новости (усиленно работал), Майя смотрела в пустоту – мрачная, серьёзная, но при этом бесполезная.
–Только из города не уезжай, – Филипп чувствовал свою победу, – боюсь, у министерства вскоре будут вопросы и к другим сотрудникам. Может быть, кто-то  что-то знал и не сообщал?
Соучастие! У Филиппа были большие сомнения в том, что кого-то ещё потянут всерьёз к этому делу – в конце концов, Владимир Николаевич не себя подставил и не Кафедру, а министерство – им тоже отбиваться ведь придётся: почему не заметили? Почему не следили?
Так что на этот счёт Филипп был спокоен. А вот Гайя в такие тонкости не влезла. Не умом, конечно, а сердцем. Но Филипп знал, на что давит – он сказал ей то, что укорило её совесть, и Гайя сломалась. Не напугалась, а стыдом её прожгло так, что всякое сопротивление смяло как карточный домик…
–Правда? – Майя влезла не вовремя. Внешний лоск, который придала ей скорбь, не отразился на её уме в полной мере.
Филипп ей не ответил. Он смотрел на Гайю.
–Хорошо, – выдавила из себя Гайя, поняв, что осталась одна. – Я поняла. Я слова больше не скажу.
Ещё бы! Да, первый порыв её был написать заявление и уйти. Но что был она получила? Увольнение? Спасённую гордость?
Незнание по делу Софьи Ружинской, полное одиночество и бесконечное чувство вины! Вот что бы она получила! Перекрыло бы это спасённую гордость? И потом, Филипп прав – Гайя всё знала про своего начальника, но донесла она? Нет. Это вина.
–Никаких больше оскорблений, – предостерёг Филипп, – иначе мы с тобой расстанемся на очень плохих условиях. Веришь?
Верит. Филипп вообще умеет быть убедительным, когда ему это нужно. Хорошо даже, что прежде у него не было власти, даже такой, ничтожной, над людьми. Кто знает кем бы он стал тогда?
–Чудесно, – кивнул Филипп, – у кого-то ещё имеются возражения?
Возражений не было. От трусости ли? От слабости? Но их не последовало.
–Тогда мы будем работать. Усердно работать, друзья, чтобы отмыть честь нашей Кафедры. Гайя, милая, умойся, тебе нужно.
Только сейчас Гайя поняла что плачет. Плачет, сама того не замечая! И слёзы, горячие, едкие слёзы жгут её щёки, а может быть ей кажется? Слёзы не щёки жгут, а само сердце, саму душу.
Устала Гайя.
–Умойся, – уже мягче сказал Филипп и что-то, похожее на сочувствие, прозвучало в его глоссе. А может Гайе так хотелось думать? Она вдруг вспомнила, что Софья была влюблена в него, и это почему-то заставило услышать больше сочувствия в голосе Филиппа – не могла же Софья совсем с мерзавцем связаться?
Гайя кивнула и неуверенно, чуть шатаясь, побрела к выходу в коридор.
–Гайя! – позвал её Филипп, когда она была уже у самых дверей. Гайя вздрогнула, застыла, но не обернулась. – Сделать тебе чай?
Гайя пробормотала что-то невнятное и выползла в коридор. Ледяная вода в насквозь пропахшем всей казённостью туалете стала для неё блаженным ожиданием. И присутствие Майи, которая выметнулась вслед за нею, спросила:
–Тебе нужна помощь?
Внезапно раздражило.
–Иди! – велела Гайя и поползла в туалет.
Майя вернулась ни с чем, но Филипп уже нашёл чем её занять:
–Сделай ей чай.  А лучше – всем. Нам есть что обсудить.
Майя не стала спорить и поднялась, покорная, к чайнику.
Гайя между тем умывалась. Яростно натирая ледяной водой свои щёки и лоб. Надо проснуться, надо проснуться! В какой-то момент в глазах спасительно защипало и это вернуло Гайе память – хватит! сколько она уже здесь?
Гайя закрыла кран и подняла голову, чтобы глянуть, в кого она превратилась. В зеркале отразилась, однако, не Гайя.
–Софа? – Гайя почему-то даже не испугалась. Обречение, копившееся в её бесприютной душе, прорвалось к спасению.
6.
Если бы она испугалась, было бы сложнее. Наверное, мне пришлось бы ещё минут десять объяснять ей, что она нормальная, и что я действительно являюсь ей в зеркале, а кто знает – ест у меня эти десять минут?! Но она, на моё счастье, кажется, даже не удивилась.
Впрочем, нет, конечно же, на счастье, но не на моё. Меня уже нет. Меня насовсем нет. но я ещё кое-что могу, во всяком случае, я ещё могу попробовать.
Странно было смотреть на неё через зеркало. Серость была непроглядной, но мне казалось, что если я буду смотреть дольше, я увижу цвет её волос и даже цвет глаз. Бред, всё бред! Но я смотрела.
Это было похоже на взгляд в окно, но только с улицы. Кажется, в детстве я любила, проходя мимо домов, глядеть в окна первого этажа, видеть кусочки чужих квартир и жизней, представлять по обрывкам увиденного кто и как там живёт…
Это было забавно и интересно, и только годам к двенадцати я поняла, как некрасиво поступаю. Я представила, что было бы, если бы в моё окно кто-то заглянул и увидел меня, мою жизнь, Агнешку.
Агнешка!
Нет, о ней нельзя думать. Нельзя. Это трата ресурсов, трата времени, трата! Даже смерть не хранит от пустых действий и плетения времени.
С тех пор я плотно закрывала шторы, будто бы кто-то мог всерьёз заглянуть в моё окно, далеко не первого этажа…
Сейчас я смотрела в такое «окно». Я видела кусок комнаты и Гайю. Всё было серым, но это было больше чем ничего, это было куда лучше, чем Ничто, ждавшее в посмертии.
–Гайя? – я позвала её, убедившись, что она видит меня. Не знаю как я сделала это. Может быть в посмертии всё происходит само? Хотя, наверное, это похоже на движение руки или ноги в жизни: ты просто поднимаешь руку или ногу, не задумываясь, зная, что внутри тебя происходят множество процессов за это простое движение, но не отслеживая их. Может быть и здесь также?
–Софья? – её голос был глухим, как сквозь вату. Он то подрагивал, то становился отчётливее, то таял…
Надо сказать, что даже я начинала понимать почему это происходит – плёнка между мирами живых и мёртвых не совсем именно плёнка. Если сравнивать, это скорее по консистенции похоже на воду, ну или даже на густой прозрачный соус – тут гуще, тут плотнее, мгновение, мир колеблется, вибрации живых и мёртвых распределяют каждую секунду этот соус иначе – и в зависимости от этого картинка и звук то ярче, то бледнее и туманнее.
Причём эта плёнка действует не только в мире живых и мёртвых, это не единственный барьер, судя по тому, что я успела увидеть, даже мёртвые проводят своё посмертие по-разному, как бы на разных слоях…
Глянув в зеркало на Гайю я поняла это. осознала, это знание явилось ко мне как-то сразу и вдруг, словно прежде было заточено, но спрятано.
–Гайя, не бойся! – призвала я, и приложила к зеркалу со своей серой невзрачной вечной стороны ладонь.
Гайя проследила за нею, ужаса в её лице я не видела, но и лицо виделось мне недостаточно чётко, я только надеялась, что так не умер с моим глупым телом.
–Гайя, слушай меня, у меня мало времени! – я повысила голос, Гайя так и продолжала смотреть на ладонь. Наверное, я оставила отпечаток, значит, я могу влиять на мир живых, оставлять следы. Что ж, если выкручусь из истории с Уходящим, в качестве развлечения буду так следить, попаду на те же форумы, с которых мы брали информацию…
–Гайя!
Она вздрогнула, взглянула на меня.
–Гайя, Уходящий хочет вернуться. И не только сам! С ним другие проводники. Я могла быть в их числе. Но…
Я могу вернуться, Гайя, но я не стану. Цена слишком высока.
–Не буду, – я сбилась. Я обещала себе быть храброй до конца, но, кажется, я не всё могу. – Уходящего можно остановить, слышишь?
Если, конечно, его вы захотите остановить. Теперь зависит от того, захотите ли вы! Если захотите – один из вас должен принести себя в жертву, потому что я не знаю даже имён других проводников Уходящего. А уж тем более их жертв! И как уговорить их?
Если вы захотите, я приду к Уходящему и встану в ритуал, но вы его сорвёте, один из вас.
Если нет, я буду убегать от него столько, сколько смогу.
***
Легче всего было обвинить себя в безумии. Но мозг не давал:
–Смотри, ты же видишь ладонь на стекле!
Стекло запотело и ладонь была видна. Ладонь Софьи Ружинской. Значит, как минимум часть из произошедшего была правда – Гайя готова была поверить в своё безумие, но не готова была поверить в то. Что могла совершать движения безо всякого контроля над собой.
Она медленно поднесла свою ладонь к отпечатку ладони Софьи. Её рука оказалась больше, грубее, а в дрессированном свете электрической лампочки, ещё и уродливой.
Значит, Уходящего можно остановить? Ценой жизни. Добровольно отданной жизни? Что ж, это даже как-то красиво – среди насильственно отнятых одна жертва добровольная, лишь одна, и…
Софья сказала что ей нужен ответ, чтобы понять: бежать или вставать в ритуал. Софья знает, что это её последний шанс, и что они, вернее всего, ничего бы не поняли, приведи их Ружинская как овец на заклание и возвратясь через их смерть.
Но Софья так не делает.
Надо подумать, надо подумать! Причём самой. Сначала самой – даже Зельман не надёжен, чуть что, он сразу сольёт Филиппу.
Филипп, твою ж мать! сколько она уже торчит в туалете?
Гайя сорвалась, наспех плеснула водой в лицо, взглянула ещё раз на ладонь Софьи, всё также запечатлённую на стекле, но со обратной стороны: жизнь после смерти есть, это радует, страшит, конечно, тоже неслабо, но больше радует. Смерть не конец, что бы ни было!
–Ты долго! – заметил Филипп, когда Гайя вернулась. У неё билось сердце, подрагивали руки от только что открывшегося, и лёгкая склока с Филиппом казалась ничтожной, она уже едва её помнила – все мысли ушли к Софии, Уходящему и к добровольной жертве.
Филипп же чувствовал – он не сводил взгляда с неё, изучал, искал в лице её что-то. Или у Гайи разыгралось воображение.
–Я…меня тошнило, – солгала Гайя.
–Возьми чай, – Майя неслышно приблизилась к ним, разряжая обстановку, – не обожгись.
Гайя проглотила полстакана одним залпом, не заметив ни вкуса, ни обжигающего действия. Только когда запылал рот и язык заныл от кипятка, Гайя охнула, дёрнула кружку, и чай плеснул на её пальцы.
–Нам надо кое-что обсудить, – сказал Филипп, не сводя с неё взгляда, –  и я надеюсь, что в кои-то веки обсуждение будет продуктивным.
Гайя кивнула и попыталась принять самый беспечный вид, на который была способна.
***
Что-то было не так, Филипп это знал. Слишком долго провела Гайя в туалете. Конечно. Вопрос это весьма деликатный, но проклятая чуйка подсказывала: дело серьёзное и совсем не то, какое пытается выдумать Гайя.
А она выдумывала.
Она вернулась бледнее прежнего, дрожащая, слабая, её взгляд метался в бессмысленности по кабинету, да и в целом был замутнён – мыслями Гайя была не