переживай, Зельман, у меня хорошая память.
–Если это будешь ты, меня это устроит! – Зельману было страшно, именно поэтому он позволил себе такую фразу.
Но Филипп не удивился ей и даже не огорчился. Он только хмыкнул и спросил:
–А ты не думал, что смерть смерти рознь? Гайя, ты, кажется, посещала какие-то медицинские курсы?
–Отку…– Гайя поперхнулась словами, уставилась на Филиппа так, словно впервые его видела. Откуда он знал? Гайя однажды пыталась сменить курс своей жизни, но попытка была не самая удачная. Она скрыла это. А Филипп знал.
Впрочем, удивление это всего лишь непривычка. Непривычно было Гайе с Филиппом, непривычно было осознавать то, что он вхож в некоторые кабинеты, которые отдают приказы, а не исполняют их. И всё из-за того, что он сумел сделать то, чего не сумела сделать Гайя – он добился самостоятельности и оторвался от Кафедры, от коллег. Он пошёл по своему пути, потому что не боялся одиночества.
А для Гайи Кафедра была общением, жизнью, попыткой забыть свою вечную бесприютность.
–Посещала, – признала Гайя.
–Ну и что вам там рассказывали о клинической смерти?
Зельман охнул. Он уже понял, что задумал Филипп. В самом деле – это был шанс. Надо умереть, причём по своей воле, чтобы остановился ритуал Уходящего. Но что такое смерть?
–А сработает? – тихо спросил Зельман, но Филипп пока отмахнулся, ожидая Гайю.
–Ну…– Гайя смутно соображала, – это отсутствие дыхания, сердцебиения, безусловных рефлексов, сознания… к чему ты?
Она поняла. Вопрос ещё был не закончен, но она уже поняла. Более того, взглянув в испуге на Филиппа, встретила его ясный и спокойный взгляд, и едва заметный кивок в сторону Зельмана.
–Что-то меня в жар бросило, – сказал Зельман, – наверное, надо бы умыться. Как думаете, воду здесь не отключили?
Он повеселел. Слова Филиппа, его предложение, показали ему надежду. Хотя, на самом деле, это было лишь иллюзией, ложью и незнанием. Гайя это поняла.
Зельман вышел, и Гайя зашептала яростно и нервно:
–В тканях сохраняются обменные процессы! Восстановление и возвращение к жизни возможно. В этом разница между клинической и биологической смертями, понимаешь? ты неправ и знаешь это!
–Да, – не стал спорить Филипп, – но Зельмана трясёт. В тебе есть мужество, и я верю, что его хватит до конца, если придётся. а ему? Ложь лучше истины. У нас не так много выбора. Пусть думает что…
–Это подло!
–Мы все будем тянуть жребий, – возразил Филипп, – и это будет честно. Просто если что, то Зельман не успеет испугаться и понять. Или ты предпочитаешь его бегство? Или уговор? Истерику? Что тебе по нраву?
Это было именно то, что Гайя не смогла бы делать. Не смогла бы говорить правду о болезнях пациентов, о том, что их ждёт. Она не имела в себе такого камня и сама была совсем не камнем, что, конечно, пыталась скрыть.
Она завалила тогда свой экзамен, поняв, что не сможет сказать правду в глаза человеку. Знал ли это Филипп? Угадал ли он её душу? Просто предположил?
–Ври, – посоветовал Филипп, – это последний шанс. Мы не знаем что будет, если Уходящий вернётся, но едва ли это будет что-то хорошее. Или скажи ему правду.
Вот за это Гайя Филиппа и ненавидела. Он всегда оборачивал дело так, что это было не его решением. Он манипулировал, но при этом его не в чем было обвинить! Карина мертва? Ну так она поздно обратилась к Софье, а он по моральным нормам не мог взять её дело. Это было её решением не говорить ему раньше о своих проблемах! Софья мертва? Так у неё своя голова на плечах, он её в расследование за собой не вёл. Гайя должна решить лгать или не лгать – так это на её совести, не на его, он за любое решение!
Вернулся Зельман. Ободрённый прохладной водой.
–Горячую выключили, – сообщил он. – Ну так что?
–Что? – Гайя оттягивала момент. Филипп пропал из её поля зрения, он пересел на стул, предоставляя ей полную свободу действия и отстраняясь от неё полностью…
–Что там с клинической смертью? Это сработает? – спросил Зельман.
Гайя могла бы сказать ему правду. Но хватило бы у неё на это духу?
–Сработает! – Гайя фальшиво улыбнулась. Зельман был готов поверить, он нуждался в такой вере, и потому даже не задумался о том, что Гайя звучит слишком уж весело и не похожа на себя.
Она ненавидела Филиппа за то, что он поставил её в такое положение, но что она могла противопоставить ему? Правду? Кому от неё стало бы лучше и легче?
–Это ведь остановка жизни, то ест процессов, – теперь оставалось только вдохновенно лгать.
–И сколько длится?
–Ну…– Гайя задумалась, в вопросе теории ей было легче, чем в правде. Да и уходя в теорию, она могла не реагировать на собственную ложь, а просто выдавать то, что ещё держала её память. – Продолжительность клинической смерти определяется сроком, в течение которого отделы головного мозга способны сохранить жизнеспособность в условиях нехватки кислорода. Обычно определяют два срока. Первый – это всего несколько минут, то есть, жизнеспособность ещё есть, температура тела ещё держится в норме и вообще – это лучшее время для возвращения человека к жизни. Дальше, при наступлении второго срока, оно, конечно, тоже возможно, но там уже некоторые отделы мозга…
Гайя пыталась извернуться, объяснить легче.
–Ну как бы всё равно есть изменения. Человек возвращается не таким. Некоторые функции мозга могут быть повреждены частично или вообще снесены.
–Как овощ? – хрипло спросил Филипп и с каким-то злорадством Гайя услышала в его голосе страх.
–Ну практически, – кивнула она с мрачным торжеством.
–Мы все будем тянуть жребий, – Филипп справился с непрошенной хрипотцой голоса, а может вспомнил, что смерть будет настоящей, а не клинической, и значит – на один страх в его жизни меньше.
–Если я буду овощем, меня можете не возвращать! – великодушно заявил Зельман и хмыкнул. – Через сколько там это наступает, а?
Гайя вздохнула. Ещё одно ей не нравилось в медицине – отсутствие точности в сроках. Она знала историю о женщине, которая вернулась к жизни после шести часов отсутствия биения сердца и почти полностью восстановилась, но знала и другие истории – о молодых, здоровых вроде бы даже людях, которым хватало десяти-двенадцати минут на то, чтобы превратиться в нечто отдаленно напоминающее человека.
–По-разному, – мрачно ответила Гайя, торжества и злорадства больше не было, она снова была в ловушке. – Десятки минут, часы, словом, как повезёт. Или не повезёт.
–Мы все в равных условиях, – снова напомнил Филипп. – Каждый из нас может рискнуть. Мы сообщим Софье о том, что готовы сделать и потянем жребий.
Помолчали. Возражать? Что говорить? О чём? О том, что хочется жить и страшно рисковать? Один шанс из трёх – это неплохой шанс.
–Какой будет жребий? – Зельман задал вопрос, который казался сейчас совсем неважным, но по мнению Зельмана именно от ответа на это зависело куда больше. Одно дело тянуть бумажки, другое дело спички.
–Что? – Гайя воззрилась на него с удивлением. Она тряслась за то, чтобы Зельман не понял своего настоящего риска, а он про жребий?
–Ну как мы решим? – спросил Зельман. – Кто решит? Кубик? Бумажка? Спичка?
–Считалочка! – фыркнул Филипп. Ему стало весело. – Или «камень-ножницы-бумага».
–Бумажки, наверное? – Гайя не понимала веселья Филиппа и вопроса Зельмана. Она была больше человеком дела и конкретики и пыталась решать вопросы по-настоящему серьёзные. А вопросы Зельмана такими ей не казались – не всё ли равно как?!
–Кстати. А как мы это сделаем? – спросил Зельман, точно уловив мысли Гайи. – Как мы выберем способ смерти и жизни?
–К жизни через реанимационные мероприятия, вызовем заранее врача. Частного, – здесь Филипп был готов ответить, и за это Гайя испытала даже стыдливую благодарность, не сразу спохватившись о том, что она вообще не должна была благодарить его за ложь.
–А смерть? Утопление? Сожжение? Виселица? Застрелиться? – Зельман фантазировал, чтобы уйти от страха, чтобы сделать его нереальным, смягчить бреднями.
–Яд, – Филипп снова пришёл на помощь. – У меня есть связи… сердце останавливает на раз-два. Боль быстрая, спадающая.
–Диагностируется? – быстро спросила Гайя, понимая правду.
–Нет, – усмехнулся Филипп, – иначе бы не было столько инфарктов среди политиков.
Гайя хотела было спросить его о чём-то, но передумала. В конце концов, едва ли это было разумно – выяснять сейчас у Филиппа – шутка это была или нет?
–Кстати, – продолжил Филипп, – это может быть и жребием. Три шприца. Одинаковые с виду, но в двух глюкоза, а в третьем…та же глюкоза, только вечная.
–Ага, и тот, кто наполнит, точно будет знать где и что! – злобно заметил Зельман. – Плохая идея.
–Я могу наполнить, когда вы выйдете из комнаты, затем выйду я, когда вы будете выбирать.
Тут возразить уже было нечего. Но Зельману стало тревожно. Впрочем, тревога его была напрасной – Филипп уже рассчитал больше. он не просто так был спокоен, и не просто так быстро принимал ситуацию под свой контроль. И яд, и шприцы, и частный врач – всё это не пришло бы в голову человеку, который бы не продумывал бы всё заранее. Филипп был готов к чему-то подобному, ещё тогда, когда Агнешка сказала о цели Уходящего. Теперь Филипп был готов к тому, чтобы подвести Гайю под нужное ему решение – от Зельмана проку тут не было – он был трусоват и глуп, но при этом умнее и покладистее Гайи. Работать с ним оказалось куда проще, а уж манипулировать им и вовсе легко. Зельман явно бы закрыл глаза на многое.
Но Гайя… тут разговор другой и конфликт куда более давний. Он с самого начала не нашёл с ней общий язык, а уж теперь об этом стоило и забыть вовсе.
Себя Филипп в расчёт даже не брал. Ему нужно было жить, нужно было пережить всё это, чтобы понять всё строение посмертного мира и постичь, наконец, все законы смерти. Ирония была в том, что познать законы смерти с пользой можно было только из мира живых, но если было бы это иначе, Филипп, конечно, сам принял бы яда.
Но увы!
***
Я не знала, как выглядит вызов духа из мира живых до этой минуты. Заняться было нечем, время тянулось и одновременно летело, и я успела себе представить луч света, который зовёт к такому же «экрану», как тогда, когда я появилась перед Гайей, но всё оказалось скучнее.
Оказалось, что просто появляется проем перед тобой. Как дверь или выруб. И на этом всё. Никакой красоты, никакой дорожки света или вообще чего-то светлого. Просто серость светлеет, но остаётся собой и ты просто выходишь.
Зато видишь. Расплывчатые, размытые лица, но знакомые! Филипп! Зельман! Гайя!
–Твою ж…– шипит Зельман и я даже через плёнку серости, разделяющий мир живых от мира мёртвых, вижу, как он бледен и напуган, как он таращится на…меня, очевидно.
–Это ты! – Филипп не удивлён. Или он потерял способность удивляться, или был готов к тому, что я появлюсь, верил в это, ждал?
Наверное, даже сейчас я хочу, чтобы было это. Именно второй вариант с верой и надеждой.
–Это ты…Софья, я сказала, я всё им сказала! – Гайя счастлива. Тревога покинула её ненадолго, отогнала бунтующую совесть, всё на короткие мгновение счастья видеть, что смерть – это не конец всех дорог.
–Ага, сказала! – Филипп смеётся и его смех доходит до меня словно через слой плотной ваты. – Я вытянул у неё всё силой. Она молчала, как партизан на допросе.
Это похоже на Гайю. И на
