Кого выбирает жизнь?

когда, уважаемый, намерены подняться на ноги?
– Вы так спрашиваете, будто это зависит от меня! – оторопел я.
– А вы отвечаете так, будто сами не причём! – усмехнулся Алексей Алексеевич. – Ноги-то ваши в порядке! Так чего же вам не хватает? Или кишка тонка?
Чтобы не отвечать на провокацию, я отвернулся в сторону.
– Не думайте, что я намерен взять вас, как говорят, на понт. Мне пришлось три с полтиной года служить главным терапевтом сороковой армии. Вам это о чём-то говорит?
– Афганистан?
– Да! Он самый! А знаете ли вы, от чего наша армия несла там наибольшие потери? Не поверите! От воспаления лёгких! А ведь нас патриархи медицины всегда учили, будто на войне, да и вообще в тяжелейших условиях, люди собираются с духом и мирными болезнями совсем не болеют. Будто те болезни отскакивают от фронтовиков! И это, знаете ли, в какой-то степени, правда! Это проверено практикой! Но в Афгане нагрузки оказались выше возможностей наших ребят, выросших в средней климатической полосе Союза. И дело не столько в том, что в Афгане было страшнее, тяжелее и опаснее, чем где либо. Климат там совсем не наш! В том и беда! Днем тридцать, бывает и за сорок, а ночью ноль! На каждом бойце снаряжения с полцентнера! И всё по горам, по горам, всегда в мыле! А ещё – постоянная гонка. Чтобы выжить самим, надо непременно опередить «духов»! Потому всё на пределе сил. От такой нагрузки взмок как мышь, а появилась возможность передохнуть, так и свалился, где стоял. Прямо на камни, прямо на скалы. Вот потому оно, крупозное воспаление, постоянно над нашими горемычными бойцами, и маячило!
– Допускаю вполне! Мне в Каракумах бывать приходилось, но чтобы именно от этого наибольшие потери, это всё же удивляет! – не сдержался я.
– Почитай, все силы и средства армейской медицины, все антибиотики со всей страны на это уходили! К тому же болезнь-то тяжелая, лечится она трудно, а потом еще долго ребят сильно шатает. Таких доходяг в дело уже не брали! Вот вам и дополнительные потери, хотя и небоевые! И вы даже представить не сможете, сколько больших военных начальников, не побывавших в шкуре тех ребят, не верили мне, как вы теперь, насколько тяжелое положение было по этому заболеванию! Сколько мне, как главному терапевту армии, пришлось сражаться за тех ребят! Ведь отцы-командиры на всех уровнях никак не признавали, что несут за «мирные болезни» хоть какую-то ответственность! Мол, это же не боевые потери, значит, не наша вина! С трудом, не сразу, но ситуацию всё же удалось переломить, когда возложили ответственность и на командиров.
– Странно! – удивился я. – Мне кажется, вам теперь было бы лучше в военном госпитале работать, а не здесь!
– Работать с пользой можно везде, но здесь многое мне показалось интереснее. В армии ведь люди хотя и болеют, но всё же они, скорее, здоровые, нежели больные! Да и с вами, Александр Фёдорович, я хотел поговорить совсем не об этом.
– Слушаю вас внимательно, Алексей Алексеевич!
– Вот и хорошо! Я еще тогда заметил, что среди и больных, и среди раненых находились некоторые, совсем морально раздавленные. Это сложно объяснить словами, но сразу бросается в глаза. Вот они-то и умирали, раздавленные. Тут дело даже не в силе воли, а в том, чтобы абсолютно верить в своё выздоровление! Если человек твердит себе, что не имеет права умереть, умереть именно теперь, то, как это на первый взгляд странно ни звучит, он обязательно выживет! Эта уверенность спасает его как молитва, как заклинание! Но и молитва, и заклинание воздействуют ведь не на что иное, а на психику человека! Следовательно, в вопросах выздоровления психика обладает некой самостоятельностью. Выходит, она способна вытянуть организм из тяжелого состояния! Значит, в помощь врачу следует непременно подключать психику больного! Вы понимаете меня?
– Вполне! А не задумывались ли вы, что всё обстоит как раз наоборот? Может, обреченный человек становится морально раздавленным именно оттого, что знает свою незавидную участь? Непонятным нам образом, но знает наверняка!
– Нет, нет! Это не так! Я проверял! Это не так! – несколько многословно, но спокойно и уверено возразил Алексей Алексеевич.
– Очень интересно, как же это можно проверить? – усомнился я.
Он посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой, которая скорее одобряла моё недоверие, делая ответ в его же глазах более значительным.
– Проверял я это тогда! Даже с пристрастием проверял! Проверял, чтобы самому не спутать следствие с причиной. Я выбирал для наблюдения тех самых, морально раздавленных, и начинал сам укреплять их уверенность в выздоровлении, и в необходимости выздоровления, и в недопустимости смерти из-за ранения, и из-за минутной их слабости… Понимаете, их лечили теми же лекарствами, что и остальных, но к контрольной группе больных я в большей мере налегал на свою укрепляющую психотерапию! И они выкарабкивались! Многие выкарабкивались, хотя изначально были обречены, уж поверьте моему опыту. Понимаете, они выживали, если верили в выздоровление! Разве это не доказательство? – уверено закончил Алексей Алексеевич.
– И теперь, как я понимаю, вы решили применить свою психотерапию ко мне? Но я и сам не раскисаю! Вот, лежу, мозгами шевелю и радуюсь жизни!
– У вас всё несколько иначе! Лучше бы не я, а вы сами занялись психотерапией. Ведь ваш случай, куда проще, нежели у тех мальчишек. Это вам он только кажется сложнее и непонятнее, чем в действительности. Да ещё вашим врачам кажется, поскольку они привыкли всегда на что-то хорошо апробированное опираться. В случае возможной неудачи им так жить спокойнее!
– Я и не прочь этим заняться! Но как от теории перейти к практике?
– В этом-то я и прошу вас принять участие. Ведь у вас кроме личной заинтересованности в этом деле есть и соответствующая квалификация.
Я засмеялся тому якобы хитрому подходу, который применил ко мне Алексей Алексеевич, но кивком согласился.
*
Я дремал, когда в палату реанимации осторожно, как это бывает при первом посещении, вошел сухощавый человек с приятной внешностью и живым умным взглядом. С одной стороны в нём сразу угадывалась особая выдержанность и скромность, а с другой, почему-то большая физическая сила, которую обычно ассоциируют с могучей фигурой, но ему природа ее явно не предоставила. Он был, пожалуй, излишне суховат, хотя, судя по шее, чрезвычайно жилист. Но почему мне подумалось о его большой силе, я и сам не понял.
– Здравствуйте, Александр Фёдорович! – обратился он ко мне с непонятой мною радостью на лице. – Вот, пришёл к вам, чтобы познакомиться. Меня зовут Борисом. Борис Иннокентьевич, – поправился он.– Фамилия моя Соколовский.
– Ясно! Но вы же не врач? – выразил я в лоб ему свое наблюдение. – Врачи к больным обращаются иначе, они все шустрые, да и халаты надевают в рукава...
Посетитель сдержанно усмехнулся:
– Неплохая наблюдательность! Вы правы! Просто я заинтересовался… Знаете ли, мне внучка о вас с восторгом рассказывала... Она ваша студентка и, можно сказать, поклонница. Ну, а я на фоне её рассказов и об остальных преподавателях университета, и о современных в нём порядках, для меня непонятных, весьма заинтересовался вами. Признаюсь, мне давно хотелось с вами познакомиться, да нескоро такие дела делаются! А тут спросил как-то внучку о вас, так она меня своей новостью и огорошила. Узнал, какая беда с вами приключилось в ходе лекции... Я внучку через несколько дней опять спрашиваю: «Ну и как самочувствие вашего профессора? Уже посещали его?» А она мне: «Нет! Мы боялись, что перед экзаменами это будет выглядеть некрасиво!»
– Подумать только, что они придумали! Будто всюду кривые зеркала! – удивился я.
– Вот я о том же! Если человек близок по духу, говорю я ей, если уважаете его за добросовестный труд, так и поддерживайте во всём! А у вас странные соображения возникают! Как бы кто-то, да как бы что-то! Пожурил я её тогда! – открылся мне Борис Иннокентьевич. – Именно тогда я и решил к вам с визитом не тянуть. Конечно, с этого пояснения мне и следовало начинать наш разговор, да как-то само собой по-другому вышло... Вы инициативу перехватили.
Он мне всё больше нравился. Говорил спокойно, не давил ни громкостью, ни интонациями, но получалось у него всё как-то внушительно и при этом тепло и доверительно. Молодец! И внучкой занимается, не отпускает её одну на произвол в хищную среду, и ситуацией в университете интересуется, и сейчас, хотя и косвенно, но не очень-то одобрил эту самую ситуацию в университете, с которой я давно боролся... В общем, наш человек! А уж при нынешней оторванности от университета и от жизни его появление для меня – целое событие.
– Борис Иннокентьевич! – обратился я к нему приветливо. – В нашей палате стульев не бывает! Здесь не залеживаются и не засиживаются... Это я у них почти как икона в красном углу! Так что, подсаживайтесь на край кровати.
– Не беспокойтесь! Я на спинку обопрусь... Вот, принёс вам натуральных витаминов! – Он положил на тумбочку крупные красивые яблоки и мандарины. – И веточку еловую возьмите; вдохновляет! Всё-таки, Новый год скоро. И еще! Могу вас обрадовать. Я успел поговорить с вашими врачами; они, можете быть спокойны, на ваш счёт настроены оптимистично. Говорят, только давление еще подрегулируют, и будете в порядке! – повествовал он спокойно, доброжелательно, но с ощутимым достоинством.
– Борис Иннокентьевич! Вы, случаем, не «афганец»?
– К чему вы это? – он помолчал, видимо, решая, стоит ли открыться.
– Да так! Недавно у меня врач был… Он долго главным терапевтом в Афгане служил…
– Вы угадали! Был и я когда-то… – по его улыбке я догадался, что передо мной именно тот человек, герой случайного для меня очерка, прочитанного давным-давно в какой-то центральной газете! И ведь я до сих пор помню каждое слово… Похож! Я после того очерка я еще долго его героем безмерно восхищался. Вот это человек! Подлинный герой! Я даже с женой стал обсуждать, но ее это не заинтересовало: «Для меня ты всегда лучше всех!» – отговорилось супруга, возившаяся на кухне.
Теперь Борис Иннокентьевич скромно улыбался, не воспользовавшись удобным случаем, чтобы похвалиться своими заслугами. А ведь ему было чем гордиться, было и чем хвалиться!
– Я вспомнил одно фото в газете! – обрадовался я. – В середине восьмидесятых? Афганистан; кажется, капитан-контрразведчик; Герой Советского Союза. Это же, конечно, были вы? Восхищен! А ваш нынешний интерес ко мне – и честь для меня, и радость большая! Спасибо, что посетили!
– Да, что вы! У вас завидная память! – он опять перевел разговор с себя на меня! – Тридцать лет прошло! Уже и Союза давно нет, а вы помните...
– С памятью как раз проблем теперь полно. Инсульт-то в голову целится, а коль она пуста, так бьет по тому, что еще осталось! Мой случай! – я усмехнулся. – Но, как ни странно, не без некоторой пользы! Вы можете не верить, но в последнее время такие умные мысли появились! Одна за другой рождаются! И все от инсульта! Спасибо и ему! Вот только забываю всё стремительно! Потому писать левой учусь, тогда смогу записывать! – я слегка приподнял правую руку с лангеткой, сковавшей пальцы, поясняя смысл своих слов.
Борис Иннокентьевич улыбнулся моей шутке:
– С вашим настроем вы совсем скоро к своим студентам вернетесь. Они вас ждут! А