мировой войны Ёсано Акико отправилась через всю Российскую империю в Париж, где тогда работал её муж.
Отправляюсь в путь,
О, небеса! Подайте золотую мне карету!
О, буря! Крылья мне расправь!
Благослови мой путь с Востока!
Чтобы встретиться с тобой, любимый…
И прежде чем сесть на Транссибирский экспресс, она напишет:
Холодной весной
Приехав во Владивосток,
Заплакала,
Словно небесная царица,
Мечтавшая о любимом…
Благодарные потомки весь маршрут этого путешествия своей любимой поэтессы отметят памятными камнями с её скульптурным портретом (горельефом). В разных странах установлено 240 таких камней. Один из них стоит в российском Владивостоке.
КАРТИНА 21-я
Кто последний, самураи?
Действующие лица:
Масуда Косай (1820–1885) – японский самурай, при православном крещении получивший имя Владимир Яматов (от старого названия Японии – «Ямато»), первый преподаватель японского языка в Санкт-Петербургском университете. Умер на родине в полном забвении.
Иосиф Гошкевич (1814–1875) – выпускник Санкт-Петербургской духовной академии, востоковед, дипломат, первый консул Российской империи в Японии (1858–1865).
Николай Японский (1836–1912) – (в миру – Иван Дмитриевич Касаткин) епископ Русской церкви, архиепископ Токийский и Японский (с 1906 г.), основатель православия в Стране восходящего солнца. Причислен к лику святых как равноапостольный.
Такума Савабэ (1834–1913) – самурай-ронин, первый японец, ставший православным священником (при крещении получил имя Павел).
Место действия – Японская империя.
Время действия – незадолго до Первой мировой войны.
Автор (из-за кулис): О японских самураях сложено бесчисленное множество легенд и мифов. Реальных историй за двенадцать веков существования этого привилегированного сословия тоже накопилось немало. Тем более интересно посмотреть, как самураи со своим кодексом чести влияли на взаимоотношения Российской империи и Страны восходящего солнца в конце XIX века и чуть позже.
СТО СЕМЬДЕСЯТ лет назад в Японии случилось очередное землетрясение, и фрегат русского адмирала-путешественника Путятина был разбит. Экипаж успел высадиться на берег острова Хоккайдо и задумал строить новый корабль. Но дерево срубить в чужой стране – дело не простое, а без знания языка – вообще опасное. В тогдашней Японии иностранцев, мягко говоря, не жаловали.
Вряд ли нашему переводчику Иосифу Гошкевичу удалось бы получить все разрешения, если бы не помощь любознательного самурая-ронина Масуда Косай. Тот взялся обучать языку всех желающих, показал матросам, как гнать смолу, помог с инструментами. Хороший самурай, добрый, хоть и безработный, без хозяина, но с двумя заткнутыми за пояс мечами – знаком клановой избранности.
Решив, что Масуда шпионит в пользу русских, местное правительство решило его арестовать и казнить. Самурай, случайно узнав об этом, помчался в русский лагерь.
– Иосиф-сан, спаси мою душу! – бросился в ноги Гошкевичу.
Тот отложил бумаги, встал с матросского рундука, на котором сидел, мигом выбросил оттуда всё, кинул на дно ящика свою шинель.
– Залезай! Идёт погрузка багажа, никто не увидит тебя!
Вечером того же дня от берега отошло торговое судно, которое адмирал Путятин зафрахтовал у американцев, чтобы вернуть часть экипажа в Россию. Так Масуда Косай оказался во Владивостоке, а потом и в Санкт-Петербурге. Русская гуманность спасла японского самурая.
Два хороших человека встретились, и тут же судьба развела их в разные стороны: Масуда через четыре года принял православие, а Гошкевич стал первым дипломатическим представителем Российской империи в Стране восходящего солнца. Поменялись, так сказать, местами. И независимо друг от друга заканчивали непростую работу – составляли русско-японский словарь.
Бывший выпускник духовной академии Иосиф Гошкевич начал свою миссию дипломата со строительства православного храма рядом со зданием, выделенным японским правительством под консульство в городе Хакодате. Поначалу консульство размещалось в буддийском храме и лишь через год переехало в двухэтажное деревянное здание. Рядом с ним и начали возводить храм.
Строили всей прибывшей командой: сам доктор богословия Гошкевич, священник отец Василий, морской офицер охраны, врач да четыре слуги. Посильную помощь оказывали даже члены семьи дипломата: жена, дети и две их няни. А когда белокаменная церковь Вознесения Христа была освящена, отец Василий вдруг заболел и покинул Японию. Остался храм без настоятеля.
Глава дипмиссии обратился в Священный Синод с просьбой прислать для посольской церкви священника с высшим духовным образованием. Пока ждали настоятеля, дружное семейство Гошкевичей старалось максимально сблизиться с местными жителями. Консул открыл школу и бесплатную больницу, издал на свои деньги русскую азбуку для детей, обучал японцев морскому делу, языку и медицине, мастерил с ними ветряную мельницу.
По вечерам в консульство приходили все желающие полюбоваться на европейскую одежду, только что напечатанные фотографии (Гошкевич сам снимал окрестности) и прочие «заморские штучки». В храм местные не заходили – другая религия, да и служб там нет.
Гошкевич торопил Санкт-Петербург с ответом.
– Японский народ, недавно почти насильно втолкнутый в семью цивилизованного европейского мира, давно имел право на это место по внутреннему родству, – писал он. – Не потому ли он проявляет удивляющую всех энергию, стремление к цивилизации, интерес к христианским ценностям и всему русскому?
…Ещё когда Гошкевич у адмирала Путятина на корабле служил, в одной из отдалённых волостей Смоленской губернии жил в бедной семье мальчик по имени Иван. Ему ещё шести не было, когда мать умерла. Отец служил дьяконом в сельской церкви, потому сумел пристроить сына в духовное училище. А по окончании его Иван за хорошую успеваемость получил направление в Смоленскую семинарию. И потопал туда по осени пешком – за сто пятьдесят вёрст.
В 1856 году Иван Касаткин блестяще окончил курс семинарии и был за казенный счет отправлен в Петербургскую духовную академию. Двадцатилетний юноша выказывал такие блестящие способности, что ни у кого не было сомнений: он останется в столице и будет профессором.
Однажды, проходя по академическому коридору, Иван заметил объявление с предложением кому-нибудь из выпускников отправиться в Японию на роль настоятеля посольской церкви. Прочитал – и прошёл мимо. А во время вечернего богослужения накрыло вдруг озарение:
– Это – мой крест!
Словно голос сверху, выше храмовых сводов.
Вернувшись с всенощной, он, несмотря на поздний час, отправился домой к ректору академии и, волнуясь, заявил с порога о своем желании ехать в Японию, но не священником, а монахом. Ректор сочувственно отнесся к искреннему порыву юноши, и в считанные дни судьба Ивана Касаткина была решена.
Он принял постриг а монашество под именем Николай. При этом епископ пророчески сказал:
– Не в монастыре ты должен совершить течение подвижнической жизни. Тебе должно оставить самую Родину, идти на служение Господу в страну далекую. С крестом подвижника ты должен взять посох странника, вместе с подвигом монашества тебе предлежат труды апостольские. В добрый путь!
С иконой Смоленской Божьей Матери иеромонах Николай покинул Петербург, отправился в далёкий путь. Почти год он добирался до Японии. Сошёл с корабля на чужую землю в самодельной рясе и с бронзовым крестом на груди.
Он оказался в самой гуще недобрых событий: шла война, император внедрял прозападные реформы, а сёгунат с помощью самураев ожесточённо сопротивлялся им. Иностранцы проходили по статусу «неверных варваров», так что им доставалось от тех и других. Револьверы не спасали иноземцев – мечи самураев порхали в воздухе быстрее пуль.
«Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык, – писал позже отец Николай. – Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Кое-как научился я наконец говорить по-японски и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений».
Один Господь знает, сколько ему пришлось пережить мучений в эти первые годы. О проповеди не могло идти и речи: японцы смотрели на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и дьяволы. Их нельзя слушать, их надо уничтожать.
Судьбе было угодно, чтобы они встретились – 28-летний иеромонах Николай, проводящий дни и ночи в молениях и изучении чужого языка, и бывший самурай, а ныне жрец-синтоист 29-летний Такума Савабэ. Японец состоял членом тайного общества, поставившего своей целью изгнать всех иностранцев из страны, и был известен в Хакодате тем, что владел мечом как никто другой. Он учил фехтованию сына русского консула Гошкевича, поэтому регулярно появлялся в русской дипмиссии.
Савабэ был ронин, то есть самурай без хозяина, «человек-волна». Настоящие самураи брили лоб, ронины же отращивали волосы. Ещё они отличались особой жестокостью и часто покидали своих хозяев лишь затем, чтобы те не несли ответственности за действия своих прежних слуг.
Всякий раз, увидев иеромонаха Николая в рясе, Савабэ судорожно сжимал рукояти своих мечей и смотрел с ненавистью вслед. А однажды задумал убить его и подкараулил на заднем дворе. Савабэ уже готов был выхватить меч, как Николай вдруг спросил его по-японски:
– За что ты на меня так сердишься?
Ошарашенный спокойствием противника, самурай процедил сквозь зубы:
– Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли выглядывать нашу землю. Вы хотите что-то украсть у нас. А ты своей проповедью собираешься навредить Японии больше других.
– Ты разве знаком с моим учением? – продолжал Николай на чистом японском языке.
– Нет, – смутился синтоист.
– А разве справедливо судить, тем более осуждать кого-либо, не выслушав его? Разве справедливо ругать то, чего не знаешь? Ты сначала выслушай да узнай, а потом уж суди. Если моё учение неправильное и несёт зло, тогда и прогоняй нас отсюда, делай что задумал. Вот тогда ты поступишь справедливо. Но сначала надо выслушать.
– Ну, говори!
Целый час отец Николай читал проповедь для одного человека. Первый раз вещал на чужом языке слово Божье. Слова иеромонаха потрясли самурая. Он смиренно испросил разрешения прийти ещё раз и продолжить беседу.
Прошло совсем немного времени, и отец Николай уже сообщает в отчёте митрополиту: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. В семействе у него прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия. Слушает проповеди внимательно. Если он не охладеет или не погибнет (за принятие христианства здесь неизбежно казнят), то от него можно ждать многого».
Уже в апреле 1865 года иеромонах Николай пишет: «Жрец-синтоист с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо
