отдела Черемухин в приказе-воззвании № 2 постановляет станицу Кардоникскую уничтожить. Он призывает население отдела «не давать приюта каинам советской власти — кардоничанам» и требует от жителей села Георгиево-Осетинское выдать «всех белогвардейцев, и явных, и скрытых врагов советской власти».
Со своим грозным воззванием Черёмухин с сотней красноармейцев отправляется в Карачай пополнить отряд горскими всадниками и вместе с ними учинить показательную расправу над казаками и осетинами. Особоуполномоченный обещает за содействие отдать кардоникские юртовые земли. Карачаевские старшины мрачно выслушали и отвергли предложение провокатора: «Знай, начальник: ничего нет дороже законов
куначества. Мы с кардоничанами кунаки...»
В ущелье Кубани отряд Черёмухина был окружен и разгромлен, но уполномоченному удалось бежать.
Из штаба 9-й армии 10 августа в Екатеринодар отсылается телеграфное донесение за подписью Машкина: «.7 августа в связи с налетом противника и создавшейся угрозой Баталпашинской. перед отходом полков из Кардоникской эта станица была уничтожена».
Неизвестный Машкин, не сомневаясь в успехе операции Черёмухина, поторопился сообщить об уничтожении мятежной станицы. Вернувшееся население затушило подожженные хаты под соломенными крышами. Войсковой старшина Маслов вновь формирует гарнизон, комендантом станицы назначает Якова Нагубного. С ними неотлучно находится хорунжий Григорий Федосеев.
Наивные кардоничане не могли и предположить, что за их восстанием пристально следит из Кремля вождь мирового пролетариата В. И. Ленин. В телеграмме от 9 сентября 1920 года на имя Г. К. Орджоникидзе он рассудительно наставляет: «Быстрейшая и полная ликвидация всех банд и остатков белогвардейщины на Кавказе и Кубани — дело абсолютной государственной важности. Осведомляйте меня чаще и точнее о положении дела».
Его послушно «осведомляли». Вожди и их приспешники разрабатывали стратегические планы в кабинетах, в потайных особняках, чины помельче претворяли идеи в практику, а люди и целые народы умывались кровью. В Кисловодске вблизи железнодорожного вокзала поселился неприметный человек в мятом картузе, с манерами обходительного лакея, — Александр Трофимович Стопани, близкий друг и соратник Ленина, глаза и уши его. Под видом профсоюзного работника, защитника интересов «обездоленных трудящихся» он зорко следил за событиями на Северном Кавказе и за восстанием верхнекубанских казаков, тайно наставлял своих и слал донесения в Кремль. Знать бы, что он сообщал Ленину о Кардоникской, но телефонные разговоры к делу не пришьешь, а шифровки или уничтожены, или хранятся в недоступных архивах.
Александр Трофимович обладал недурным вкусом: реквизированный особнячок он облюбовал приличный, с просторной залой, многочисленными комнатами и подвалами, с лоджией на третьем этаже, искусно скрытой от посторонних глаз. Выходя на лоджию, борец за народное счастье с удовольствием дышал целебным воздухом и смотрел на соседний дом, в котором с июля 1917-го и по декабрь 1919 года квартировала прима-балерина Императорского балета Матильда Кшесинская. Он упивался мыслью, что сравнялся с нею. нет, стал выше её, ибо она, как и другие «бывшие», была в полной власти Ильича, но не знала об этом. Кшесинская пыталась уберечь на тихой улице себя и своего сына, рожденного от двоюродного брата царя великого князя Андрея Владимировича Романова. Пусть Матильда благодарит судьбу, что ей позволили выбраться отсюда. Все-таки знаменитость... А вот казаки Фостикова и Маслова, злейшие враги пролетариата и советской власти, заведомо обречены. На этот счет у Александра Трофимовича не было и тени сомнения. Он сам был вершитель судеб.
Лес рубят — щепки летят. Стопани полагал: в жестокой борьбе своих и чужих освобождается на земле пространство для лучших, сознательных граждан. Прополка человечества, в особенности казачества, весьма полезна. И что с того, что под огненную колесницу истории угодил и незадачливый Черёмухин. Это хорошо. Наглядный пример коммунистической справедливости. За «трусость, паникерство и провокацию» Черёмухин был осужден ревтрибуналом и тотчас расстрелян.
XV.
В Беломечётской генерал Фостиков испытал невыразимую боль: враги расстреляли сестру Александру Архиповну с шестью детьми, бабушку и отца, ещё нескольких родственников. Михаил Архипович записал в дневнике: «Этот гнусный и невиданный до тех пор террор и зверство над моими родными зажгли у меня такую бешеную месть, что я поклялся перед Богом в будущем не пощадить ни одного коммуниста».
В тот день было изрублено двести коммунистов из эскадрона 9-й армии, которые не успели скрыться на лошадях и тачанках.
Стремясь выйти на оперативный простор и овладеть направлением на Лабинскую, Майкоп и Армавир, чтобы прорваться к Черноморскому побережью и соединиться с предполагаемыми десантными частями Врангеля, Фостиков переводит тыл армии в станицу Псебайскую. В первых числах августа его войска занимают Вознесенскую, Каладжинскую и Зассовскую. Но к Армавиру уже спешно перебрасываются эшелоны 14-й советской дивизии, а в Майкопе и на Армавирско-Туапсинской железной дороге сосредоточиваются три пехотных и два конных полка красных. Они встревожены тем, что 4-й Хопёрский полк и 12-й пластунский батальон, в котором немало кардоникских и зеленчукских казаков, вытеснили из Баталпашинской остатки их войск и, развивая успех в двух направлениях, снова освободили Суворовскую и Воровсколесскую.
Над повстанцами стелется пыль, смешанная с седым пеплом. В некогда цветущих станицах Бекешевской и Боргустанской чадят головешки. Изуродованные тела женщин и младенцев, обугленные трубы куреней, взорванные храмы, зияя темными провалами, немо взывают к отмщению.
Получив подкрепление со станции Невинномысской, красные снова врываются в Баталпашинскую, чинят в ней расправы. Федосеев узнаёт, что на окраинах Баталпашинской, Бекешевской и Суворовской во рвах приняли мученическую смерть сотни женщин, стариков и детей. Маслов с группой казаков спешно уходит на территорию Лабинского отдела, к Фостикову, перекрывшему ущелья рек Большой и Малой Лабы. Теперь Михаил Архипович решает пробиться напрямик к Черноморскому побережью — к Адлеру и Сочи. В случае неудачи можно будет совершить манёвр и через перевалы выйти к морским портам Сухуми и Гаграм... Он ещё надеется на помощь десанта генерала Улагая, который должен был высадиться на побережье, доставить оружие и оказать поддержку в занятии Туапсе. Но, как выяснится, плохо подготовленный десант завяз в попутных боях.
У армии Фостикова кончаются боеприпасы и продовольствие, лазареты переполнены ранеными. А тут ещё поступило донесение от майкопской группировки: казаки разбегаются, сдержать фронт невозможно. Пользуясь отчаянным положением повстанцев, советские войска усиливают натиск: в наступлении не жалеют патронов, с аэропланов бомбят колонны войск. На отдельных участках бросаются в атаку бронеавтомобили. В листовках Фостикову предлагают выгодные для него условия сдачи, но он приказывает полковнику Демьяненко подняться в верховья Малой Лабы и через перевал Аншха захватить город Романовск.
Авангард двинулся по непроходимым тропам, за ним пешком и на подводах потянулись раненые бойцы и жители, гнавшие домашний скот. На перевале, увенчанном ледниками, нудно моросил обложной дождь, одежда промокла до нитки. Дорога оборвалась, пришлось у голых, ознобных скал разобрать всю артиллерию (напрасно с нею мучились) и сбросить в пропасть. Негодные пулемёты тоже полетели в бездну.
В наплывшем молочном тумане почти вслепую спустились в урочище Умпырь. Многие казаки из ближних станиц невидимо рассеялись, и 30 августа 1920 года Михаил Архипович записал: «Уже на Умпыре я не препятствовал казакам уходить, так как знал, что дома они не усидят, а значит, все время будут вести борьбу с большевиками. Для сохранения группы “зелёных” в районе станицы Кардоникской я отпустил всех казаков этой станицы (около 100 человек) с хорунжим Федосеевым, с которым послал ориентировку и
указание группе в Баталпашинском отделе расходиться и приостановить военные действия».
На побережье Фостиков узнал, что высланная из Крыма эскадра попала в шторм. Лишь спустя пять дней к Гаграм подошёл флот из шести судов. Похудевший, измотанный генерал сел с женою в лодку и отплыл на корабль «Дон» договариваться по рации с Врангелем о дальнейших деталях своей одиссеи. Михаил Архипович предпринял неимоверные усилия, чтобы не отдать казаков и их семьи в руки большевиков и грузинских националистов. В темноте транспортные суда «Ялта», «Крым» и «Дон» в сопровождении медлительного болиндера, окованного броневыми листами, неслышно приблизились к берегу на свет сигнального костра. После изматывающих, нервных переговоров с Тифлисом, спорадических перестрелок с береговой охраной удалось погрузить пять тысяч казаков, вместе с остатками улагаевского десанта. Наконец под защитой крейсера «Алмаз» и двух подводных лодок отплыли в море.
Восьмого октября 1920 года последний рыцарь казачьего сопротивления на Кубани прибыл с войсками в Феодосию. Отмечая заслуги Фостикова, генерал Врангель наградил его орденом Святого Николая Чудотворца 2-й степени и вручил ему приказ о производстве в чин генерал-лейтенанта.
О Михаиле Архиповиче ещё долго говорили в верхнекубанских станицах. Партизан Яков Нагубный ободрял казаков: «В Крыму Фостиков соберет несметные силы, утопит в море супостатов и станет верховным правителем Горской республики, Кубани и всего Кавказа. Помощниками у него будут Маслов и Крым-Шамхалов».
Казаки отводили глаза, внимая проникновенным словам Якова Демьяновича.
На родину Фостиков так и не вернулся [2].
XVI.
В конце 60-х частенько навещал меня в Черкесске, в редакции областной газеты, а в 70—80-е годы регулярно присылал мне в Орел и Москву письма с краеведческим уклоном Фёдор Алексеевич Таланов. С ним меня познакомил Фёдор Петрович Воронкин. Будучи всеядным исследователем, Таланов тоже интересовался судьбой Федосеева и наших станичников. В прошлом активный селькор газеты «Красный Карачай», в годы Великой Отечественной войны кавалерист-орденоносец 3-го Гвардейского Краснознаменного корпуса, гвардии майор в отставке, Таланов был оригинал, самородок, довольно экзотическая личность. Носил он кубанку с красным вершком, из-под которой буйным коком выбивался посеребрённый чуб, и щегольские растопыренные галифе с бордовыми кантами. За ухом у него обычно торчал карандаш, а в кожаной командирской сумке, предназначенной для документов и секретных донесений, теперь хранились подробно записанные им автобиографии ветеранов.
Отец Таланова, Алексей Иванович, родом из Кардоникской, до революции отправлял должность писаря в высокогорном карачаевском ауле Картджурт (где и родился Фёдор Алексеевич). В подполье Таланов-старший «занимался вопросами текущей политики большевистской партии по свержению эксплуататорских классов». Знавший в совершенстве местные языки, в Гражданскую войну он жил в черкесском ауле Касаевском. Как отмечает наш летописец, к его отцу
