Нигробове, Ксении Дороховой и Февронье Ильиничне, интересовался судьбой Сергея Дорохова и Макара Могильного. С жадностью слушал ответы, делал записи в блокноте... «Ты всё пишешь. Чего ворошить прошлое, отдохни», — посочувствовал ему Никифор Филиппович. Федосеев с укоризной взглянул на него, признался: «Понимаешь, надо оставить землякам историческую книгу о Гражданской войне на Кубани, о событиях в Кардонике. А то будто мы и не жили».
Видно, как ни старался Григорий Анисимович вычеркнуть из памяти трагические дни своей молодости, они напоминали о себе, жгли душу.
Эта поездка, как я понял из рассказа Никифора Филипповича, дала писателю обильную пищу для раздумий и, несомненно, обогатила сюжет его новой, к сожалению, прощальной повести.
XXVI.
На другой день брат Василий, приехав домой обедать, передал мне, что Никифор Филиппович хочет повидаться с нами ещё раз. Я быстро собрался, и мы отправились в гости к старику. Посидели во дворе, потолковали по-родственному. Я так и не понял, зачем старик позвал нас.
Когда мы с братом направились к машине, Никифор Филиппович сильно разволновался, вышел за ворота. Что-то кольнуло в груди. Мне вдруг подумалось, что я вижу его в последний раз, не зря же он пожелал пройтись со мною по улице, говоря, будто ему надо поразмять старые кости.
— Ты это. спрашивал про тетрадь Федосеева, — напомнил он вдруг, отводя невинно-синие глаза. — Вишь ты, совестно было признаться, что Гришка отдавал её мне на сбережение. Принёс тетрадь и просить: «Сховай куда-нибудь подальше от греха, а то, боюсь, попадёть в чужие руки. Много ко мне всякого народа стало прибиваться с Дороховым».
— Давно это было? — с волнением спросил я Никифора Филипповича.
— Кажись, в двадцатом году. Как раз в тот день, как насовсем пришли в станицу красные... Я взял тетрадь и пытаю брата: «Ты что, не доверяешь Дорохову?» — «Не-е, но так надежней, — сказал Гришка. — У тебя она сохранится лучше. Сховай на потолке. В погреб не клади, отсырееть». Ну, я так и сделал, как он советовал.
Мы сошли на обочину.
— И что дальше?
— Сховал я тетрадь и забыл про неё, будь она неладна. Валяется у боровка и нехай валяется, полудновать не просить... Гришка тожеть о ней не вспоминал, а потом вскорости убёг. Помню, кончилась бумага, ни листика, ни четвертинки. Не из чего цыгарки скрутить. Начал лопухи сушить для завёрток. Тут я и вспомни про тетрадь, полез на потолок взять чистые листы на курево. Думаю, буду помаленьку вырывать их. Ага, ищи-свищи! Была — и нету. Небось, ктой-то поумнее меня обшарил углы и нащупал её за боровком.
— Григорий Анисимович спрашивал о ней?
— А то нет! — с горечью вымолвил Никифор Филиппович. — Он же из-за неё тожеть приезжал в Кардоник. Рассерчал на меня, чуть не плачеть: «Я на тебя надеялся, а ты не сберёг тетрадь. Пропали мои записи!» — «Да плюнь, говорю, на них. Пропали и пропали. Ты умный, придумаешь что-нибудь из головы». А он сидить на лавке сам не свой, горюеть. Чудак человек! Тогда вся жизня перевернулась вверх дном, все как с ума посходили, а он заладил: «Погубил тетрадь! Нема тетради, что я теперича буду делать?!» Оно, конечно, ему обидно. А мне рази весело? У меня кошки на душе скребуть. Рассуди сам: кругом вражда, такая заваруха... Как и Гришка, я тожеть в лес убегал, в пещерах, в волчьих яминах скрывался. А в это время по хатам, по дворам шастали тёмные люди... кому не лень. Да и рассуди, какое у меня было сознание? Думал: тетрадь всего-навсего бумага. Отыщись она на потолке, сам бы скурил её. Это теперича я соображаю, что к чему...
Ища сочувствия, Никифор Филиппович растроганно поглядел на меня, и вздох раскаяния вырвался из его груди:
— Думаешь, легко рассказывать про это... В общем, Григорий Анисимович уехал от нас дюже расстроенным. «Теперича, говорит, надо обо всём писать по памяти, а память прохудилась».
Когда мы уж совсем распрощались с Никифором Филипповичем, в последний миг старик ухватил меня за рукав, проговорил с чувством:
— А може, она не пропала? Небось, лежит гдей-то. нетронутая?
— У Нигробова в несгораемом сейфе? — пошутил я.
— Ого! Попади она к нему в сейф, оттудова её силком не выудишь, — с виноватой улыбкой обронил Никифор Филиппович.
Мы постояли немного и простились — уже, как выяснится, навсегда. Наш кардоникский белоголовый долгожитель вскоре умер и унёс с собою многие тайны. Не всё же он рассказал о себе и своём двоюродном брате.
Не знаю, встречался ли Григорий Анисимович с Нигробовым и давним своим дружком Сергеем Дороховым. При обоюдном желании можно было и повидаться... Хотя люди пожилые, тем более характера осторожного, твердого, что называется, тёртые калачи, обычно избегают свидетелей своей прошлой жизни. Кому хочется заглядывать в сумеречные уголки памяти, лишний раз бередить себя воспоминаниями.
Потерянная тетрадь — это потерянность того, что могло по праву таланта осуществиться, но не осуществилось. Потерянность иной писательской судьбы. Восстанавливая отдельные страницы из прежней
жизни писателя и станичников, я узнал, что одна из вершин Западного Кавказа названа именем Федосеева. Так, благодаря Григорию Анисимовичу и его другу Улукиткану незримо соединились Кавказ, Восточные Саяны и Сибирь. Словно две точки в безбрежном космосе, эти уроженцы Юга и Севера, казак и эвенк, сошлись однажды на земных путях и, к немалому удивлению, обнаружили общность своих судеб. Наверное, всё это свершилось по воле Провидения.
Примечания
1. Борис Бабенко — урядник Собственного Его Императорского Величества Конвоя.
2. В Феодосии М. А. Фостиков занимался эвакуацией казаков и в последний день октября 1920 года отплыл с войсками в Турцию. Всего из Крыма удалось увезти 150 тысяч человек, из них только 40 тысяч боеспособных воинов. В эмиграции, на острове Лемнос, генерал был командующим Сводным Кубанским казачьим корпусом, много лет преподавал в сербских гимназиях. Умер 29 июля 1966 года в Белграде, похоронен в городе Стара Пазова (Югославия).
3. П. М. Маслов с 1922 года находился в Македонии и в городке Крыльево (Югославия). В 1941—1944 гг. воевал летчиком в Алжире. В старости, потерявший зрение и слух, полковник никого не узнавал. 26 декабря 1969 года казак Иван Ефимович Дробот писал о нем генералу В. Г. Науменко в США из Бельгии: «Придешь к нему, поздороваешься, а он предлагает начать формировать отряд или предлагает идти в наступление». Умер Маслов 1 мая 1974 года в доме престарелых в Бельгии.
4. Михаил Дмитриевич Мироненко (1891—1986), бывший командир «зеленой армии», насчитывавшей несколько тысяч человек; после заключения многие годы был проповедником, помощником пресвитера в общине евангельских христиан баптистов.
В пользу общины он передал большую часть своих сбережений, накопленных личным трудом.
5. Павел Яковлевич Нагубный — тот самый младенец, выпавший из рук убитой матери. Жил безвыездно в Кардоникской, послушно трудился в колхозе. Умер в 1990 году.
https://share.yandex.net/go.xml?
https://xn--90aefkbacm4aisie.xn--p1ai/avtor/podsvirov-ivan
********************
Материалы из Сети подготовил Вл.Назаров
Нефтеюганск
11 апреля 2024 года.
*********************
ПРИЛОЖЕНИЕ
Григорий Анисимович Федосеев
Последний костер
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
На поднебесной вершинеБыл конец сентября.
Поседели грозные макушки гор. Укротили свой бег ручейки. Смолкли птицы, и с мокрых камней уже не сходил хрусткий ледок.
Тайга стояла суровая, погруженная в неразгаданные думы.
Все чаще мирное небо мутили мятежные тучи -- вестники надвигающихся холодов.
Я только что вернулся с поля -- из глубоких безлюдных мест Приохотского края. За шесть месяцев скитаний по тайге я отвык от жилья, от пружинной кровати, от комнатной духоты, от всяких распорядков дня, а главное -- от работы за столом. Одичал. Но как и в прошлые годы, возвращаясь в "жилуху", в таежный городок на Зее, я предвкушал ожидавшие меня радушие и гостеприимство старенькой Акимовны, моей квартирной хозяйки. У нее в ветхой избе я снимал горницу, где прожил много зим, не зная забот, как "у Христа за пазухой". Я знал, что ждет она меня с первых дней заморозков, с материнской тревогой бросается к оконцу, заслышав скрип калитки, или дверям -- на шорох у порожка. Одинокая, давно потерявшая мужа и детей, она принимала меня как сына.
Так было и в этот раз.
Первый день я просто привыкаю к комнате, к обстановке, привожу себя в порядок. Надо непременно постричься, сходить в баню. Вечером, при свете лампы, кое-что записать в дневник, последние дни я совсем его не открывал.
Снимаю с себя походную одежду, изрядно потрепанную, в латках, пахнущую дымом кедровых костров, болотами, заплесневевшими ущельями, глухими таежными дебрями. Акимовна свертывает мою одежду в тугой узел, выносит в кладовую, -и сразу будто не было холодных ночей у костра, плаванья на резиновой лодке через бурные пороги, звериных троп по кромкам скал.
-- Ты, поди, и не заметил -- изба-то без тебя покосилась, валится на глухую стену. Подпереть бы ее столбом, она бы еще подюжила, -- говорит старушка, вернувшись в горницу.
-- Вот ужо, Акимовна, немножко отогреюсь и стену выпрямлю, заставлю ее еще постоять, -успокаиваю хозяйку.
-- Пользы от меня никакой нет, только беспокойство людям. Кто ее, эту старость, выдумал. -- И Акимовна, утерев глаза краем фартука, прислонившись плечом к дверному косяку, заботливо и ласково глядит на меня...
Под вечер я отправился в штаб экспедиции. В кабинете главного инженера Кочубиевского на столе -карты, схемы объектов и маршрутов, последние сводки полевиков. Дела в экспедиции идут неважно. Год оказался тяжелым. Все лето одолевали пожары. Они возникали в конце каждого засушливого периода -в лесу или в торфяных пластах марей, окутывая дымом огромные пространства. В этот период ни о какой работе не могло быть и речи. А за пожарами, будто нарочно, от Охотского моря наплывал надолго туман с моросящим дождем. И тогда ручьи, реки, болота, захлебываясь водой, становились непроходимыми ни для людей, ни для оленей. И так весь полевой сезон: то палит, то мочит. Из-за этого пять подразделений экспедиции еще находятся на незавершенных объектах, маются, кто в тайге, кто на снежных вершинах или в зыбунах.
Кудесники из метеослужбы предвещают на всю округу большие холода с затяжными буранами. Этого мы все боимся. Человек-то еще как-нибудь выдюжит, пересилит себя, как-то приспособится к холоду, а у инструментов есть температурный режим, и никакие усилия не заставят их работать точно. Мы тайно надеемся, что метеослужба ошибается, это бывает с нею не так уж редко. Но мы все-таки принимаем решение до начала предсказанной непогоды подкрепить действующие подразделения техническим составом и опытными рабочими, заранее намечаем для них маршруты возможного отступления в жилые места.
Все эти объекты находятся от штаба экспедиции, расположенного в городке Зея, на расстоянии многих сотен километров, в таежной глуши. Решаем, что завтра главный инженер Кочубиевский с рабочим вылетит в Удское и попытается посадить У-2 на одну из речных кос на Мае, близ устья речки Нимни. Дальше пешком они взберутся на главную вершину левобережного хребта, где стоит подразделение. Инженеру Куцему предложено к утру быть готовым вылететь на озеро Токо и оттуда на оленях проследовать к реке Гонам -- к нивелировщикам (*Нивелировщик -- специалист по
