Неудачный день для дьявола

Много в ней народу всякого жило.  И поп, и даже раввин, и пьяницы, и зажиточные, и бедствующие. Бывало пили, бывало и дрались. Обычная деревня с преимущественно русским и частично еврейским населением.

Опытным взглядом искушённого искусителя чёрт оценивал толпу народа, отделял агнцев от подходящих людей, праведников от тех, с кем можно иметь  дело. Сразу наметил несколько кандидатур.
Подвыпивший молодчик, что-то злобно бурчащий себе под нос — клянёт на чем свет стоит приказчика.
Ростовщик, отмахивающийся от назойливого должника, тоже хорош.
Но более других ему понравилась пара. Мужичонка, крепкий ещё, хоть и в летах, властно вёл под руку молодую, явно много моложе его, супругу. Женщина по-крестьянским меркам была писанная красавица. Крепко сбита. Одарена и пышной грудью, и большим задом. У таких отбоя в поклонниках не бывает. Мужик всё по сторонам глазами косит, как бы кто его жене, не дай Бог, не приглянулся. А та павой плывёт, будто ничего кругом себя не замечая.

Семья, особенно неравные браки, всегда была надёжным источником греха. Тут и стараться не придётся. Женщина ему поможет. Чёрт потирал руки. Выследил, где живут.  Разузнал, что мужа Фёдор Лукич звали, а жену —  Агриппиной, что женились недавно, что он характера скверного, ревнивый, хотя люди могли и наговорить — с них станется. Она как любая красавица глуповата.  Как воск будет в руках. Не теряя времени, нагрянул к ним. Представился коммивояжёром. Термин пришлось упростить. «С города вещички на продажу привёз».

Правда, мужик кряжистый попался. Сразу осёк.
— Только кормить мне вас нечем, — ещё  на пороге, отерев губы от сметаны, заявил он.

У любого чёрта всегда с собою есть то, с помощью чего людей соблазнять можно. И деньги, и побрякушки блестящие. Брошки, серёжки и колечки. План созрел тут же. Жена молодая, полная сил. Неудовлетворённая — такие вещи он сразу видит. У мужика два парня работают. Один — дундук дундуком. А второй — ничего. Не сказать, конечно, что пригожий. Но зато молодой. Всяко лучше, чем эта старая рожа. Жену как в клетке держит, от себя не отпускает. Вот бы её с тем парнем свести, на  измену  подбить.  А потом  мужику донести.  Ревность  сначала  как  следует разжечь.  Расписать получше в самых чёрных красках, как над ним за его спиной смеются. Глядишь, в порыве и убьёт кого-нибудь. Не дурно всё могло выйти.
Как достал он все кольца, браслеты, у бабы глаза загорелись. Вся расцвела. С гостем ласково заворковала. Женщины есть женщины. Хочешь душой её завладеть, дай ей в руки украшение, лучше золотое да с камнями. Фёдор Лукич посидел, поглядел, новостей городских поспрашивал. Да вышел  вскоре.  По делам  хозяйским.  Агриппина  всё  насмотреться  не могла. Примеряла  одно  за другим.  Выбирала. Перед чертом  вертелась,  щебетала. Чёрту  того и надо было. Любопытством её завладеть, а, следовательно, и разумом.

Повёл он речи соблазнительные. Издалека пошёл.
— Муж у вас хозяйственный, солидный. Сразу видно.
— Это Фёдор Лукич, что ли? — удивилась баба, будто у неё ещё другие мужья были.
— Не дом у вас, а полная чаша.
— Да уж.
«Ага, уже и недовольна», — обрадовался чёрт.
— А что же так? Можно подумать, что вам с ним плохо живётся. Вон он и на украшения для вас не поскупился, — повёл свою атаку 329-й.
— От него дождёшься. Вы думаете, он просто так их мне покупает. Провинился, вот и ластится, загладить хочет.
— Чем же таким он мог провиниться?
— Да уж было кое-что.
«Совсем здорово получается», — ликовал чёрт.
— Неужели, бьёт вас?
— Он не из таких.
— Как?! Неужели, изменяет, — меткой догадкой попал прямо в точку.
— От вас не утаишь. На то вы и еврей.
— Неужели, он на кого-то польститься мог, когда у него такая красота распрекрасная под боком, — Павличек изобразил удивление, переходящее в негодование.
— Скажете тоже, — баба попыталась изобразить скромность, но глазками всё же игриво стрельнула.
— И скажу не просто красота. В городе, во всём высшем свете их такой красавицы не сыщешь, — запел соловьём чёрт.
— Вы меня засмущали, в краску ввели, — заахала баба, не смущаясь и не краснея, но для приличия всё же отвернувшись.
— Удивляюсь, как это муж ваш не ценит, счастья своего не видит.
— Что с него взять? Такова уж наша бабья доля. Сиди да терпи.
— А вы знаете что? Возьмите в отместку ему самому, так сказать, той же монетой отплатите.
— Это что вы такое говорите? — Агриппина, в свою очередь, изобразила удивление, подходящее к границе негодования, но благоразумно не переходящее её.
— А что? Ему можно, а вам нельзя?
— Я вас не понимаю, — резко оборвала она, но внимательно слушать не перестала.
— А что тут такого? Кто это сказал, что одним мужчинам всё дозволено и простительно, а женщинам — ни-ни, даже думать нельзя? — чёрт запел известную песню о равенстве, через которую не одну женщину нечистая сила к себе переманила.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — сказала, всё прекрасно поняв.
— Что ж, неужели рядом с вами никого нет? Парня какого-нибудь молодого, кто на любовь ответить бы мог?
— Молодого? Молодые — всё сопля зелёная. Мне нравятся мужчины поосновательнее.
— Такие как Фёдор Лукич?
— Да. Он своё знает.
— Никогда бы не сказал, глядя на него, что он — дамский угодник.
— Мне по душе мужчины солидные. Такие, как вы, например.
У чёрта аж кровь к голове прилила. Хотел с чёрного хода зайти, а ему парадные ворота распахнули. Да не просто распахнули, так ещё и силой туда заталкивали.
— Сразу видно. Понимаете, что женщине надо, — сказала и руку ему на колено положила. Чёрта в жар бросило. Он, конечно, рассчитывал на соблазнение. Но не на своё же собственное. Это слишком даже для искусителя.
— А, скажите, правду говорят, что все еврейки, — замялась, — даже не знаю, как сказать... — наклонилась к уху, зашептала. У чёрта от услышанного кровь обратно от головы отхлынула.
— ... А я вот нет. Хотите поглядеть, — рукой поднималась всё выше по его бедру. Если бы чёрт мог, то  покраснел бы. Процесс развивался по совсем иному пути, нежели он предполагал.
— Вы такая обворожительница. Богиня. Я вами очарован, — будто в тумане говорил чёрт, по-видимому, и в самом деле немного увлекшись или просто не зная как вывести разговор в нужное русло.

— Так вот, значица, чем вы тут без меня занимаетесь, — словно с неба раздался голос.
В дверях стоял Фёдор Лукич.
Чёрт молчал. Женщина тоже.
— Значица, вот вас, господин хороший, какие драгоценности интересуют.

Не успел застигнутый в расплох чёрт пролепетать и начала извинения, как уже получил по уху, по шее, по хребту и в поддых. Затем с помощью пинка он был выдворен из избы.

Хромающей походкой шёл чёрт, потирая подбитый глаз. Не на такой исход он рассчитывал. Казалось, идеальная ситуация была. Жена изменяет мужу. Муж ревнует. Чёрт собирает плоды. Но женщина из-за своей природной склонности к коварству нарушила все планы и переиграла его. Вместо того, чтобы тихо-мирно соблазниться, она сама решила соблазнить.

Вытолкав незадачливого коммивояжёра и неудавшегося искусителя, Фёдор Лукич вернулся  с самым решительным видом к своей сконфуженной супруге и нежно чмокнул её в щёку.
— Ловко ты его. Даже не шелохнулся, пока я его бил, — заметил муж.
— Чтобы я какого-то жидка обольстить не смогла, — лукаво улыбаясь, отозвалась жена, поигрывая задарма приобретёнными драгоценностями.
— Главное, чтобы ты была довольна, ласточка, — покорно проворковал Фёдор Лукич.

3

Побитый, ограбленный Иосиф Павличек мог бы вызвать к себе жалость, когда бы мы не знали, что перед нами перевоплотившийся чёрт, и если бы в России не относились с  такой неприязнью к евреям. Однако уныние — грех в том числе и для чертей. Поэтому 329-й не отчаивался. Не бывает, чтобы кто-нибудь не давал в долг, а кто-то не занимал. Там, где есть люди, должны быть и ростовщики. Был свой ростовщик и в Помятовке. К нему и пошёл чёрт, уверенный что на этот раз уж точно всё будет наверняка.

Исаак Мендл, не гнушавшийся порой скупкой у сомнительных личностей несомненно краденных вещей, ссудивший под дикие проценты, обещал собой удачу.
«Очень просто, — размышлял чёрт, — сейчас я втерусь к нему в доверие, изображу из себя дальнего родственника, попавшего в бедственное положение, попрошу денег, а он мне их, естественно, не даст. Уж всяко жадность из ростовщика я выжать смогу».
По центральной и единственной улице брела сухощавая сгорбленная фигурка. Это и был тот самый Мендл.

— Добрый день, уважаемый, — поздоровался чёрт.
— И вы здравствуйте... — внимательно оглядев говорившего, ростовщик Мендл заметил уже довольно замазанный костюм, отметил подбитый глаз и опухшую губу, поэтому, благоразумно избегая «уважаемого», использовал простое, ни к чему не обязывающее «господин».
— Как ваши дела?
— Дела то, слава Богу, идут. Что им сделается? А как ваши... — ещё раз оглядел потасканный чёртов  вид,  обратил  внимание  на  явственно  проступающий  след  сапога у  собеседника  чуть пониже спины. «Дела» поэтому также предусмотрительно опустил.
— Послушайте, а вы случайно не Исаак ли, не Мендл ли будете?
— Совсем не случайно. Я — Исаак. Как раз Мендл и есть.
— Вот так встреча!
— Да?
— Вы меня, верно, не узнали. Я — ваш очень далёкий родственник. Я — двоюродный племянник старшего брата вашей супруги. Иосиф Павличек.
Все евреи были по большому счёту родственники между собой, и обмануть на этой почве не составляло сложности. Однако ростовщик слишком уж поддался на обман.
— Племянник!
— Двоюродный.
— Брата!
— Жены.
— Павличек!
— Иосиф.
— Как же, как же... Вот так встреча!
Растроганный Мендл расцеловал новоявленного родственничка. Чёрт этого не ожидал. Он рассчитывал, что к нему холодно или хотя бы с подозрением отнесутся, а не полезут с объятиями.
— Что же с вами приключилось. На вас лица нет, — сочувственно спросил Мендл.

Павличек  расписал  бедственное своё положение,  приукрасив для  драматичности  некоторые эпизоды. Так грубоватый и хамоватый корчмарь превратился в отравителя-душегуба, подстерегающего наивных путников. А не столь уж неправый в своём гневе Фёдор Лукич стал свирепым разбойником, имеющим на своём счету не один десяток загубленных жизней. Агриппина в его рассказе была этакой кровожадной Саломеей. А выдворение из избы посредством пинка под зад обрело вид чудесного спасения из смертельной ловушки. Исаак Мендл искренно сопереживал: чмокал губами, цокал языком, качал головой на особо трагичных местах и заключил полной возмущения фразой.
— Ай-ай-ай. Воистину, не осталось благородства среди людей.

Чёрт довольно улыбался, хоть это и не вязалось с его горестным рассказом. Полдела было сделано. Доверие завоёвано. «Не получилось зайти с одного бока, зайдём с другого», — думал он.
О чём думал Мендл неизвестно. Но только он цепко ухватил за локоть своего предполагаемого «очень далёкого родственника» и настоял, чтобы тот зашёл в гости.
«Это он сейчас меня приглашает. А я вот денег у него попрошу, тут же выгонит», — утешал себя чёрт. Для приличия он, дав ещё немного себя поуговаривать, всё-таки согласился.
— Боюсь только вас побеспокоить.
— Что вы? Какое может быть беспокойство, когда речь идёт о родне?
«Ростовщик меня как родного принимает? Вот ведь негодяй! Делиться готов, даже денег дать. Ну ничего,