ЭХО. Роман в рассказах 9

                                                 9. КРУГОВЕРТЬ

         В интернате Витька дотянул ни шатко, ни валко до ноября. После смерти Иринки он вдруг повзрослел, замкнулся, начал открыто курить, невзирая ни на какие репрессии со стороны воспитателей и начальства. На учебу Витька не то чтобы плюнул, просто стал относиться спустя рукава, коль не брать в расчет русский язык и литературу, да историю с географией. Цифирь и формулы его мало интересовали еще с первого класса, хотя и по точным наукам ходил в хорошистах. Он потерял интерес к учебе и начал, как бы это поточней выразиться, отбывать повинность.
    
      С тоски и душевного разлада Витька принялся хулиганить, устраивать разные мелкие и не очень пакости воспитателям и учителям, короче, стал вовсе неуправляемым. И руководителям интерната ничего не оставалось, кроме как последовать примеру директрисы детдома, то бишь, сплавить парня с глаз долой. Тем паче, Витька сам просился куда-нибудь в ПТУ.
    
       И Витьку сплавили. Неважно, что  первую четверть в седьмом классе он уже отучился и прерывать учебный процесс было, по словам классной руководительницы Валентины Васильевны, литераторши, у коей Витька ходил в любимчиках, несвоевременно и крайне нецелесообразно. Кому охота бросать тень на лицо учреждения, коли есть возможность от этой тени избавиться.
Валентина Васильевна сама снарядила Витьку в дорогу. Подобрала ему у костелянши новенькую, с иголочки, одежку с расчетом на зиму, на собственные деньги купила шикарные кожаные перчатки на меху и с кнопочной застежкой на запястьях, подарила на память наборную шариковую авторучку.
    
       В Бородинском строительном ПТУ в первую же ночь у Витьки сперли перчатки и авторучку, а позже завхоз увел весь его цивильный прикид, выдав взамен кирзовые ботинки - «говнодавы», хебешный бушлат и спецовку, увенчав спецнаряд ватной шапкой с перекошенными  наперед наушниками. Данная в ощущениях действительность вкупе с пшенной похлебкой и утопленными в теплой воде серыми макаронами Витьку совсем не воодушевила. Через полторы недели он ударился в бега. С рублем в кармане. Пятьдесят две копейки пришлось потратить на билет до Тулы.
    
       На оставшиеся сорок восемь копеек Витька продержался неделю, ночуя на чердаке интернатского вещевого склада, куда еще прошлым годом затащил через слуховое окно пару беушных матрацев и куда попервам уединялся покурить и помечтать. Денег хватило на две буханки черного хлеба и полкило кильки-черноглазки. Пересоленной, кстати, до безобразия. Приходилось затемно выбираться с чердака и в первые два-три дня накачиваться водой из колонки в частном секторе по самую что ни на есть макушку. Потом сообразил: набрал в закоулках огромного колхозного рынка, что в торце улицы Каминского, пивных бутылок, наполнил их водой и ближе  к ночи, когда улицы пустели, перетаскал на свое чердачное лежбище. Ведро для отправления естественных потребностей хранилось на чердаке еще с прошлого года. Крепкое ведро. Витька его спер на кухне.
    
        Подъев остатки кильки, Витька продержался еще трое суток, потом начал грезить едой. Не детдомовскими разносолами, не интернатским гороховым супом с тушенкой, котлетами с рисовым или картофельным гарниром, а стряпней бабушки Татьяны сродни каше из топора. Витька вспоминал печеную в духовке сахарную свеклу, уваренный рубец и прочую требуху с Плавской бойни, полученную от рабочих в обмен на семечки, жженую сахарную патоку, в которую он окунал нищенские куски. И казалось, ничего вкусней, сытней он в жизни не едал.
    
       Поймали Витьку в интернатской столовке. Ночью. Он знал, что поварихи из недоеденного хлеба сушили сухарики и выставляли, прикрыв марлей, на пробный стол в углу обеденного зала. Шпингалеты окна, под которым и стоял контрольный стол, ежели резко тряхнуть раму, вываливались из гнезд и, пожалте, залезай! Что Витька и произвел, да, видимо, шумнул громче обычного. Дежурный воспитатель тут же позвонил в милицию, и стражи порядка замели татя на месте преступления, то бишь, в момент набивания карманов и рта благословенными ржаными сухарями.
    
        Допрашивали Витьку прямо тут же, в столовой интерната. Не милиционеры, сторож и дежурный воспитатель. Переливали из пустого в порожнее. Специально тянули время, дабы на школьной линейке перед началом занятий выставить преступника другим в науку. На время завтрака Витьку спрятали в темной подсобке рядом с поварским сортиром. Перед тем дали тарелку сырников и стакан какао, но раздавленному морально Витьке кусок в рот не полез.
    
        Сидя в подсобке на перевернутом ведре, Витька казнился, почему сразу не поехал в Горбачево. Он ведь так и замыслил, когда рванул из ПТУ. Думал добраться до Горбачей, уговорить лучшего друга Вовку Дмитриева и удариться с ним в Одессу. А там пробраться на какой-нибудь корабль и отплыть в Африку освобождать негров от колониального ига.
    
        Хорошая задумка, но почему его вдруг потянуло к интернату, он себе объяснить не мог, хотя где-то подспудно, в самом дальнем уголке сознания проскочила жаркая искорка под именем Иринка Колосова. Искорка проскочила именно здесь и сейчас, в темной, провонявшей сортиром и мышами подсобке. Витька покуда еще не отдавал себе отчета о несправедливости или предопределенности бытия. Бабушка Татьяна о нем заботилась и худо ли, бедно, однако ему было комфортно. Когда же бабушки не стало, он потерялся в круговерти событий, а найти себя ему помогла Иринка, о которой заботился уже он сам. И тот факт, что ее больше нет, незакаленный Витькин разум отказывался воспринять. В его сознании девочка еще была живой.
    

       Витьку забрали в детскую комнату милиции. Он так и не узнал, что от публичного позора на школьной линейке, как затевали воспитатели, его спасла литераторша Валентина Васильевна. Она категорически воспротивилась запланированной экзекуции. Коллектив согласился с мнением Валентины Васильевны – жены первого секретаря Центрального райком КПСС.