предают… Если даже друзья живут по гадкому принципу «что изволите?»
– Ну, кто тебя предал, Феденька? Уверена, ты всё сильно драматизируешь! Ты же, я тебя хорошо знаю, с детства пропитался героическими книжками и кинофильмами и потому уверился, будто в мире всё должно быть идеальным! Но так бывает редко! Разве, в виде исключения! Потому ты, Феденька, всеми вокруг тебя недоволен! Ты даже всех исторических личностей, которые давно признаны героями, готов осудить, посадить и даже расстрелять! И права на защиту им, даже мертвым, не оставляешь! Ну, что ты на меня так смотришь? Разве я не права? Разве Петр Первый в твоих глазах, как и Екатерина Вторая, – не гнусные немецкие кровососы и палачи русского народа! Кутузов – похотливый и скользкий бездарь… Даже Суворова, и того ты не уважаешь, поскольку он, – и откуда ты это взял, – захватил Пугачева, опираясь на продажных негодяев из его окружения, доставил к месту казни и, тем самым, повернул историю Руси в постыдном направлении, которое теперь принято обобщенно называть Россией… Разве не твои слова? Туристы у тебя – это саранча или мигрирующие идиоты, спутавшие путешествия с паломничеством и суетящиеся для галочки в своей памяти: «Вася был и здесь!». Я уже не стану произносить твои эпитеты в сторону многих известных современников! А разве не ты мечтал утопить всех рекламщиков в самой грязной луже?
– Да, разве только я об этом мечтал и мечтаю? – принялся защищаться Фёдор. – Они давно всем мыслящим существам ненавистны! Нечего нормальным людям жизнь портить!
– Ну, вот! Опять заводишься! Опять из-за пустяка! И-де-а-лист! И не понимаешь, что рекламщики тоже себя считают нормальными людьми! Пусть они и ошибаются, но хотят жить как люди!
– Почему идеалист? Второй раз за день! Вы будто сговорились! А рекламщикам следует заниматься общественно полезным делом, а не людей обманывать! Все они – мошенники, давящие людям на сознание для извлечения торгашеской выгоды!
– Федя, как же им, оставаясь самими собой, заслужить твоё уважение?
– Светик! Неужели на эту тему и нам с тобой нужна дискуссия? Будто сама не знаешь? Моральная и прочая нечистоплотность абсолютно несовместима с понятием настоящий человек! Даже если подразумевается самый обычный, самый простой человек! Всех этих подхалимов, проходимцев, карьеристов, изменников, то есть, «что изволите», считаю и буду всегда считать отходами человечества. Без них жизнь нормальных людей была бы намного приятнее, безопаснее и продолжительнее. К тому же они составляют реальную пятую колонну. Только и ждут удобного случая, чтобы с нами покончить и перетащить сюда Запад с его шмотками! Скоро они нас всех предадут, поскольку считают, будто только так жить и надо! Будто они особенные личности, прямо-таки с большой буквы, и потому имеют право жить за счет остальных людей! Я с такими инвалидами души до сих пор боролся, и буду бороться всегда! Всеми законными способами!
– Милый ты мой! Пока в этой борьбе счёт не в твою пользу! – подзадорила Светлана.
– Пусть так! Но это не значит, что я сдамся им живым! Моими идеалами всегда считались только те люди, которые не прогибались, спасая свои шкуры, никого не предавали ради корысти, а до конца стремились исполнить свой долг! Даже, погибая! Такие идеалы у меня и сохранятся, насколько бы не просела мораль нашего загнивающего народа. Зачем об этом говорить?
– Федя! Ты меня пугаешь? Ты прямо фанатиком каким-то становишься! Это чересчур серьезное заявление! Все не в ногу, один ты… Тобой могут заинтересоваться психиатры. Уж, извини меня, но и я тебя боюсь! Ты и меня скоро начнешь считать моральным уродом! Или, как ты выражаешься, «что изволите». Разве не так? Я ведь тоже исполняю всякие гадкие распоряжения главврача и других медицинских начальников! А ты прикажешь мне лечь на амбразуру? Да? Мне тоже приходится соблюдать эти дикие двенадцать минут на пациента! Приходится выписывать пенсионерам лекарства, которые лекарствами не являются или же, как минимум, меркантильно продавливаются кем-то сверху, то есть, обогащают наше медицинское руководство! Приходится вместо реальных диагнозов писать, черт знает что! Грипп нельзя! Рак нельзя! Да мало ли, чего нельзя и что надо, вопреки здравому смыслу и статистике! Да! Чересчур здоровеньких больных приходится запугивать, чтобы подтолкнуть лечиться в нужной нашему руководству платной клинике. Кого-то приходится гонять по кабинетам для дозапугивания! Ну, что Федя? После моей исповеди ты начнешь и меня презирать? Или я тоже должна безоружная идти на баррикады? Должна со связанными руками сражаться за справедливость? Сражаться, чтобы непременно погибнуть? Ведь меня же первой пулей… И не промажут, поскольку других дураков, кроме меня, у нас не найдется! Уж это мне лучше всего известно! Ты даже не знаешь, что позволяют себе многие мои коллеги при ничтожной официальной зарплате!
– Ладно, ладно! Будто я ваши медицинские кланы не знаю! Есть мафия стоматологическая, есть фармакологическая, кардиологическая, офтальмологическая, венерическая… Какая ещё? Та, которая так называемым СПИДом заведует и промышляет? И это притом, что среди врачей всегда встречались отдельные самоотверженные ангелы! Они даже опасные опыты на себе ставили! Умирали сами, лишь бы медицину вперед продвинуть, лишь бы узнать, как людям от болезней освободиться! Но большая-то часть медиков насквозь меркантильна! Она даже обрадовалась, когда настоящую медицину принялись превращать в сферу услуг! Вымогать-то стало проще! Ведь всем вдолбили бредовую идею, будто за всё надо платить! А ведь мы давно своими налогами и недоплаченной зарплатой за всё заплатили троекратно! Вот ты только что спрашивала, как моё уважение заслужить? Будто сама не знаешь! Критерий-то предельно прост. Если человек не стелется под начальника, а старается нужное всем дело сделать так, чтобы не стыдно людям в глаза глядеть… Я сейчас вспомнил своего начальника курса, Титова Петра Пантелеевича. Вот это был человек! Ты ведь знаешь… Интересно, что сначала на наш курс набрали сто тридцать пять курсантов, но к выпуску от них осталось всего семьдесят восемь! Один погиб, двое ушли по болезни, а пятьдесят четыре отчислены! Кто-то по неуспеваемости, но в основном, из-за хронической недисциплинированности, безалаберности, моральной нечистоплотности, неприспособленности к трудностям, неумению ладить с людьми, даже из-за мелкого воровства у своих же товарищей! Всё это – признаки полной профессиональной непригодности! Но ведь каждый курсант обходится государству очень дорого! Скажем, как четыре студента-бюджетника! Представляешь, большие деньги затрачены, а курсант отчислен! Его уже нет! Как нет и тех денег, которые пошли на его обучение, питание, обмундирование, вооружение и даже денежное довольствие! В кадрах рассчитывают через несколько лет встретить молодого офицера вместо ушедшего на пенсию или погибшего, но теперь-то его не дождутся! Будет безнадёжная вакансия! Не брать же случайного человека с улицы? Да и денег больше нет! Кто виноват? Конечно, легче всего виноватым сделать начальника курса! Плохо работал, плохо воспитывал, плохо убаюкивал… Но мы-то знаем, как наш Петр Пантелеевич работал с нами, а если уж наметил кого-то на отчисление, то для государства это было куда лучше, нежели потом от негодяя избавляться, но уже в форме офицера! Его ведь запросто не уволишь!
– То-то у вас в МВД теперь все ангелы! – не удержалась Светлана.
– Ну, вот! Приехали! Ты пойми, что Петр Пантелеевич мыслил по государственному! Всего-то капитан, а целенаправленно работал в интересах страны, не допуская в органы гнильё, в то время как генералы безропотно исполняли, что от них сверху требовали, не переживая за дело, не вникая в суть проблемы. Всяким политработникам, воспитателям и кадровикам подлинные результаты обучения молодёжи были безразличны. Озабоченный вид они, конечно, принимали! И щеки для важности в нужные моменты надували! Но важнее всего для себя они считали аккуратно заполнить все бумажные таблички, чтобы без пропусков, потом поставить везде галочки, красиво расписаться, а дальше – хоть трава не расти! Истинные «что изволите»! Верхам угодили, а дело загубили! Потому нашего Титова они терпеть не могли и пакостили ему при любой возможности. А сверхнормативное отчисление курсантов давало им для этого точку опоры. Потому сыпались на Петра Пантелеевича и взыскания, и предупреждения, и увещевания, и угрозы, и всё, что было в силах ближайшего начальства. Потому по службе, где он оказывался лучше остальных – там его прятали в тень, замалчивали все успехи. Где слегка оступался – там раздували до вселенских масштабов!
– И чего же он добился, воюя со своим начальством?
– Нашего уважения, прежде всего! А это совсем немало! А начальство его, можно сказать, опасалось, то есть, сторонилось! Потому в главном Петр Пантелеевич всегда мог поступать, как велела совесть. И это опять – совсем немало! И для дела, и для самоощущения!
– Допустим! Но герои всегда одиноки! Где ещё таких героев, как твой Петр Пантелеевич найти? – усомнилась Светлана.
– Героев вокруг нас как раз много, но они всегда скромны, потому и незаметны. А я называю лишь немногих, за которых ручаюсь. Знаешь, вспомнил вдруг… Спустя пару дней после того, как я батю схоронил, подошел ко мне незнакомый человек. Тоже – батиных лет. Теперь уже дед, пожалуй. И выразил он мне соболезнования. Как-то проникновенно это у него получилось, потому я не стал делать вид, будто куда-то тороплюсь. Я в те дни вообще потерялся и просто не знал, куда мне следует торопиться. И он не стал говорить дежурных фраз – только непосредственно об отце. Сказал, что знал его с фронта. Ты только представь себе этот срок? Он сказал мне, что всегда считал батю воистину великим человеком. Так и сказал – великим. И пояснил – величие человека ведь не в должностях – оно в человечности! Величие в том, что твой отец никогда, даже в самой тяжелой или щепетильной ситуации, себя не уронил. Он никогда себя не выпячивал и не ловчил. Всегда работал в интересах дела или в помощь кому-то, кто сам не справлялся. Себя же, казалось, вспоминал в последнюю очередь. А такое редко кому удаётся! Притом он не казался ангелочком или повидлом. Нет! Он был уверенным и сильным человеком, не только способным сражаться, но и сражающимся, если видел в том резон, если считал, что страдает справедливость. Потому люди к нему и льнули. Рядом с ним даже слабак становился увереннее, сильнее и решительнее. Он заряжал окружающих своим пониманием жизни! Он строил вокруг себя правильную жизнь, жизнь не животную, как теперь, а людскую! И люди, уважавшие отца, в этом ему помогали. И жизнь действительно приобретала возвышенно братский характер! Не могу тебе объяснить, что сам понимаю…
– Что-то раньше ты мне не рассказывал о той встрече…
– Как-то не приходилось... Так вот. Однажды, рассказал мне тот дед, они с моим отцом встретились в одном народном суде. Случайно! Через много лет! И оба оказались в должностях народных заседателей. Может, ты не знаешь, была такая практика в советское время. Неплохая, между прочим, практика! Народных судей тогда назначали от различных организаций,
