Окно близкого контакта пятой степени

собой героическим и, - ведь речь идет о идеологическом и тем более фантастическом романе. - Но их характеры вышли правдоподобными, естественно, для той утопической среды, которая была изображена автором.
        Персонажи "Туманности" в известном смысле модульные, абстрактные, несмотря на упорные попытка автора сделать их реалистическими, но они нравятся мне своей независимостью, невниманием к тому, что скажут люди о том, что они говорят и делают.
        При этом герои ведут себя вежливо и предпочитают, за редким исключением, предупреждать конфликтные ситуации и налаживать острые углы в человеческих отношениях. Не в пример современным молодым людям, их независимость не обращается в безразличие к окружающим людям, таким отчужденным образом, как будто их нет вовсе рядом.
        И все же эти герои похожи на ярко раскрученных кукол футуристического театра.
        - Вы хотели бы жить в мире Ивана Ефремова? - спросила доцента Иванова умная студентка.
        - Да, я хотел бы жить в будущем мире, подобном ефремовскому миру, только есть одно «но». Мне сразу наскучили бы его обитатели, если бы они были такими же прямолинейными и однозначными, как герои произведений Ефремова. Даже герои романов и повестей братьев Стругацких меня вряд ли устроили. Я не знаю, о чем мог бы с ними поговорить. Разумеется, в отличие от самих авторов, с которыми лично было бы интересно побеседовать.
        Однако, думаю, мы лучше поняли бы друг друга с Ефремовым, нежели со Стругацкими.
        - Почему, Василий Иванович? – озадаченно спросил Александр.
        - Потому что у Ефремова была перспектива. К тому же он был склонен к хорошей мистике огня. Тогда как у Стругацких научная фантастика обратилась в дурную мистику.  Они увлеклись булгаковщиной с манией Мефисто к дымовой завесе. Как фантасты они полностью исчерпали себя, сломавшись на прогессорстве и отправились с-транс-твовать по свету, где есть обиженному сердцу укромный, богоизбранный уголок (град на высоте), и занялись сочинительством, слава богу, не “fantasy”, а уже серьезной литературы.
        Другое дело, что вышло из их неоднозначной затеи.
        - И что вышло? - поинтересовался Кирилл.
        - Нет, конечно, я не могу сказать, что двугорбая «гора родила мышь». Эти писали заслужили успех у массового читателя и поэтому у них появилась целая толпа подражателей, которые до сих пор собирают семинары по стругацковедению и издают функци-ональную периодику.
        - Василий Иванович, - обратился к доценту долговязый длинноволосый парень, еле сдерживая свое негодование любителя творчества Стругацких, - что такое, по-вашему, хороша и дурная мистика? Чем они отличаются друг от друга?
        - Я задел тебя, Владимир? Покорно прошу меня извинить, - иронически выразил Иванов свое сожаление по поводу критики популярных авторов сублитературы, которых знают информированные молодые люди, к его огорчению, больше классиков литературы. – Дурная мистика – это такая мистика, которая пренебрегает мыслью как сверхчувственным, увлекаясь максимально чувственным. В противоположность ей хорошая мистика в меру (разумно) пользуется мыслью, чтобы оставаться мистикой. Возьмите того же Джидду Кришнамурти. Да, этот мистик является визионером, но он понимает, то видит в настоящий момент, но в его словах нет никакого намека на то, что он будет видеть, представлять в следующий момент времени. Мышление мистика носит фрагментарный характер. Мысли мистика связывает, скрепляет не логика в качестве их последовательности по смыслу, но причудливое воображение, которым увлечен мистик. Причудливое воображение – это такое воображение, которое находится при чуде, привязано к нему. Поэтому он и скачет в мысли, разрывая цепи детерминации. Его индетерминация обусловлена зависимостью от чуда как исключения из правил, в данном случае, рассуждения, которым, как раб на галерах, следует научный работник.
        Однако не следует полагать мистика безумным фантазером. Он фантазер, но не безумный. В фантасмагории есть «своя» логика. Эта логика действует в воображении. Но она является не логикой самого воображения, а его «своего иного» - символа. Она носит символический характер и является многозначной, намного более многозначной, чем логика естественного, разговорного языка и тем более искусственного, однозначного языка науки. Язык мистика страдает эффектом символической спутанности.
        - Это нечто вроде квантовой запутанности в механике? – подала голос с цель показаться умной интимная подруга Светы, блондинка Марина с такими лепными формами, что им позавидовала бы сама Афродита Анадиомена, чем вызвала невольную ассоциацию у доцента.
        Он вспомнил, что когда был юноша и изучал по старой учебной программе древние языки, то однажды прочитал из одной антологии следующую эпиграмму: «Некто, схватив нагую Марину, в море, в соленой воде с нею сошелся, как муж. Не порицай, похвал достоин любовник, который знает, что в море Венера была рождена».
        - Марина, ты меня не путай, - попытался сострить Василий Иванович, потому что никто из ребят не знал контекста высказывания преподавателя. – В некотором смысле она (нагая Марина или спутанность в мысли?) дана, в смысле самого смысла, его неопределенности в речи мистика. Непонятно, как связаны его мысли, находясь на значительном, символическом расстоянии друг от друга. Но они производят такой ментальный эффект, что становятся неожиданно близкими друг другу по смыслу. Такая смысловая связь представляется для сенсорного восприятия, свойственного обыкновенному, привычному взгляду противоестественной. То есть, она носит, я сказал бы, радужный, гомоподобный характер.
        - Василий Иванович, я никогда не думала, что вы гомофоб, - обиделась Марина.
        - Ну, во-первых, у меня высказывание о характере связи мыслей в сознании мистика, не носит оценочный характер. Я не утверждаю, что такой характер хороший или дурной.
        - Но вы, намеренно выделяете его, - возразила она, все еще не отойдя от того, что ее задели за живое, за «это самое».
        - Я выделил такой характер строго по предмету обсуждения – по спутанности мысли мистика, - отбил наезд молодежи доцент, покусившийся на симуляцию вольности оной, прошитой матрицей цифры. - И потом, во-вторых, радуга здесь употреблена в качестве маркера пестроты воображения мистика, который пытается вообразить, представить то, что отцы церкви рекомендуют не представлять, опасаясь, естественно, выдумки, отсебятины, которой грешат люди искусства, в частности указанные писатели-фантасты, соблазненные прелестью игры художественного, творческого воображения, готовые признать свои фантазии за реальность непредставимого будущего.
        Правда, им хватает ума, связанного языком, не путать свои сочинения или творения с творениями бога, чем грешит, как правило, дурной мистик и, как исключение, хороший мистик.
        - Василий Иванович, у меня к слову вопрос, к негоже упомянутой противоестественности, - вступил в разговор молчавший доселе кособокий парень Андрей. - Ведь не только мистиков, но и философов обвиняют в том, что они мягко говоря, склонны к… не традиционному общению. Что вы думаете об этом? Даже сам Платон, который известен народу, как гей, как-то проговорился, что философское мышление есть своего рода двойное плавание, что оно является вывихнутым.
        - Ну, и Гегель говорил о том же, когда утверждал, что философствовать – это значит «писать серым по серому». Он тоже гей? Между тем у него была жена и дети.
        - Наличие жены или мужа и детей еще не означает того, что их обладатель не является лицом нетрадиционной ориентации. Может быть, он или она стыдливый гей и стыдливая лесбиянка!
        - Так «или» или «и»? – спросил доцент, чтобы отвязаться от набившей оскомину темы.
        - Да, какой хрен разница? – взвилась Марина.
        - Хреновая разница, - не унимался Андрей.                                               
        - И, вообще, какое отношение имеет к философии и к мистике то, с кем спит философ и мистик. Да, пусть они хоть спят друг с другом! Меня, как идеалиста, совсем не интересует телесная тематика в случае мысли.
        - Ой, ли, Василий Иванович? – задал свой каверзный вопрос рыжий парень Яков с густой шевелюрой. – Но ведь педерастия Платона, которая является общим местом истории философии, проистекает из его идеализма, из идеи андрогина, из его отказа от брака и деторождения.
        - Не факт. Историк философии не стоял со свечкой у постели Платона. Ошибаются не только отдельно взятые люди, но и народы, и эпохи. Непогрешим, не ошибается только бог. Если вы спрашиваете меня о том, что я думаю, а не знаю со слов от других людей в качестве информации, то полагаю, что Платона не интересовал половой вопрос или не мучил его, потому что его интерес вызывало мышление, а не деторождение. Он не думал о женщине, как о ней думает мужчина. Он думал об идее женщины, об идеальной женщине. В женщине его интересовала не сама женщина, а ее идея. Этого не могли простить Платону и поэтому обвинили его в скрытой любви к мужчине, сообразно бинарной (двузначной) логике, - если ты не любишь саму женщину, то ты любишь мужчину или, вообще, являешься импотентом.
        - Но тогда, по вашей же логике, Василий Иванович, как идеалиста, интересует не сама женщина, но его идея, - предположила Света.
        - В некотором смысле «да», но с пояснением того, что меня не только женщина, но и все остальное, интересует не столько в голом, натуральном виде или в культурном, прикрытом виде, сколько в сверхъестественном, гиперболическом виде. Поэтому греки изображали богов в таком преувеличенном виде, чтобы тем самым образом не спутать со всем прочим, показать их непоказуемость. Эту непоказуемость Платон осмыслил как идеальность.
        Однако мы далеко ушли в сторону от темы обсуждения. Мы говорили о фантастах, о научной фантастике. Научная фантастика как вид художественной литературы есть своего рода оксюморон. Поэтому она мне и нравится. Мне интересно читать и больше писать такую фантастику, пытаться совмещать несовместимое: знание с фантазией. Они совмещаются в мысли. То, что мы знаем, происходит в реальности, как материальной действительности. То, что мы воображаем, происходит в сознании. Мысль связывает, вяжет смыслом одно с другим. Поэтому science fiction (sci-fi) имеет отношение к самой реальности, в отличие от fantasy. Я занимаюсь, в частности, speculative fiction, жанром которой и является научная фантастика. В спекулятивной фантастике, во всяком случае, в моей, получают художественное выражение или изображение не научные идеи или проекты, а философские мысли.
        Льщу себя надеждой на то, что эти мысли есть явления идеи, как моей музы или духовного существа, которое ведет меня по жизни, склоняя к наилучшему или оптимальному для духа пути. Вот только у меня здесь есть некоторая неопределенность: для духа ли или для меня? Я ведь не дух. Или я явление духа, ко который есть Я? Но тогда я есть лишь субличность Я как личности? Или я есть Я духа, духовная личность, его обналичивание, обнаружение в материальном мире в локальном месте и времени в живом, телесном виде души. Душа есть всеобщий