Гадание по телеграфным проводам

мелодично…
   
                                                            19

    Женька орёт, выдёргивая из сладкого гипноза сна: «Рота подъём! Встать смирно, любитель чернокожих и мулаток! Тебя какая-то Оксана зовёт. Представляешь – она беленькая!» с Оксаной познакомился тремя днями ранее на той же танцплощадке «Зелёной рощи». Она приехала с сестрой погостить к бабушке и грелась в тепле солнечной Украины отходя от лютого холода Уренгоя.
    «Думала, забыл меня». – «Тебя забудешь! – не лгу, Ксюха дивчина яркая и видная, - даже если захочешь». – «Мне напели, ты закрутил с какой-то негритянкой». – «Лгут, завистники». – «Не оправдывайся, Матвей» - «Не пытаюсь. Во-первых, не снял, что за пошлость. Прекрати! – Ксюха лезет целоваться, уворачиваюсь безуспешно, если захотела, обязательно добьётся. – Во-вторых, она даже не мулатка, больше на европейку похожа, - с Ксюхой приходится целоваться и отвечать, в перерывах, когда нужен глоток воздуха. – И в-третьих, никогда не верь лжецам». – «А я и не верю! – заявляет Ксюха, - люблю только тебя!»
    Не такая уж горькая, но неприятная правда об Оксане дошла от знакомых парней из Славяногорска: дивчиной она оказалась лёгкой на секс и её за глаза называли спермокопилка; даюсь диву, как не подцепил от неё букет венерических заболеваний. Думаю, это не входило в планы ТКСН сделать из меня лабораторного кролика, на котором врачи-венерологи испытывают прогрессивные методики лечения и незапатентованные экспериментальные препараты. От одного уберегая, ТКСН готовил к угрозе серьёзнее. Что бьёт в самое сердце без пристрела. Бах! – и душа в пятки и иней по периметру стоп с характерным белым цветом.
    Многое уже не вспомнить. Не раз корил себя за лень, а ведь как бы своевременно пригодились бы пусть и незначительные записи, как конспекты, о событиях прожитого дня, отображённые в дневнике, маленькие подробности и ощущения. Ан нет. Приходится по крупицам собирать мозаику воспоминаний, окунаться в прорубь памяти, имея шансов на точно-приблизительный результат категорический ноль.
    А если бы и знал, где бы тогда хранилась и сохранилась бы – ещё тот много-значимый вопрос – та заповедная тетрадь или тетради? Бог весть. Вот и получается, нет худа без добра. Уже по собственному опыту знаю, литература дело такое, начнёшь писать, никакой ширины бумажного листа не хватит изложить мысли. Допустим, сунул бы тетрадочки в «дипломат» да забыл до часа Х. Забыл так, что в нужный час не вспомнить, куда спрятал. А может, и не нужно вспоминать? Он давно уже сгнил, пропал, его выпотрошили и сожгли с содержимым. К чему ворошить прошлое, коли в настоящем нет возможности разобраться? И вот снова – уже стало такой традицией – подвожу к теме гадания. Ворожи хоть на чём, хоть на кофейной гуще, хоть по полёту стрижей, по писку будильника, по овечьим шарикам или по колышущимся под ветром телеграфным проводам, можно ли стопроцентно узнать будущее, заглядывая в него из настоящего, опираясь на базу прошлого? Как всегда, в таком случае наступаешь на обычные грабли. Грабли неожиданности.
    Отстраняю Галю.
    - Кудой прёшь поперёд батька в пекло! – хрипит сипло с характерным хохлацким акцентом гадалка Патима из самого центра Средней Азии.
 
                                                            20


    - Товарищ матрос, что вам угодно?
    Капитан-лейтенант Качук, отличный мужик и офицер, отрывает глаза от чтения документов. Взгляд тёмно-серых глаз сосредоточенный. Мускул правой щеки еле заметно подрагивает.
    - Хотел спросить…
    - Кто будет спрашивать разрешения, товарищ матрос? Забыли устав?
    Теряюсь, забыл с чем хотел обратиться. Сразу бросает в жар.
    - Выйдите и…

                                                            21

    - … не тебя, хлопец, жду. Га-алочка-а… - тянет нараспев Патима, будто выступает солистом с хором, - душечка моя, входи, моя золотая! А я уж тебя заждалась… Ой, как заждалась… Сердце ноет, жду не просто так, сама понимаешь, дело твоё первоочерёдное для меня… Принесла, зозулечка моя голосистая, что говорила?
    Гале хочется показать, что делает она всё с достоинством и не спеша, на деле спешно в сумочку. На свет белый появляется из тьмы атласной ткани пухленький конверт с деньгами. Хохлуша Патима, потомственная гадалка из центра Средней Азии довольно улыбаясь, прямо как кот на сметану, простите за вульгарность, затем кивает. Галя следом кладёт на столешницу, застеленную бархатной тяжёлой тёмно-зелёной тканью шарф дочери Юльки. Патима с пониманием цокает языком. Затем Галя раздумывает, сунув руку в сумку. Патима не торопит, в её деле поспешишь, без денег останешься и себя насмешишь. Галя решает и кладёт на стол массивный потемневший серебряный кулон на длинной цепи старинного плетения из крупных звеньев с подвесками.

                                                            22

    - Так с чем пожаловали, Матвей? Не молчите. Или вы попросту зря тратите моё время и ваше. Кстати, вы вахтенный сегодня?
    Мнусь у входа в помещение КП.
    - Так точно, вахтенный.
    - И… Что привело? Решительнее. Я вас не съем.
    - У меня очень странный вопрос, товарищ капитан-лейтенант.
    - Для того и существуют офицеры, чтобы давать ответы на любые вопросы.
    Закусываю нижнюю губу.
    - Вы верите в гадания?
    Качук как-то подозрительно посмотрел на меня и на закрытую дверь за моей спиной.
    - Цыганки у вокзала… - он массирует пальцами руки подбородок и усмехается. – Попался однажды на одну их уловку. Молодой был, зелёный. Первый курс училища окончил.
    - Я про другие.
    - Это какие же другие? По ладони…

                                                            23

    Замысловатые фигуры выписывает мелок памяти на грифельной доске воспоминаний. Пробуешь воспроизвести одно, - не в деталях, в общих чертах, - на деле выходит совершенно другое. То, о чём и думать забыл или оно казалось, - вполне справедливо, всяко бывает, - чистым вымыслом. А по сути, ещё один листик, припорошенный пылью событий. Одно накатывает на другое, будто речная волна, опережая предыдущую, спешит налететь на берег, налетает и стирает следы и, кажется, ничего не остаётся: только ровный песчаный влажный берег, лист чистой бумаги, готовый принять на себя очередное чернильное варварство или безумство какого-нибудь полуграмотного неумехи. Или как рука накрывает руку и тогда в голове роится пчелиный рой мыслей; они говорят – жужжат до надоедливого свиста в ушах и тупой саднящей боли в голове, будто спрут, оплетающий и сжимающий щупальцами лоб, виски, затылок. В эти невыносимые минуты пароксизма боли приходит страх: вдруг это никогда не закончится? Стоит уйти одному недугу, приходит другое лихо: в правильности или неправильности сказанного и сделанного. Слово не воробей, назад не воротишь. Сделанное заново не переделать и не исправить. Остаётся один способ – разрушить. Часто приходилось слышать от знакомых и друзей: «У меня был шанс. Им не воспользовался. Вот, если бы…» И тотчас в черепушке скребёт коготками мыслишка, подленькая али правильная: «А был ли у меня этот самый шанс? Если – да. Какой? Воспользовался бы им или нет, появись возможность повтора? Ответа не нахожу».

                                                            24

    - По телеграфным проводам, - выпаливаю и, чувствую, сил нет произнести хотя бы слово.
    Качук заинтересованно смотрит на меня и удивлённо хмыкает, снова потирая подбородок пальцем.
    - Озадачили вы меня, матрос Матвей. Я правильно произнёс имя, не ошибся? Ага. Впрочем, не об этом сейчас.
    - О чём же, товарищ капитан-лейтенант? И чем вас озадачил, интересно узнать.
    Качук разворачивается и поднимается из-за стола. Слегка пожал плечами.
    - Я наслышан, Мэт, об ауспиции, - увидев на моём лице растерянность, пояснил: - Гадание по полёту птиц, по-научному ауспиция, практиковалась жрецами-авгурами в Древнем Риме. – Качук останавливается и, помедлив, спрашивает: - Есть вопрос, матрос?
    Отвечаю:
    - Из школьного кура истории древнего мира помню, что гадали по полёту птиц, только забыл, как оно правильно называется.
    Качук усмехается в густые пышные усы.
    - Забыл или не знал?
    Усмехаюсь про себя и виду не подаю, усов нет, даже жиденьких, не положены матросу на ранних этапах службы, это перед дембелем можно отрастить то, что гусара украшает, чем улицу метут, чем титьки подпирают и за что по морде бьют.
    - Оба варианта верны, товарищ…
    Качук машет рукой, слегка скривившись.
    - Василий Васильевич… Наедине разрешаю обращаться так.
    - Слушаюсь, Василий Васильевич. И лишним будет напоминание, что без всякого амикошонства.
    На лице Качука застывает смесь эмоций.
    - Не вписываетесь вы, товарищ матрос, в общую массу сослуживцев.
    - Каким образом?
    - Тем самым, товарищ матрос, тем самым, отличающим начитанного и образованного человека из общей массы, упрощающих метод общения. Например, уверен, не каждый матрос в части даже знает это слово – амикошонство.
    - Наверняка знают – панибратство.
    Качук усмехается.
    - Сомневаюсь и по этому поводу. Вот и интересуюсь, в чём причина?
    - В том вина папы.
    Качук, постояв, садится за стол.
    - Скорее, заслуга отца.
    - Да. Он любил читать. Его тяга перешла ко мне, в некотором роде, он был примером. Часто за ним читал книги из взрослой библиотеки.
    Качук кивает, постукивая подушечками пальцев по столешнице.
    - Да-да… Знакомая ситуация. Мне книги приносил старший брат. Но вернёмся к нашим мутонам. Своим вопросом о гадании по телеграфным проводам вы, Матвей, поставили меня…
    Говорю, не дослушав:
    - В тупик.
    Насмешка сползает с лица капитан-лейтенанта. Оно строгое, аж жуть.
    - Товарищ матрос, запомните или зарубите себе на носу, как удобнее, советского офицера, тем более советского военно-морского офицера не может поставить в тупик или в неловкое положение даже самый умный вопрос рядового или матроса. Априори!
    Чувствую пятой точкой – перегнул маленько. Естественно, вытягиваюсь «смирно», грудь колесом, глаза в потолок.
    - Так точно! – рявкаю, что есть мочи, - расслабился, задумался. Прошу прощения, товарищ капитан-лейтенант.
    Качук скорчил кислую мину и покрутил головой.
    - Вот этого не надо, Матвей. Театральные жесты, показушность ни к чему.
    - Я вас понял.
    Благорасположение возвращается к Качуку.
    - Вот и хорошо. Вернёмся к проводам. О таком гадании прежде не слышал. Хотя моя бабка по материнской линии активно занималась этим ремеслом, ворожила лихо. Почти со всей Белоруссии к ней приезжали. Если бы… - он замолчал и продолжил: - Если мне оно неизвестно, это не повод отрицать его существование. Может кто и гадает, допускаю, по проводам, когда они свободно провисают, колеблются ветром, когда на них расселись птицы. Абстрактно допускается многое. Но ты, Матвей, советский человек, сейчас частичка большого военно-морского флота Родины, надёжного щита от врагов, и вера как таковая… Государством религия отделена от управления делами.
    - Понимаю, советский человек атеист.
    - Ограничимся следующим, не верит ни во что, даже в самые распрекрасные и нелепые гадания и в вещие сны.
    - Не согласен, - возражаю ему. – Мне перед службой приснился сон…
    Качук