Самый страшный день войны. Глава 3. За неделю до того дня

завтра зенитки? Без окопа?
Обед так и не привезли. Солнце уже закатилось. Мимо пошли усталые женщины. Они тоже едва могли говорить. На все просьбы дать кирку лишь качали головами. Вряд ли им было жалко – просто противотанковый ров намного глубже окопа, и завтра им надо сделать норму, иначе придётся ночевать на земле, а не дома.
Нет, одна остановилась. Стояла с таким же серым от пыли лицом, молчала. Потом сбросила с плеча кирку.
– Почему? – тихо спросила её Зоя.
– У меня трое дома, – так же тихо ответила ей женщина. – Один другого младше. Кто их защитит? На вас теперь вся надежда…
И пошла.
– Погодите! – Ярослава догнала её, сунула в руку банку сгущёнки.
Уже совсем стемнело, когда над почти готовым окопом появилась голова старшины.
– Я вам брезенту принёс, постелите, чтоб не на голой земле спать-то…
Это было очень кстати. Только вот не было сил, чтобы поблагодарить колобка за заботу. Постелили, прижались друг к дружке – и мигом затихли.
Лежебоки? Да кто ж это выдумал, а, кукушка? Опять твоё «ку-ку»?
Ярослава смотрит на свои знаменитые часики.
– Только минуту могу ещё дать! А Люба, дневальная – за водой!
И та бежит с ведром к Волге. Чем скорее вернётся, тем быстрее будет чай со вчерашней кашей. Туда бегом, мимо КП командира дивизиона, мимо заводских ворот, дома с огромным красным крестом на белой стене. По крутой тропинке к воде. И обратно…
На обратном пути её остановил старший заградительного отряда.
– Эй, зенитчица, почему не по форме одета?
– Нам сказали, что после первого боя всё будет…
– Понятно, – хмыкнул лейтенант как-то неодобрительно.– А звать-то тебя как?
– Любушка, – почему-то ответила Любушка, не опуская ведра на землю.
– А что ж ты, Любушка, такая худая? – снова хмыкнул лейтенант в синей фуражке.
Ей сразу вспомнился такой же разговор на оборонительных работах у родной Александровки. И такой же лейтенант был тогда, только добрый. И так же решила сейчас ответить:
– Если кормить хорошо, то я быстро отъемся!
Пулемётчики заградотряда дружно засмеялись. Лейтенант тоже улыбнулся.
– Вот тебе маленький подарочек, – он протянул пачку печенья.
– Тогда и от нас тебе и твоим подружкам! – ей протягивали кто сахар, кто сухарь.
А пожилой с усами пулемётчик протянул ей каску:
– Сюда гостинцы положи, удобнее будет нести. А каску в бою на берет надень, она тебя от осколков спасёт!
Так и пришла – с ведром волжской воды в одной руке и с каской в другой. Этот день вообще хорошо начинался. Много было смешного. Например, старшина насмешил. Сначала сообщил, что орудия привезут не сегодня, а завтра. Видать, получил за что-то нагоняй, и теперь строжился на девчонок.
– Как только орудия установим, всем находиться у своей материальной части! От материальной части ни на шаг, даже в отхожее место нельзя!
– А это что за место такое?
– Куда вы оправляться ходите, чтоб кишочник нормально работал!
Девушки прыснули.
– Если до сих пор не оборудовали, немедленно оборудовать!
Ярослава, пытаясь не смеяться, взяла под козырёк:
– Есть, товарищ старшина! По готовности покажем!
– Доброволки! – колобок понял, что палку перегнул, смягчился. – Палец им в рот не клади…
– Не бойтесь, не откусим! – крикнула ему вслед командир расчёта.
Много было сюрпризов в тот день. Правда, и покопать пришлось немало, даже больше вчерашнего. Зато пришла к Ярославе счастливая землячка: её в тот день приняли в члены коммунистической партии и взяли медсестрой в белый дом с красным крестом на стене. На радостях она подарила Ярославе три индивидуальных перевязочных пакета.
– Просила один, а когда сказала, что для девчонок-зенитчиц, дали три. И сейчас йодом руки всем смажу, чтобы инфекция в ранки не попала…
Потом был обед. Старшина, всё ещё смурной, принёс два термоса.
– А что у нас на обед?
– Какая вам разница? В одном термосе пища, в другом чай. Одно едят, другое пьют. Чего неясного?
А когда забирал пустые термоса, уже отошёл. Радостный стал.
– Ну, девчата, помогли нам заводские! В затоне брёвен набрали, сами из воды подняли, сами погрузили, сейчас машины придут. Копайте блиндаж, брёвна на перекрытие пойдут…

«Пора-женческие настроения»

«Следили за моральным состоянием у нас строго. Не разрешалось вести «пораженческих разговоров» и писать «пораженческих писем». Однажды в нашей дивизии расстреляли солдата, он написал домой «пораженческое письмо». Уже после войны я узнал, что за такие письма были расстреляны тысячи солдат и офицеров!.. Русские всегда имели хорошее артиллерийское прикрытие. Все их атаки шли при мощной артиллерийской поддержке. Они умело маневрировали огнём, отлично маскировали свои орудия. Танкисты часто жаловались, что русскую пушку увидишь лишь тогда, когда она уже по тебе выстрелила».
Г. Клауссман, ефрейтор вермахта
«Малыми лопатами долбили каменную сталинградскую землю для того, чтобы выкопать окоп… Авиация немцев была главным бичом, она буквально издевалась над всем живым, что попадало в ее поле зрения. Обычно самолеты делали три захода. Первый – бомбили изрядно, второй – вели огонь из пулеметов и пушек по позиции, третий – просто снижались до нескольких метров. Ходили чуть ли не по головам, с ревом носясь над нашими позициями, морально подавляя звуком сирен, прижимая к земле».
ЯПомню. Анатолий Мережко, участник войны

…Вечером весёлый тракторист растащил тросом брёвна по орудийным позициям. Расчёту Ярославы досталось шесть штук. Точнее, пять, потому что Глафира про одно бревно сказала:
– Это не береза, это ольха. Из самолёта будет смотреться как ствол зенитки. Можно ложную позицию оборудовать, пусть её бомбят, если что…
Наутро пришлось копать окоп и для фальш-орудия. Вынесли его вперёд метров на сто. Расчёт Ярославы получил устную благодарность от командира дивизиона.
И с блиндажом вышло как нельзя лучше. Пожилой усатый сержант из заградительного отряда вдруг появился на их позиции. Весело поглядывая на Любушку и Ярославу, кивнул на двух красноармейцев без ремней.
– Вот вам помощники. Окруженцы. Выходили к Волге. Мы проверили – документы в порядке, приказ на отход был. Хоть и без оружия они, решили пока не оформлять в трибунал. Денёк у вас поработают, а там посмотрим. Вечером приду, заберу…
Эти двое, молодой и постарше, и таскали брёвна на блиндаж. Копать тоже помогали. Всё делали быстро, добросовестно. С радостью, что живы остались и что поверили им. Обед, шесть порций, Ярослава приказала разделить на восемь человек.
– Как там? – вроде бы не их, не окруженцев, спросила тихо.
– Танки прут. Много. Глубже надо в землю зарываться, – вроде бы не ей ответил тот, что постарше.
Поев, оба встали и начали копать траншею от блиндажа к орудийному окопу. У них это получалось споро – знать, немало землицы всякой перелопатили за год войны. Закончив траншею, сделали закуток за блиндажом для того самого места, за которое так беспокоился старшина. Да всё грамотно, удобно, даже сиденьице приладили. Без всяких усмешек, с пониманием.
А вскоре и грузовики показались с зенитками. Пока очередь дошла до девятого орудия, окруженцы ещё один окопчик вырыли метрах в пятидесяти позади позиции. Ярослава поздно увидела, съязвила:
– А это уже для себя?
– Никак нет, товарищ командир, – всё так же тихо и беззлобно ответил который постарше. – Это для боеприпасов. Может, и не по уставу, но могу объяснить. Немец бомбочки свои так густо кладёт, что, попади одна в окоп, все снаряды сдетонируют, весь расчёт погибнет. А так можно по одному ящику подтаскивать. Даже ползком. Сейчас мы канавку прокопаем…
И прокопали, и помогли зенитку в окопе установить. Сидели на бруствере, когда за ними пришёл усатый сержант.
– Куда их теперь? – спросила Ярослава.
– Отправим куда положено, – сержант немного окал. – Не под трибунал же. Хлопцы добрые. Город защищать пойдут. Оружие получат – и в строй. А я смотрю, командирша, вы разуты-раздеты, да ещё и без оружия? На-ка тебе от меня, пригодится, если что…
И он протянул ей что-то тяжёлое, ребристое, зелёное. «Лимонка»!
– Спасибо! Вот это подарок! Как вас зовут-то?
– Николаем зовут. Сержант Улизко. Камышинский я.
«Николай! Самое красивое имя на свете! Господи, спаси и сохрани их!» – вздохнула Ярослава, глядя ему вслед. Посмотрела на часы. Ровно пять.
Ровно в пять часов на северную окраину Сталинграда налетели фашистские самолёты.
– Воздух! – заорала глазастая Глафира. – «Лаптёжники» летят!
«Юнкерсы-87». Пикирующие бомбардировщики. Она их по шасси, по звуку, по жёлтым носам и блестящему пузу сразу определила – как учили. А снарядов-то нет! Ээх, зенитчики!
Шесть «юнкерсов» промчались над их головами – на Тракторный завод и дальше, на город. Километрах в пяти от центра они сбросили свои бомбы. Там сразу поднялись столбы дыма, и через секунду грохот разрывов донёсся.
– Сейчас они вернутся! Все в блиндаж!
Самолёты вернулись. Молчащие зенитки их почему-то не заинтересовали. А вот по гражданским, что копали  противотанковый ров, они открыли ураганный огонь из пулемётов и пушек. Раз за разом они перестраивались и поливали огнём женщин и подростков. Было слышно, как кричат там от ужаса люди.
Потом «юнкерсы» развернулись и на малой высоте прошлись с жутким рёвом вдоль позиций зенитных батарей. То ли фотографировали, то ли просто пугали своими сиренами. Улетели…
По дороге в город брели женщины с окопов. На них было страшно смотреть. Многие в крови. Раненых увозили на грузовиках. Убитых тоже – их накрывали в кузовах брезентом. Машина за машиной…
К ночи, видимо, транспорт освободился. Привезли снаряды. Четыре ящика оставили с боков орудия, остальные в окопчик, который хорошо просматривался от блиндажа.
Пришёл старшина.
– Вот вам винтовка, теперь круглосуточное охранение должно быть у орудия. Завтра связисты телефон протянут, прибор управления огнём заработает.
За блиндаж похвалил. Пообещал ещё брезента принести и постарается даже досок для нар найти.
– Можно сказать, к бою готовы, – сказал на прощанье. – Отдыхайте!
Занавесили чем придётся вход в блиндаж, постелили брезент на пол, вещмешки в головах. Хозяйственная Глафира нащипала лучин, воткнула одну в земляную стену, зажгла огонёк – уютно стало, совсем, как дома. Ну, не совсем, конечно, но лучше же, чем под открытым небом. И пошептаться на ночь можно…
– Зоя, а ты вправду мне его подарила? – Катя с детским восторгом оглядывала себя в подшитом по фигуре платье. – А голубое хорошо к моим волосам?
– Конечно, вправду. Тебе очень идёт. Носи и будь счастлива!
– Ой, я уже такая счастливая!
– Э-э, счастье – это солнце и тишина, – мечтательно вздохнула Зоя.
– Тишина? – удивилась Люба. – А что, детей тебе не хотелось бы?
– Так детские голоса – это и есть счастье в чистом виде. Каждый ребёнок у меня в душе до сих пор. Засмеётся или заплачет – любого сразу узнаю по голосу.
– Как?! У тебя дети есть? Сколько? Ты почему никогда о себе не рассказываешь?
– Много, девочки, много. Двенадцать мальчишек и восемь девочек. Я ведь воспитательницей в детском саду работала до войны.
Подруги уважительно замолчали. Только Леночка вдруг к «взрослому» разговору присоединилась.
– А мы в школе в игру играли. «Лурнист» называется. Пишешь фамилию и имя мальчика, который