Самый страшный день войны. Глава 4. Тот самый день. Эпилог

Виктор КОРОЛЕВ
Самый страшный день войны. Глава 4. Тот самый день. Эпилог

«Мы слишком сильно ненавидим их, чтобы бояться»

«Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне».
Юлия Друнина, поэтесса, участник войны
«Война сильно утомляет. Как противника мы недооценили русских. Им абсолютно все равно, погибнут они или нет, и это отсутствие страха вызывает уважение. Надежды на победу уже нет, хотя фюрер обещал нам её до холодов».
В. Остманн, унтер-офицер вермахта
«В этой войне на русской земле мы едва ли сможем одержать победу. Тут столько детишек, женщин, и все воюют бесстрашно, несмотря на ужасные условия. Мы сражаемся не против людей, а против самой природы».
Х. Бран, лейтенант вермахта
«Говорят, что нет никого, кто бы не боялся в бою, всякий нехвастливый и прямой человек на вопрос, страшно ли ему, ответит: страшно. Но не было того физического страха, какой овладевает человеком ночью в глухом переулке при встрече с грабителем; было полное, ясное сознание неизбежности и близости смерти. И – пусть дико и странно звучат эти слова – это сознание людей не останавливало, не заставляло их думать о бегстве, а вело вперёд… И мысль о том, чтó нужно делать во время боя, не выразилась бы словами «нужно убить», а скорее – «нужно умереть».
Всеволод Гаршин, русский писатель

…Утром двадцать третьего августа кукушка не куковала, лежебоками не обзывала. Ровно в шесть часов Ярослава сунула голову в блиндаж:
– Глафира, на пост! Смени меня! Всем остальным – подъём! Выходи строиться и Леночку поздравлять с днём рождения!
Поставили малышку на лафет зенитки, стали вокруг хоровод водить:
– Как на Ленины именины испекли мы каравай…
Тут Ярослава и вытащила из широких своих галифе конфету. Московскую шоколадную. Где взяла – никому не скажет. Леночка чуть не заплакала. Кинулась обнимать, целовать своих подруг.
– Мы её вместе съедим, – радовалась именинница. – Поделим на шесть частей вечером!
Положила конфету в тенёчек, рядом с оранжевой коробкой телефона.
Какое прекрасное было у всех настроение! Как по-доброму начинался этот день! Каждая нет-нет, да и поглядывала на маленькое чудо в ярком фантике. И каждая вспоминала своё. Из той, мирной жизни.
Ярослава просто физически почувствовала запах с фабрики «Красный Октябрь». Когда ветер дул с той стороны, на Большой Якиманке пахло шоколадом. Дома всегда были свежие конфеты. И не «гостям покажем», а для себя, к чаю. Коля Королёв дарил маме красивые коробки каждый раз, когда приходил в их дом. Почему он так редко приходил?
На Любушку накатило дурное виденье, как она уронила вазочку с конфетами, как цепкие клешни отчима вцепились сзади в её горло. Она прижалась к зенитке, погладила прохладный стальной бок своей защитницы – и дурь ушла.
Глафире вспомнился отец. Как ты там? Где ты, папа? Помнишь, как тебе вручали почётный знак отличника пятилетки? Ты рассказывал, что потом в управлении дороги было чаепитие, а конфеты ты сохранил для меня. Они показались мне тогда самыми вкусными на свете!
Зоя думала о детях. О мальчишках и девчонках своей детсадовской группы. Как на Новый год готовила праздничную программу, и в каждый пакет положила по шоколадной конфете. Это зайчик из леса от Деда Мороза передал. Как громко и радостно завизжали дети!
Катя вспомнила, что такой же красивый фантик лежал в маминой коробке с помадой и пудрой. Кто ей дарил конфеты и почему этот фантик ей дорог, мама никогда не говорила.
Леночка ничего такого не помнила и не знала. Она была счастлива сегодня, просто счастлива. Сегодня она имела полное право чаще других смотреть на маленькое чудо в красивой обёртке, что лежит себе в тенёчке возле телефона.
Телефон провели вчера вечером. Вместе со связистами пришёл синеглазый лейтенант.
– Провод соединяет все боевое расчёты, вы теперь на прямой связи со мной, своим командиром батареи, – сообщил он, делая вид, что оглядывает позицию и никого не ищет глазами. – По телефону будете получать команды «Тревога! К бою!» Если связь будет по каким-то причинам нарушена, поднятый мной красный флажок – это сигнал «Зарядить орудие!» А пока по расписанию – учебный бой…
Как только он ушёл, Ярослава сказала тихо всем:
– Глафира на посту, Зоя – за старшую, наблюдать за начальством и разводить костёр, остальным тренироваться «Зарядить орудие! Разрядить орудие!» Я за водой, будем  по очереди головы мыть!
Вот такой получился учебный бой.
Позвякивая вёдрами, ушла Ярослава. Отряду НКВД, проходя мимо, отдала честь. Пулемётчики и их строгий лейтенант, улыбаясь, помахали ей вслед. У белого дома с красным крестом зашла к землячке. Та затараторила:
– Ой, прости, некогда мне! Вчера много раненых привезли. Один молоденький так кричал, так кричал. А у нас морфия нет. Я ему кусок сахару под подушку положила. Ночью, слышу, он затих, только чмокает, а утром умер. С улыбкой на губах, представляешь? Всё, побежала я, не обижайся!
Ярославе сразу захотелось к подругам, в родной окоп, где так спокойно, где столько доброты и совсем нет боли…
Мыли головы. Сушили волосы на солнце, присев на корточки в окопе. Хорошо. Чудо, как хорошо! Счастливый день.
– Девочки, а как же так получается, – вдруг спросила Леночка. – Ровно три года назад мы с ними договор подписали о мире, а они напали на нас – почему?
Она маленькая, ей сегодня всего семнадцать исполнилось, ей можно такие вопросы задавать.
– Потому что они – фашисты. Жадные безжалостные звери. Считают, что им принадлежит всё. Наша земля, наши богатства. Что мы не люди, и нас надо уничтожить. А мы не хотим уничтожаться. И не отдадим им ни клочка нашей земли. Мы же клятву давали!
Глафира сказала это быстро, и вдруг все увидели, что Леночка именно сейчас поняла что-то важное для себя, словно прозрела. По крайней мере, лицо её стало просветлённым, чистым. Косички распустила, светлые волосы рассыпались по плечам, она как-то повзрослела вмиг, похорошела.
Просто чудо день! Почту принесли после обеда.
– Поч-та! – от штабной землянки понеслось по окопам. – Почта!
Для девятого расчёта было четыре письма.
Ярославе – от мамы. Короткое. Она писала, что по-прежнему днюет и ночует в больнице. Папа, как она осторожно написала, чтоб цензура не вычеркнула, – «ходит в лес на охоту с дядей Димой». А главное: «Николаю присвоили звание заслуженного мастера спорта, он снова стал чемпионом страны и сейчас служит где-то на севере, во флоте». Слава богу, жив! Перечитав письмо трижды, Ярослава трижды повторила это: слава богу, жив!
Глафире ответ пришёл совсем короткий. Управление железной дороги официально сообщало, что её отец, Пётр Петрович, у них уже не числится, но при первой же возможности письмо будет ему передано.
Зое пришло письмо от подружки Клавы. «Я тоже пошла добровольцем и сейчас служу прожектористкой на Дальнем Востоке. Давай поклянёмся, дорогая подруга, что если кто-то из нас двоих доживёт до победы, свою дочку назовёт в честь оставшейся подруги?» Зоя тут же ей ответила коротко: «Я согласна. Хочу дочку Клаву!»
Кате написал Володя. Из госпиталя. Рана, сообщал он, небольшая, рука уже двигается. А ещё писал, что очень хочет получить фотографию, и чтобы Катя обязательно снялась без головного убора.
– Прямо сейчас пойду в город фотографироваться! – заявила Катя. – Ярослава, отпустишь?
– А вот это уже не я решаю. Надо, чтобы комбат увольнительную написал. Давай-ка к нему! Вдвоём идите с Зоей, больше шансов…
Не успела она досказать, как Люба с поста закричала:
– Тревога! Воздух!
И тут же зазвонил телефон. Командир батареи жёстко и кратко приказал:
– «Рама» летит! Орудие не демаскировать, ствол не поднимать! Всем в укрытие!
– В укрытие! – повторила громко Ярослава. – Не высовываться и не шевелиться!
Забились в блиндаж, прижались друг к другу. Скрипящее нудное зудение фашистского самолёта-разведчика всё громче. Словно тысяча злобных комаров над ухом висят.
– Прямо не «рама», а целая пилорама, – Зоя была недовольна, что не идёт с Катей.
«Фоккевульф-189»  выписывал круги над позициями, уходил к заводу, к городу, возвращался.
– А почему нельзя сбить его? – Леночка смотрела на всех испуганно. – Ведь у нас столько зениток, легко бы сбили.
– Бронированные они. Трудно попасть, и ещё труднее сбить…
«Рама» вдруг стала снижаться, комариный скрип превратился в жуткий вой.
– Всё, кончилась наша мирная жизнь, – Глафира вспомнила эту фразу военачальника в штабном вагончике, когда строили секретную железную дорогу.
– Ба-бах! – взорвалась рядом с блиндажом бомба.
И тут же ещё одна:
– Ба-бах!
Самолёт взмыл верх, развернулся и снова стал пикировать со страшным воем.
– Сейчас ещё две бомбы сбросит, – сказала как можно спокойнее Глафира.
– Я боюсь! Мне страшно! – заверещала Леночка.
– А ты скажи себе “Я не боюсь, мне не страшно”. И страх уйдёт… – Ярослава пересела к ней поближе, обняла.
– Хорошо быть с-с-смелыми! Хорошо, но с-с-страшно, – у Леночки стучали зубы. – И я не хочу умирать в с-с-свой день рождения!
– Мы все боимся, – прошептала Катя, думая о чём-то своём. – Боимся, но не трусим же!
Наверху рвануло. Совсем рядом. А потом взорвалась ещё одна бомба.
– Господи, спаси и сохрани! – вырвалось у Ярославы.
– Ты что, в бога веришь? – ахнули подруги.
– Не верю, но в трудную минуту это помогает. Умирать никому не хочется. Но и страха нет. Мы слишком сильно ненавидим их, чтобы бояться! Правда же, девочки?
Гнусный звук фашистского самолёта-разведчика стал удаляться.
– Ну вот, всё кончилось, – улыбнулась Ярослава и посмотрела на свои часики.
Стрелки показывали четыре часа…

Огненный дождь

«Мои авиаторы! Вы бомбили Англию, где приходилось преодолевать сильный огонь зениток, ряды аэростатных заграждений, отбивать атаки истребителей. И вы отлично справились с задачей. Будет намного легче. Если русские и имеют зенитные орудия, то немногочисленные, которые не доставят вам неприятностей».
А. Кессельринг, генерал-фельдмаршал люфтваффе
«Такие «зажигалки» легко пробивали кровлю, застревая в деревянных перекрытиях чердаков. Весь этот огненный град вызывал десятки пожаров, которые сливались в один колоссальный. Создавался эффект «огненного смерча», когда город превращается в один большой костер. Свежий воздух засасывался в него, с ураганной силой унося в пылающую топку людей, от которых оставался лишь пепел. Тушить подобное пламя невозможно. Поражающий эффект подобных авиаударов сравним с атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки.
Блог И. Петрова на сайте «Я так вижу»
«Взрыв бризантного снаряда над головой – и человека нет, он уже «без вести пропавший». При взрыве такого снаряда температура достигает двух тысяч градусов, и человек испаряется мгновенно».
Михаил Сукнев, воспоминания комбата 1941–1945
«Однажды придётся платить за эти чудовищные деяния. Просто я не могу поверить, что есть немцы, которые могут отдавать такие приказы. Если это так, объяснение может быть одно: они больны, ненормальны или безумны».
В. Хозенфельд, офицер вермахта

…Они вылезали из блиндажа медленно, нехотя. Так из родного, тёплого дома отправляются в дальнюю дорогу, туда, где никто никого не ждёт.
Ложная позиция с зениткой из ольхового ствола была разбита в щепки.
– Видишь,