Предусмотрительный

уверенность перенять! Чтобы не бояться высоты. Но я – я трус! Это теперь все знают! Всем известно! И все правы, кто так считает! Они больше не станут принимать меня в расчёт! Никогда не будут считаться с моим мнением, хотя, вполне возможно, среди них я окажусь самым умным и самым правым. Они и глядеть не захотят в мою сторону, раз уж я трус! Они меня вычеркнут отовсюду, потому что я трус! Они давно знают, что быть трусом хуже, чем быть кем угодно!

Сейчас Витька, уже ученик девятого класса, понимал, что те жёсткие оценки его личности были явно преждевременны. Тогда он был маленьким человечком, который до тех пор весь мир видел лишь с высоты своего роста. Подумаешь, метр с кепкой! И на всех смотрел лишь снизу вверх! Глядеть же наоборот, с крыши вниз, или с другой высоты было очень непривычно и потому очень страшно!
Спрыгнуть с трехметровой высоты для такого мальца, всё равно, как для взрослого мужика сигануть со второго этажа. Да не из окна, это ещё как-то можно, а с самой крыши! Многие ли сегодня на такое решатся? Сомневаюсь!
Но их-то никто трусами не называет! Никто не заставляет прыгать с крыши! А если бы заставили, тогда бы сами удивились, сколько в мире обнаружилось бы трусов! Так какой же спрос с мальчишки?

Витька вспомнил, как он услышал рокот автомобильного двигателя (возможно, придётся посторониться) и открыл глаза. Вокруг него, как и раньше чернела покатая крыша, а над головой продолжала светиться вечерняя заря.
Оказалось, он заснул, но теперь, проснувшись, мгновенно вспомнил свой давний позор. Понятное дело, если Витька всё ещё лежал на крыше, а не на земле, значит, он так и не решился спрыгнуть.
Между тем, большой грузовик внизу отчаянно гудел и маневрировал. В итоге, он задним бортом вплотную подъехал к раскрытым воротам сарая и удачно оказался как раз под Витькой. Шофёр повыбрасывал из кузова пустые деревянные и фанерные ящики, потом торопливо занёс их в сарай и собрался обстоятельно покурить у кабины, но уже через минуту отбросил окурок ловким щелчком и, по всему видать, надумал уезжать. В тот момент Витька и решился подать голос:
– Дядя! Вы уже уезжаете?
– А тебе-то что? – удивился шофёр, заметив мальчишку на высокой крыше. – Чего ты там потерял? Сейчас же спускайся! Нечего мне крышу дырявить!
– Так ведь лестницы нет! – пожаловался Витька.
– А как же ты туда… Впрочем, прыгай в кузов! С него до земли близко и без лестницы! – по-доброму усмехнулся шофёр.
Витька поглядел вниз, в глубокий кузов. До его дна, конечно, значительно ближе, чем до земли, но всё равно страшно. К тому же весь кузов оказался в щепках, потому тоже опасным.
– Нет! – возразил Витька. – Высоко! Я опять ногу сломаю!
– Ах ты, боже мой! – как-то легко рассмеялся шофёр, будто случайно забыл и только сейчас вспомнил, как Витька целый месяц таскал на ноге тяжеленный гипс. – Так ты, оказывается, у нас еще и предусмотрительный! Неужели своей трудной жизнью уже научен? Жалость-то какая! – всё ещё подшучивал шофёр.
Витьке понравилось, что весёлый дядька не укорял его в трусости. Витьке понравилось, что он и сам с лёгкой руки шофёра стал уже не трусом, а всего-то предусмотрительным, то есть, вполне разумным. Он проникся к шофёру доверием, а тот с удивительной легкостью забрался в кузов и предложил свои услуги, широко разведя в стороны поднятые руки:
– Давай сюда, предусмотрительный! Спешу я очень!
Витька поднялся на ноги, с опаской взглянул на столь далёкую землю, потом на ждущие его надёжные как у отца руки и, зажмурившись, сделал шаг с крыши.

С той поры Витька поверил в необходимость развивать решительность и бесстрашие, а потом, чтобы это разумное намерение не осталось только в словах, стал специально тренироваться. Он по своей воле встревал в сложные ситуации и старался выходить из них победителем. Через год даже с той проклятой крыши самостоятельно спрыгнул, закрепив у самого себя уважение к себе. Правда, хромал потом пару дней, но с позорным прошлым для себя покончил.
И в любые драки Витька теперь кидался, как казалось кому-то со стороны, без долгих раздумий. Потому, как и обещал когда-то отец, больше к нему не приставали. Даже совсем уж взрослые ребята, которые значительно сильнее, нежели Витька, не задирали его, поскольку за ним закрепилась слава отчаянного бойца, забывающего о себе, забывающего о боли, о кровище, о чём угодно, кроме стремления нанести обидчику ущерб, несоизмеримый с ситуацией. Одним словом, Витьку стали считать смелым до чокнутости.

– Вот и вся моя история, – подумалось Витьке. Его губы пересохли до боли и не шевелились, как он ни старался что-то пролепетать; ноги с каждой минутой, начиная с пальцев, немели всё выше. – Зато на любые подозрения в трусости я уверенно всех поправлял: «Ошибаетесь, уважаемые! Я всего лишь предусмотрительный! То есть, разумный!»
А дома мама ещё и отругала, когда узнала, что я гулял не во дворе, как обычно, а на какой-то крыше. Мама уже собиралась на поиски выдвигаться. Ох, мама-мамочка! Где же ты теперь? Знала бы, как мне нужна твоя помощь, как нужна твоя любовь… Мне совсем не страшно, но я опять не могу… Уже не могу не спрыгнуть, а подняться!

Витька попытался вытащить ладонь, онемевшую под окровавленным боком, но не смог повернуться. Рука тоже не слушалась.
– Странно, – только и подумал он, будто совсем не понимал, почему с ним такое происходит. Мозги упорно мешали сосредоточиться на спасении. Мозги уговаривали поскорее заснуть. И каждая часть тела охотно подчинялась этим уговорам, не слушаясь Витьку. Только он один и сопротивлялся своим странным мозгам, и своему засыпающему телу, не сознавая до конца, зачем ему это нужно.
И всё же он старался не засыпать. Может, просто боялся, что иначе всё для него и закончится.
– Надо вспомнить что-то хорошее! Обязательно хорошее! – продолжал бороться со сном и о чём-то думать Витька.
«Это же удача, что вспомнилась она! – решил Витька. – Хотя и не понятно, почему именно она? Столько лет прошло! Меня теперь к другим девчонкам тянет».

А тогда в нашем дворе мне нравилась только одна девочка. Её звали Тамарой. Она училась в первом классе, потому была и старше меня на два года, и значительно выше ростом, и опытнее и, наверно, умнее. А я для нее казался малышом, каких много возилось в песочнице, и с которым допускалось нянчиться, и только. И всё же я с непонятной самому радостью всегда наблюдал именно за ней, а заговорить не решался. Да и не знал я, что Тамаре будет интересно?
Вот и приходилось поглядывать издалека, когда она играла с подружками во всяческие «классики», начерченные на асфальте, в скакалки или в мяч. Достойного волейбола у девчонок никогда не получалось, но мяч по очереди переходил из рук в руки по кругу. Такая игра их устраивала, а я был единственным болельщиком и всерьёз сожалел, если Тамара роняла мяч. Если он откатывался далеко, я срывался с места и возвращал мяч в игру, стараясь отдать его в Тамарины руки.
В общем, когда моя симпатия появлялась во дворе, для меня все дела, люди и события теряли смысл. Время выключалось! Я лишь за ней и наблюдал, и следовал, как на привязи. Мне нравилось в ней абсолютно всё, но хоть что-то сказать Тамаре я боялся всё больше и больше. И было не ясно даже мне самому, чего же я боялся, а вот ведь, не решался, и всё!
Однажды девчонки, среди которых находилась и она, играли в свои «классики», а я, наконец, надумал обратить на себя ее внимание. Как? Да очень просто! Я стал швырять в их сторону округлые камешки, которых набрал на всякий случай полные карманы.
Но девчонки на это не реагировали, и Тамара даже не глянула в мою сторону.
Ну, да! Так и было! Но лишь до тех самых пор, пока один камень не ударился о цоколь дома. Ударился и отскочил, куда отскакивать ему не следовало.
Мне хотелось своей грудью преградить летящему камню путь, но как? Как я мог сделать невозможное, если тот паршивый камень уже вылетел из моих рук?
Тамара вскрикнула и схватилась руками за коленку. Потом запрыгала к скамейке, где на моих глазах осмотрела ушибленное место и заплакала.
О, боже! Разве я этого хотел, кидая камешки?
Мне было ее жаль настолько, что я и сам чувствовал такую же боль, но что я мог поделать с тем, что свершилось?
Я прекрасно понимал, что сам стал причиной травмы девочки, которая мне так нравилась, но не рискнул ни подойти к ней, ни помочь, ни хотя бы извиниться. Да и зачем? Разве она простит меня с глазами, полными слёз и, зная, кто именно швырнул тот злополучный камень?! Я навсегда останусь для нее безымянным дворовым хулиганом, которого следует опасаться. Я сам своё счастье и разрушил!
Из-за того происшествия и своего глупейшего поведения я сильно страдал и в тот момент, и после него, но ничего не мог изменить, ничего не мог поделать ни с ситуацией, ни с собой. Надо было всё же подойти, хотя бы потом, надо было бы объяснить, что это получилось против моей воли, но я так и не решился. Потому чувствовал себя морально раздавленным, пока долго ещё не забывал свою давнюю вину. А она часто мне вспоминалась.
Но в своих мечтах я поступал иначе. Я мужественно мчался спасать Тамару, забыв о том, что спасать её требовалось от меня самого. Я предлагал ей свою дружбу навсегда! Я помогал ей нести портфель, лишь она появлялась во дворе. Но так хорошо получалось только в моих мечтах, которые постепенно куда-то подевались.

– Боже мой, каким же тогда я был болваном! – ужаснулся Витька. – Или не только тогда? Разве сегодня я опять не поступил как последний болван?
– Что же всё-таки произошло? Ведь было что-то важное… Ах, всё же вспомнил! Когда наша прогулка подходила к финалу, мы оба, я и Юрка, услышали из плохо освещённого сквера женские крики о помощи. Мы переглянулись и стали ждать, что произойдёт дальше.
Опять послышались женские крики отчаяния.
– Заглянем в сквер? – вопросом предложил я Юрке.
– Ну, да! И там окажется, что нас элементарно разыграли! – не поддержал меня Юрка.
– Тогда мы скажем всё, что о тех шутниках думаем!
– С ними итак всё ясно! – как-то лениво изрёк Юрка. – Не люблю я играть в героев! Герои хороши только в театрах! А ты, если делать нечего, так валяй! Я даже ждать тебя не стану, чтобы самому не позориться!
В ту же секунду мы опять стали свидетелями истошного женского крика о помощи, а я уже не стал спрашивать своего товарища ни о чём. Но про себя всё же удивился, почему его поведение не походило на него самого, на прежнего смелого Юрку? Я даже растерялся и решил уточнить:
– Так пойдём? Поглядим хотя бы, что там происходит?
– Иди-иди! Каждый вправе выбирать свою дорогу! А мой внутренний голос советует мне пораньше лечь в постель! Понимаешь? Надо, парень, своему внутреннему голосу доверять!
Я не решился упрекнуть Юрку в трусости. Да и правильно сделал – любые обвинения с него, как с гуся вода! Ещё бы драться полез. А он, как сказал, так и сделал!
Потому я один свернул в хорошо освещенные ворота сквера и двинулся на голос по центральной аллее, которая сегодня удивляла темнотой. Надо сказать, какую-то палку я по пути всё же прихватил. И в этом мне очень повезло, ведь подобного мусора здесь обычно не сыскать!

По мельканию чего-то белого в темноте я разглядел борющихся на скамейке людей и испугался:
«А если меня специально заманили сюда? Если кричащая женщина – это