Предусмотрительный

Витька лежал на земле в собственной крови. Два фонаря, соединив свои яркие пятна в одно целое, освещали далекую арку у входа в сквер, а заодно и множество мельтешащих в свете фонарей мотыльков. Другие лампы на фонарных столбах сегодня странным образом бездействовали, не борясь с теменью позднего южного вечера, почти ночи.
Витька лежал на боку. Он давно подтянул под себя ногу и, помогая собственным весом, вдавливал ладонь в кровоточащий бок. Сознание ещё не совсем ушло, и он мутно и прерывисто, будто кто-то на экране телевизора часто переключал каналы, что-то бессвязно и дергано вспоминал.
Он ещё отчётливо помнил, как сегодня вечером, быстро разделавшись с уроками на завтра, вышел погулять. Неизменные дружки, Валерка и Юрка, уже поджидали его на заветной скамейке. В таком составе они ежедневно гуляли многие годы. И маршрут у них всегда оставался неизменным. Он проходил по той романтической окраине их маленького черноморского городка, которая всем своим существом соприкасается с так любимым всеми морем. Маршрут тянулся по их родной и бесконечной улице, как казалось многим приезжим сюда на отдых, улице совершенно прямой, будто гладкий черенок большой сапёрной лопаты.
Ко всему прочему эта улица по праву считалась магистральной, поскольку километров через пять, уже за ботаническим садом, она проходила вдоль моря как загородное шоссе, которое провожало желающих в соседний курортный городишко, а далее, если хотелось, – в другой городишко или всего-то посёлок. И так же, если ехать дальше, продолжалось бы бесконечно, поскольку все населенные пункты и населенные пунктики тянулись вдоль побережья подобно предлинной связке сосисок.
Ещё одной особенностью их улицы являлась ее архитектурная ущербность. В том смысле, что всё на ней – и многоэтажные дома, и небольшие частные домики за высокими глухими заборами, и два смежных санатория с их чудесными садами, глядящими через чугунную ограду наружу, и скверики, и типовой кинотеатр – всё располагалось по одну сторону.
Другой стороны у нашей улицы никогда и не было. Её всегда заменял потрескавшийся асфальтовый тротуар, который после дождя становился красивым черным обрамлением улицы. А вплотную к тротуару примыкала широченная полоса пологого песчаного пляжа с деревянными грибочками, а сразу за пляжем до горизонта простиралось огромное море, переходящее в небо.
Но этим вечером вместо неба чернел занавес из густых туч, и они мешали блистать ярким южным звёздам. Такой же темнотой покрылось и само море, напоминавшее о себе ритмичным шуршанием волн.
Машины по улице в это время пролетали редко. Лишь те из них, которые мчались из города или обратно. Несколько секунд они демонстрировали себя, а потом исчезали, не мешая друзьям молча понимать друг друга. Так у них повелось, хотя специально об этом никогда не договаривались. Конечно, по ходу ребята могли и шутить, и чем-то восторгаться, и всё же опять быстро замолкали. Обычно просто топали медленным раскрепощённым шагом, думая каждый о своём, и по давно заведенному правилу ложились на обратный курс, когда достигали конца решётчатой ограды санатория Министерства обороны. А потом, уже почти у дома, отшагав в общей сложности шесть километров, прощались за руку и расходились с того же места, откуда и начинался их променад.
Так было всегда.

Но сегодня погода не казалась теплой, хотя бархат октября официально не закончился. Погоду делал злой ветер. Из-за него, а скорее, из-за того, что по телевизору шла очередная серия фильма «Противостояние», приковавшая внимание гуляющих, отдыхающих или местных, спешащих домой после работы, праздные пешеходы попадались редко. К тому же и Валерка слинял, едва дошли до кинотеатра.
– Мужики! Я исчезаю по-английски! Не прощаясь! – только и объявил он.
– Видимо, англичане так же дурно воспитаны, как и ты, мужик наш дорогой! – не удержался от реплики Юрка. – Но не вязать же тебе ноги, словно бестолковому жеребцу!
Когда Валерка отчалил, Юрка предположил:
– Неужели наш дорогой товарищ смертельно ранен? Глазами так сейчас шарил, будто конкретную юбку искал! – обратился он к Витьке.
– Думаешь, свиданье? – уточнил Витька. – Но это не про Валерку! Он прежде всего мечтает в Бауманку поступить, окончить ее с отличием, кандидатскую и докторскую защитить, устроиться в московский НИИ, а уж потом жениться… Когда академиком…
– Ерунда! Больше его слушай! – парировал Юрка. – Когда академиком станет, тогда ни ему жена не понадобится, ни он ей!
– А его деньги? – возразил я.
– Их к тому времени отменят! – убежденно произнёс Юрка.

«Что-то всякая ерунда голову давит! – прокрутилось в мутнеющем сознании Витьки. – Только бы жизнь перед глазами не проносилась… Только бы не проносилась! Говорят, это в самом конце бывает…»
Теперь Витька больше всего боялся, что жизнь пронесётся перед его глазами, тогда от нее ничего не останется, и он не успеет спастись. Он ни за что не допускал, будто сегодняшнее недоразумение может стать его концом. Он ведь молодой. Он сильный, хотя о нём всякое говорят…
Впрочем, подумал Витька, не надо об этом… Мало ли на меня наговаривают. Я же не трус. Я почти как Юрка, а он – наш вожак – сильный, активный, рослый, самоуверенный. И всем девчонкам нравится, без исключения. Даже завидно.
А Валерка – он совсем другой. Хотя в физике и математике силён, как никто, и читает, всё, что на глаза попадается, но Юрке тоже во всём подчиняется. И это притом что Валерка физически тоже крепок, как и Юрка, ведь занимается в гимнастической секции, тем не менее, имеющейся силищей не кичится. Скромняга! Со стороны он вполне может показаться полусонным увальнем, так как в своём мозгу постоянно что-то прокручивает, но если уж заговорит, так одни глаза сразу выдают его интеллект. Ум в них так и светится! Какой ещё сонный? Становится даже завидно от одного взгляда на него!
«А я что? – подумал Витька о себе с сожалением. – Я подчиняюсь и Валерке, поскольку мне сложно ему возразить, и Юрке, ведь он способен любого зло высмеять, если что-то ему не по нраву. А то и пенделя вломит. Не больно, конечно. Якобы по-дружески, но всё равно унизительно».
«Наша тройка существует, мне кажется, извечно, – вспоминал теперь Витька, заменив свою боль воспоминаниями о товарищах. – Если она не с самого роддома существует, то уж с детского сада, это точно. Ведь живём рядом, и в одном классе учимся. Ни на день не расстаёмся, хотя той идеальной мужской дружбы, которой обычно восхищаются, у нас никогда не было. Видимо, мы объединены только житейскими обстоятельствами. Но разве такая малость столь уж плоха?»

Витька по-прежнему лежал недвижимо и будто бы не понимал, что с ним случилось. Видимо, в нём сломался какой-то природный механизм, и ход времени перестал ощущаться. Может, потому Витька больше никуда не торопился? И вроде бы не понимал, словно маленький ребёнок, чем для него может закончиться сильное кровотечение из раны, придавленной ладонью и собственным весом.
Но даже при острой боли, кому угодно мешающей воспринимать реальную действительность, Витька всё же тупо догадывался, что его состояние связано с какими-то странными событиями, о которых он почему-то совсем не помнит.
Он запомнил лишь то, что после удара его удивила не столько острая боль в боку, сколько абсолютная неспособность держаться на ногах. Они вдруг стали мягкими как у ватной куклы. Раньше за собой он такого не замечал. Раньше ему представлялось, будто полученная рана, какой бы тяжёлой она ни была, не могла одновременно парализовать всё Витькино тело, ноги, руки, но именно так и случилось. Ноги перестали служить опорой, и никакая воля им не помогала, да ее в тот момент и не осталось, и Витька рухнул как мешок, где и стоял.
И если бы кто-то вник в его ситуацию с искренним участием, то всё равно не смог бы понять, на что Витька надеялся. Ползти после удара он не мог. Это для него стало фактом. Тело ему не подчинялось. Это – тоже факт! По аналогии всплыла история Маресьева. Он ведь тоже много суток полз раненный с перебитыми и отмороженными ногами к людям и всё же победил самые немыслимые обстоятельства. Витька тоже хотел ползти к людям, но не нашёл в себе сил даже напрячься как следует. Ни одна мышца больше ему не повиновалась. Ещё хорошо, что хоть кое-какие мысли медленно шевелились в его голове, но и это было ни к чему, ибо ни одна из них не вела к спасению.
Зато вспомнилась мама, ещё молодая. Она держала Витьку на своих коленях, нежно прижимала к себе и перебирала на голове его белёсые волосы:
– Ты мой хороший! Ты самый лучший, только слишком добрый. Ну, зачем ты опять отдал любимую машинку? Ведь сам не наигрался! И свою пожарную кому-то подарил…
А Витьке на подобные вопросы отвечать не хотелось. Ему хотелось вот так же бесконечно долго сидеть на маминых коленях, ощущая родной запах ее тела и тепло души. О машинке он, конечно, помнил, и расставаться с нею совсем не хотел, но ведь она понравилась Сашке… А он бы ее всё равно отнял, ведь драться с ним было не разумно – у Сашки старший брат забияка. В итоге пришлось бы драться и с ним, а он же верзила… Такого не победить. Побьет – и всё отнимет!
Потому Витька, заранее понимая своё бессилие, вечно всем уступал. Ведь кто-то был сильнее его, кто-то имел старшего брата или сестру. Они своих в обиду не давали, не вникая, кто в данном случае прав, а кто виноват. А за Витьку никто ни разу не вступился. За него и не могло быть заступников, поскольку не было старшего брата или хотя бы сестры.

А отец всякий раз заметно огорчался, узнав от мамы о новых моих поражениях. Настолько огорчался, что учил меня драться, отбросив все правильные рекомендации педагогики:
– Витёк! Ты только в себе не сомневайся! – советовал отец. – Отпор всегда давай! Изо всей силы давай! Чем попало! Иначе не отстанут! Даже наоборот, ещё чаще будут приставать, если легко им поддашься! Ты лишь сам никогда слабаков не обижай, а сильных никогда не бойся! Они тебя даже уважать станут, если почувствуют отпор!
– Так за ними всегда защита, а я всегда один! – жаловался на судьбу Витька.
– Как это – один? А я? А мама? Разве мы тебе не защита?
– Вы же не станете с ними драться!
– Да! Логика у тебя железная! – ещё больше огорчался папа. – Но защищать себя тебе придётся против этой логики! Ты хотя бы разок сам попробуй отбиться, когда обижают, а потом и остальное усвоишь!

Теперь Витька вспомнил, что удобный случай представился скоро, хотя он сам сразу этого и не понял, ведь совсем не ждал. Вышло всё как-то произвольно, само собой.
В тот воскресный день они гуляли всей семьёй, направляясь в городской парк, а не к штормившему с утра морю. Витька то бежал впереди родителей, ведомый своей любознательностью, то приседал, что-то рассматривая, то ковырялся в земле, извлекая нечто важное, никем ранее незамеченное, чтобы спрятать его в кармане.
Всё вокруг таило множество интереснейших тайн. Вот, например, коричневый и блестящий майский жук попался, забавно щекотавший ладонь! Вот большой гвоздь, сверкнувший под ногами, совсем новенький, даже не ржавый и ровный. А то и самая настоящая монетка находилась, пятак или даже двугривенный. Но гвоздь-то лучше всего! За него и на лисапете дадут покататься. Но уж