1.ЧЕТЫРНАДЦАТЬ КОПЕЕК
Вывернув все карманы и прощупав подкладку в одежде на вешалке и на себе, Витька расстроился едва ль не до слез. В липкой от холодного пота, трясущейся с дикого похмелья ладони лежали четыре двушки и две копеечные монетки. Вчера в наличии было двадцать пять рублей и три лучших друга, коих он видел первый раз в жизни, подцепив на хвост у привокзальной забегаловки. Пили водку, разливной вермут, еще какую-то бормотуху, и так под занавес накачались, что лезли друг к другу целоваться, потом, видимо, подрались, понеже на припухшей Витькиной роже над губой справа и под левым глазом красовались две солидные плямбы вишнево-синюшного цвета.
Но это дело житейское, преходящее. За неделю-другую синяки сойдут, будто их и не было вовсе, а вот где взять четырнадцать копеек, недостающих на кружку пива? По опыту, пусть еще и не столь богатому в силу двадцатитрехлетнего возраста, Витька твердо уяснил, - коль у самого в кармане вошь на аркане, - напрочь соплями изойдешь, покуда хоть глотком разживешься. Да и не умел он побираться внаглянку, как это делал городской отморозок Саша Шлеп-нога. Тот ежедневно обирал всех подряд из встречных: девчонок, теток, старух, пацанов и мужиков без разбора. Каждого на пятнадцать-двадцать копеек, а то и на весь рубль! От него, инвалида-костыльника, просто невозможно было ни скрыться, ни отделаться ссылкой на пустой карман. Стоило лишь попытаться отказать, как он принимался блажить на всю улицу о своей несчастной судьбе, давить слезу, а коль и это не помогало, мог и костылем шарахнуть! Поговаривал народ, будто ногу ему на зоне циркуляркой отпилили, дабы стучать на вахту не бегал.
В общем, Витьке, коего в отдаленном будущем пресса в унисон назовет последним романтиком России, стезя Шлеп-ноги не прилагалась по определению, но четырнадцать копеек, кровь из носу, найти в данный исторический момент было жизненно необходимо. А понеже в булькающих с похмелья мозгах ничего путного не проблескивало, он решил идти на поклон к брату.
Тут надо пояснить: единоутробный братец Андрюша изначально был существом правильным, идеологически выверенным, ни на йоту не отступавшим от общепринятых понятий и правил социалистического общежития. Случилось так, что мать понесла Витьку спонтанно, прельстившись орденами и звездочками заезжего военного. Охмурил, короче, герой-фронтовик несмышленую семнадцатилетнюю девчонку, что само по себе не было чем-то из ряда вон выходящим в безмужичьи первых послевоенных лет. В общем, сотворил боевой офицер Витьку, да и утек себе на необозримые просторы отечества.
Исходя из данного факта, Витька на долгие годы был определен в «подзаборные» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Андрюша же, появившийся на свет двумя годами позже Витьки, стал законнорожденным, ибо мама официально вышла замуж за его будущего отца, тоже фронтовика и добропорядочного человека, которого Витька очень хотел считать и своим отцом. Однако этого изначально не восхотела Андрюшкина бабушка по отцу, довольно-таки властная дама с претензиями на благородное происхождение, директор горторга. Для нее Андрюша стал светом в окошке, чего даже не сумела оспорить и Витькина с Андрюшей сестренка Дашутка, премилейшее создание, на два года моложе Андрюшки и на четыре, соответственно, Витьки.
Между тем, ко времени появления на свет Дашутки, Витька уже плотно утвердился в статусе нечастого и не особо желанного гостя в маминой семье. Его еще в трехмесячном возрасте забрала к себе мамина бабушка Татьяна, дабы обеспечить маме простое женское счастье. Она-то и стала для Витьки, своего правнука, и прабабушкой, и бабушкой, и мамой, и отцом. Бабушка Татьяна стала Витькиной семьей на дальнейшие четырнадцать лет его жизни.
Но все это было давно, а пока Витьке, край головушки, требовалось добыть четырнадцать копеек!
Он шел снизу, от восточной окраины городка к центру, где располагался райбыткомбинат – место Андрюшкиной работы. Шел себе и шел, покуда не споткнулся на порожистом тротуаре довольно крутой Сабининской горы, отделявшей Паниковку от верхнего города. Споткнулся, остановился, закурил, закашлялся. Упыхался на подъеме и решил передохнуть. Присел на лавочку у бывшего купеческого лабаза, превращенного в районную ветлабораторию.
Накатила тоска. Может, обойтись без Андрюшки? Попросить у матери? Но дело в том, что наличку-то, и к бабке на ходить, мама не даст! Поплачешься, что дома жрать нечего, поведет чуть ли не за руку в магазин, накупит жратвы всякой, а на опохмелку, хоть ты семьдесят семь раз застрелись из поганого ружья, не даст! Сплошной садизм… Намедни попытался надуть ее: вышли из магазина, мать подалась в одну сторону, то бишь, к себе на работу, Витька в другую, якобы к дому. Оглянулся украдкой, по-шпионски, да и шмыгнул во двор районной библиотеки, оттуда снова в магазин. Сдал весь припас продавщице, у которой изредка ночевал, отоварился в обмен тремя бутылками водки и бутылкой «червивки» - местного яблочного вина. Еще и на закусь батон с банкой кильки в томате остался.
А на выходе нос к носу столкнулся с матерью. Перемудрил, называется… Нет, не ругалась, не блажила. Она на Витьку вообще никогда голос не повышала. Вот и в тот раз, помнится, лишь улыбнулась. И такой стынью повеяло на Витьку от ее улыбки, что чуть сердце не остановилось. Хотя, ничего! Пережил. Просто с того момента зарекся что-либо просить у матери.
Возле краеведческого музея на самой макушке Сабининской горы дорогу Витьке заступил Коля Колдун, местный дурачок абсолютно неопределенного возраста. Кажется, именно вот таким, рыжим, с клочкастой щетиной, надорванным левым ухом и бельмом на левом глазу, его помнили самые дряхлые городские старушки, когда были еще юными девушками. Говорили, будто Колдун вечный, не подверженный старению. В отдельные моменты он выглядел лет на сорок, а иногда в один миг оборачивался настолько древним, что как бы заедал Мафусаилов век. Коля умел губами и гортанью воспроизводить все звуки полного духового оркестра. Особенно ему удавались похоронные марши. Имитация была неотличима от оригинала, и горожане завораживались мелодией и соответствующим настроением. И панически пугались, едва Коля вдруг подходил к кому-либо из них и принимался наигрывать траурный марш. Это означало скорые похороны в семье конкретного человека. На памяти горожан Коля ни разу не ошибся.
У Витьки тоже как-то нехорошо булькнула селезенка, но Коля поклонился в пояс, поздоровался:
-Здравствуй папа-мама лучший друг! – и заиграл на губах развеселую польку-бабочку.
Витькин организм тут же успокоился, коль не брать в расчет дикую головную боль. Ежели уж Коля поприветствовал таким вот образом, значит, день обещает быть тип-топ!
А не попросить ли четырнадцать копеек у Колдуна? Он даст, конечно, только вот неприлично как-то убогого обижать. Некоторые городские алкаши дурят Колю. Прикинутся нищими, протянут трясущуюся ручонку, а Коля и рад облагодетельствовать просящего: всю мелочь подчистую выгребет из карманов. Для него, глупого, это игра. Сам-то он целенаправленно никогда не побирается. Газа в городе нет, хозяйки пользуются примусами, керосинками, керогазами. Всем нужен керосин. Вот Коля и таскает десятилитровые бидоны и канистры из единственной райсоюзовской лавки по всему городу за пятачок с емкости. Глядишь, какая-нибудь сердобольная бабенка еще и накормит впридачу. В церковные праздники Коля молча сидит на нижнем порожке паперти, а идущие в храм люди добровольно суют ему какую ни то денежку, либо булочку с запеченной в ней котлеткой – потрясающей вкуснотищи не просто еду, а настоящее лакомство. Булочка сладкая, а котлетка из настоящего мяса. И стоит всего четырнадцать копеек. Четырнадцать, блин! Обалдеть! Город и славен-то яблочной пастилой, да такой вот выпечкой, основанной на противопоставлении вкусовых ощущений…
Обирают, в общем, Колю алкаши. До нитки обирают и никак не уразумеют, почему мрут как мухи. На все ведь века сказано: «Мне отмщение, и Аз воздам!» Эту непреложную истину Витька уяснил от своей прабабушки Татьяны. Правда, не всегда ей следовал. По обстоятельствам, так сказать. Но отнимать у нищего милостыню – за это Витька мог и в морду дать! И давал, за что и прослыл шпаной, уркой, бандитом с большой дороги. Именно так его клеймила Андрюшкина бабушка Любовь Викторовна, баба Люба. А Коля Колдун при встречах кланялся своему защитнику, сопровождая поклоны непременной скороговоркой «Здравствуй папа-мама лучший друг».
Витька по ходу миновал здание кооперативного техникума со львами, поддерживающими балкон второго этажа, вышел на площадь. По левую руку располагалась «шпулька» - швейная фабрика, затем в бывшем храме горсовет, в захудалом скверике коего на постаменте низвергнутого «отца народов» красовалась глыбистая фигура Кирова в огромных, не по росту, сапожищах. Справа находился двухэтажный раймаг непонятной архитектуры, прилично ухоженный сквер перед медицинским училищем и тот самый магазин «Продукты № 17», где Витька опростоволосился перед матерью.
Мелькнула мыслишка заскочить к Катьке, знакомой продавщице. Ну, той , что произвела обмен продуктов на водяру, но эта мысль быстренько погасла. Снегу у нее зимой не выпросишь. Катька бесплатно только лишь ноги раздвигала. Где угодно, хоть на мешках с сахаром в подсобке. На ней весь город побывал. И не по разу. Как и Витька...
«В общем и целом», как любила дело не по делу вставлять в разговор Зоя Эдуардовна, бессменный лидер профкома райпотребсоюза, Витькиной работы, вариантов кроме как идти на поклон к Андрею, больше не было. Тем паче, и слякотное октябрьское утро не располагало к праздному шатанию взад-вперед в призрачной надежде на халявную опохмелку.
В свои редкие заходы к брату Витька не переставал удивляться упорядоченному хламовнику, заполонившему достаточно вместительное помещение. Похоже, только Андрюха и мог ориентироваться в нагромождении холодильников, выпотрошенных стиральных машинок, пылесосов и прочей бытовой техники. Стены сплошь были увешаны какими-то трубками, прокладками, ремнями, бобинками. Витьку не очень-то тянуло к разным там железякам и, особенно, к постоянному месту работы. Ему хотелось простора, смены ощущений, свободы, насколько это возможно в окружающей заорганизованной действительности. Именно поэтому в свое время он принял решение: закончил за год перед армией автошколу и получил водительские права. Андрею же, наоборот, было комфортно в четырех стенах, где он отвечал за свой узкий участок работы, а все что свыше этого, пусть как говорится, думает начальство или лошадь, у коей, дескать, голова большая. Андрею под приглядом вышестоящих было спокойней и уютней, тем более, когда пригляд тот был самым что ни на есть благожелательным, поскольку их с Витькой мама состояла секретарем парторганизации райбытуправления и председателем ревизионной комиссии райкома КПСС.
Светлой памяти моего сына Кирилла - милосердного праведника - посвящаю.
Автор
(Ежели кто-то в данном произведении узнает себя, автор заранее предупреждает, претензии не принимаются, ибо сие творение является художественным и ни в коей мере не претендует на документалистику).