Николай Парамонович Ворохобин по воскресеньям вставал загодя до литургии, дабы поспеть к половине восьмого на паперть храма Рождества Богородицы, единственного оставшегося действующим из более чем трёх десятков церквей епархиального города. Хоть и невелик древний городок - переплюнуть из конца в конец можно, а на дорогу у Николая Парамоновича уходило в среднем часа полтора. За место на паперти он не беспокоился: у левой колонны под козырьком жестяного навеса никто из христарадников не занимал его коронную засидку. Не из страха - ради уважения.
А уважение у земляков Николай Парамонович заслужил повсеместное. Хоть и молодой ещё совсем: едва до тридцати дотянул, а три боевых ордена Славы и орден Красного Знамени говорили сами за себя. Да и характером, несмотря ни на что, удался позитивным, веселым, теплым, будто зимнее солнышко за окном.
В 1951 году Рождество Пресвятой Богородицы выпало на пятницу. Соседка бабка Валя, несмотря на сентябрьские холодные зорьки спозаранок занимавшая половину лавочки у крыльца старинного купеческого лабаза, превращенного властями в коммуналку на пять семей, окликнула Николая Парамоновича:
-Колюшка, не ездил бы ты нонче в церкву-то. Бают, отлавливать вас, горемык, будут. Антипыч, околотошный, зазнобе своей Верке вчерась по-пьяни сболтнул, что с области три "воронка" с солдатиками при них запрошлой ночью пригнали. Неровен час, вас, побирушек, решили под корень извести.
-Да ништо, баб Валь, не боись! Уж меня-то не возьмут. Говорят, "самоваров" толечко, которые совсем безрукие и безногие, для их же пользы на государственное довольствие соберут. Талдычут люди, что для них райские условия создадут. На тёплые моря, говорят, на курортные условия, то есть, повезут.
-Да уж, повезут, Колюшка, повезут... Чует моё сердце, забивать вас будут, чтобы картину здря не портили.
-Как это забивать? Меня, скажем, героя и победителя забивать? Не, баб Валь, такого-то товарищ Сталин не позволит!
-Деда мово, мужа, то бишь, позволил в прошлом годе. Дед-то, Царствие ему Небесное, как и ты, воевал. Толечко ты в окопе, а он на паровозе машинистом. Поезда от немца уводил в эту, как его,.. вакуацию, а потом всю войну орудие всякое на фронт возил. Орден Ленина за это дело имел, от пенсии отказался до самой, чтоб, Победы.
А в прошлом годе возьми, старый хрыч, и трепани языком во дворе; мол, гоним цельными составами день и ночь жратву в ихнюю Германию с Европами. Побеждённых, мол, от пуза кормим, а сами последний хрен без соли доедаем. И всё! Был дед и нету деда...
Николай Парамонович знал всё это. На его глазах, почитай, повязали старика Семён Семёныча и отправили на правёж в область. Не успели, правда, органы дело пришить, понеже помер старик в дороге от разрыва сердца. Потому и тело бабке Вале вернули: хорони, дескать, сама, не напрягай государство на расходы.
Махнул Николай Парамонович рукой, взял в ладошки свои колодочки, похожие на пресс-папье, только с ремешками, дабы не соскакивали, и шустренько покатил на платформочке с колёсиками из подшипников вперёд. Ему, безногому инвалиду первой группы, можно было, конечно, не попрошайничать. Он получал пенсию и весомую доплату за ордена по статусу полного кавалера солдатской Славы, приравнявшего его к Герою Советского Союза.
По сути Николай Парамонович побирался не для себя. Все медяки, что ему накидывали в пилотку, он ссыпал в пригоршни монастырской мелюзге, заселявшей полуразрушенные женский и мужской монастыри, обозванные властями Красно-рабочим посёлком.
Детишки дядю Колю любили, ибо он устраивал им , потомкам рабочих и крестьян, праздники. Ребятки на милостыню отоваривались жамками, ландринками, халвой.
Домой Николай Парамонович Ворохобин не вернулся. Говорили, что солдатики из внутренних войск взяли под козырёк, когда подняли его вместе с платформочкой и аккуратно подсадили в железную будку "студебеккера". Матери его, тёте Нюре Ворохобиной по зиме пятьдесят второго года отписали: скончался в Доме инвалидов от заворота кишок. Объелся, мол...
