- Здравствуйте. Две тарталетки с клубникой, пожалуйста.
- С клубникой закончились.
- Жаль…
- Может быть, возьмете вот эти? Тоже сладкие.
- Нет, другие не нужны. Спасибо. До свидания.
День, каким бы рабочим ни оказался, все равно завершит себя, и наступит момент, когда можно начать жить.
«Та-ак. Где прячется пекарня?» — подвесив пухлой думкой широкую левую кисть поверх рулевого колеса и наклонившись к навигатору, указательным пальцем он прочесывал карту и поглядывал на время.
У Эдуарда Владимировича, немолодого мужчины, были причины гордиться собой: крупная физическая слаженность (которую он регулярно холил и лелеял в фитнес клубе), семья, работа, и свежая престижная автомашина. В сравнении с прежней она не была такой же отзывчивой и горячей, словно не хватало жгучей страсти ее зудящему мотору, но потом он пригляделся, прирулился, присиделся и, как сам говорил: «адаптировался», и рассудил, что сочелся-таки с ней прочными узами настоящего автомобильного счастья.
- Алло, Ма! Ужинайте, я опаздываю. Да. Есть ещё одно неотложное дело... Не знаю, все зависит от трафика, если повезет, то быстро доберусь!
- Ты на работе?
- Нет, еду. Хочу Насте купить ее любимый десерт. В нашей пекарне закончился.
- Может, ладно?
- Ну, нет. Ты же знаешь, для меня пятница — тогда не пятница. Небольшой крючок, и я дома! Пока.
Говорят, время не имеет значения, когда имеет значение дело. Перескоками, с желанными тарталетками, пролетел он над ступеньками крыльца подъезда и притормозил, ожидая лифт. Предвыходной вечер. Славное, с привкусом карамели, настроение в эти часы охватывает каждого, расплетая и распуская на короткое время прочные сети монотонных обязанностей.
В ожидании лифта, тихо мурлыча себе под нос, довольный Эдуард скользил подушечкой большого пальца по экрану.
Вдруг он удивленно потянул бровями вверх и, поджав губы, нахмурился; затем, будто еще раз что-то перепроверил, улыбнулся и расправил озадаченное лицо.
- Семья, кто угнал мои тапки?
Из своей комнаты выскочила Настя и, нырнув в шкаф, выудила оттуда пару мягких домашних тапок.
- Привет. Мы порядок наводили, — в одном легком девичьем прыжке она чмокнула его в щеку.
- Держи. Тебе.
- Тарталетки. Ура!
- А мы тебя все-таки дождались, так что будем ужинать вместе! — из кулинарных, с ароматами счастья, глубин кухни донесся голос супруги.
Его жена Марина, соответствующего с ним возраста, со спортивной, упругой походкой, детскими чертами лица, была из категории женщин, по природе искусно пропускающих безвозвратные маркеры времени мимо себя и остающихся долго молодыми. Взмах рукой — накрытый стол.
Пристально глядя в глаза дочери и стараясь не остужать теплую атмосферу семейного ужина, Эдуард Владимирович спросил:
- Настик – Ластик, зачем ты удалила меня из друзей?
- Пап, ну… Ты пойми, там все мои, и мне как-то не по себе, — она смущенно и с надеждой на понимание посмотрела на него.
- Я под псевдонимом, они догадываются?
- Да, не все… Но знают, и мне неудобно.
- Для тебя это очень важно? — супруга искоса, с улыбкой взглянула на него.
- Ты-то в друзьях? — перестав жевать, он вернул жене плоскую ухмылку.
- Я – да. Ты что обиделся?
От досады большие глаза отца будто теряли опору, но он сумел быстро совладать с собой и, помедлив, ответил:
- Правильно было — сначала меня предупредить. Что вы так на меня смотрите? Я в целях безопасности, мало ли…
- Не сообразил ребенок. Бывает.
- Я думала, что ты меня поймёшь, – оправдываясь, с нотками сожаления, произнесла дочь.
В короткой стесненной паузе каждый успел подумать о своем.
- Ладно. Ты хотя бы от меня не отпишешься?
- Нет, — дочь радостно-робко сверкнула глазами, — твой последний пост — бомба!
Отец оживился:
- Ты видела?
- Да, — она выскочила из-за стола и тонкими, словно ивовые ветки, руками смешно изобразила фигуру, где он поднимал объемные тяжелые гантели. Затем, картинно вскинув обе руки вверх, и, выставляя несуществующие мышцы бицепса, застыла в позе Шварценеггера:
- Как?
- Огонь! — растроганный отец, представив себя с девичьими худыми руками в фитнес зале, искренне рассмеялся.
Дочь обежала стол и ласково обняла его сзади. Он ощутил, как мягкие локоны защекотали шею, и теплые губы невесомо прильнули к уху:
- Пап, дашь на кармашек?
- Ма, ты все уложила? Я не могу найти свое полотенце.
- Зачем оно тебе? Ты же не в командировку едешь!
- Я собираю свой несессер, и мне нужно его укомплектовать. Где мое полотенце?
- Я не помню, куда убрала. Возьми другое в шкафу.
- Зачем мне другое? Мне нужно именно мое, оно идеально укладывается. Найди, пожалуйста!
- Настя, найди в шкафу папино полотенце, если он так хочет! Я занята и не могу бросить дела. А то будем сидеть на море без всего, зато с несессером…
- Папа, это оно?
- Да. Оно мятое, погладь пожалуйста.
- Оке.
Настя, в отличие от отца — физически развернутого, была в мать: худенькой и гибкой. Принимая полусерьезно его причуды и помня о взрывных чертах характера, в свои -…надцать лет, она, находясь в апгрейдах переходного возраста, предпочитала в мелочах не упираться и попусту отца не игнорировать, хотя, как подросток, иногда банила его.
- Вот, — над темной текстурой ламината нависла полоска отутюженного полотенца. Сверху на уголке — щипчики большого и указательного пальцев вытянутой руки дочери, уткнувшейся в смартфон.
- Теперь все в порядке, — педантично свернув полотенце в плотную трубочку, Эдуард Владимирович уложил его в несессер, где аккуратно, в неизменном годами порядке, лежали небольшой тюбик зубной пасты, средства для и после бритья, бритва, мыло и зубная щетка в футляре.
- Можно ехать, — произнес он довольный и закрыл несессер.
Супруга и дочь удобно разместились на заднем сиденье в автомобиле такси, где приятно и безопасно, но для Эдуарда Владимировича существовало лишь одно место. Водитель управлял автомобилем, а он, сидя рядом, повелевал водителем. Будучи из числа тех, кто ездит в такси только на переднем сиденье, он всякий раз непременно указывал куда, как и с какой скоростью вести машину.
- Да, Петр Саныч, все успеем в срок… Да. Мои люди обучены, на работу напружинены. Я на пару недель к морю… Хорошо, понял. На связи. До свидания! — посмотрев сквозь лобовое стекло на впереди стоящую машину, Эдуард развернулся к навигатору, — что тут у нас? О-о-о… Командир, мы опоздаем. Самолет – не поезд, в пути не догонишь!
В навигаторе, петляя и переламываясь, пробкой краснела толстая нить маршрута. Водитель, коротко стриженый, сухощавый молодой человек, с головой будто сложенной из крупных камней гравия, полируя пальцами экран, искал варианты объезда. Его короткая равномерная щетина по углам лица и стяжкам выступов на затылке ерошилась и ходила ходуном в процессе умственной деятельности, и, судя по ее судорожным рывкам, у него ничего не получалось. Периодически прижимаясь к рулевому колесу и вглядываясь в даль, он теплил надежду увидеть спасительный просвет и иногда прогибался настолько сильно, будто готовясь выпрыгнуть и бежать вперед, чтобы руками разметать создавшийся затор.
- Надо было другой дорогой ехать! От тональности женского раздражения залежи выступов на голове водителя задвигались, и он, прильнув к экрану навигатора и прерывисто вращая картой, уже не прощупывал путь, а ожидал чудесного спасения.
- Ма, ну теперь-то что?! Шеф, здесь нужно через дворы, навигатор не поможет. Чуть дальше будет съезд. Пока прямо. Я покажу. Давай в правый ряд.
Трафик, вобрав в себя критическую массу автомобилей, и, раздражая всех и вся, в некоторые моменты невыносимо замедлялся и мучительно замирал. Еле-еле они дотолкались до поворота и, свернув, ушли в сторону.
В навигаторе, сменяя друг друга, замысловатыми петлями затанцевали варианты невозможно длинных траекторий маршрута.
Супруга, заметив эти пляски, тревожно спросила:
- Мы точно успеем?
Эдуард открыл окно и, глотнув свежего воздуха, успокоил:
- Разумеется.
В салоне запахло нагретым бетоном, влажной зеленью листвы, мутной водой теплых асфальтовых луж, скисшей едкостью мусорных баков — богатым ароматом придомового пространства летних многоэтажек.
Медленно и с трудом пробираясь сквозь дворовые территории, виртуозно петляя мимо припаркованных автомобилей, детских площадок, беспорядочно установленных клумб, насаждений и кустарных спортивных сооружений, автомобиль выкарабкался-таки на трассу, и досадный затор остался позади.
Неприветливый водитель молчал, а Эдуард Владимирович, нахально шлепнув ладонью по пластику торпедо и задорно оттолкнувшись от него, повернулся к жене и дочери:
- Ну? И что бы вы без меня делали?
Белоснежная голливудская улыбка слилась с безупречно сидящим поло такого же цвета и отчеркнулась холодным блеском довольных глаз.
«Красавчик все-таки! Неспроста мама клюнула», — отметила про себя Настя, — «хотя иногда нудит, как одноклассники-«душнилы». Но вслух, по негласным правилам, серьёзно-скучно произнесла:
- Опоздали бы.
- Правильно, Настя. Потому что я продумываю наперёд и планирую. Жизнь такая, что нужно быть готовым ко всему: в общем, быть адаптированным человеком! — и, отвернувшись, вальяжно пробарабанил костяшками пальцев по чужой тверди торпедо.
Я уверен, что существуют толстокожие люди, для которых полет в самолете, — обыденное дело, но, наверное, и они иногда вздохнут невпопад, когда лайнер, готовый подняться в небеса, совершает тот самый, длинный затяжной поворот на старте взлетной полосы, нехотя многотонно осаживаясь, при этом, в жажде небес, внутриутробно нетерпеливо норовя буруном. Эх, что я не пилот!
Летом на рейсах до моря не лампы освещения, а огоньки праздничной иллюминации; не бортпроводники, а курортпроводники, поскольку для большинства пассажиров это не перелет, а первый аттракцион в череде отпускных мероприятий, и он долго откликается в воспоминаниях теплым чувством, так как все приятное еще впереди, — оно светится на экране длинным рядком многообещающих цифр нетронутого банковского счета.
Девушка в голубом пиджаке, под ним белая футболка с модным принтом, синие джинсы прижаты фирменным коричневым ремнем, такая же коричневая со светлыми вставками фирменная объемная дамская (кожаная) сумка. На сумке бирка «ручная кладь», на лице — всё: от изогнутых к татуажным бровям длинных ресниц до средней напыщенности, креативных очертаний пухлых губ — «Фифочка».
Ряд трёхместный. В среднем кресле — мужчина в рубашке.
«Спит, не спит?» Глаза закрыты.
- Разрешите, — Фифочка нацелилась взглядом на место возле иллюминатора.
Взявшись одной рукой за подлокотник, мужчина с усилием неловко поднялся, и лишь затем, словно нехотя, открыл глаза.
Рубленое морщинами лицо, неровные колеи двухдневной щетины, голова, косматая в профиль, в анфас — воспаленные горошины в глазах, от них, надламываясь, плетутся к радужке алые паутинки. Глубоко дыша, тягуче и редко моргая, мужчина медленно, будто возвращаясь в себя, освободил ей проход.
Вдруг топот, как хлесткий технобит, — шустрый мальчуган на полном ходу. Запнулся, налетел, срикошетил.
- Ой! — потеряв равновесие, Фифочка неуклюже чиркнула кистью о край рукава мужчины. Что-то сухо клацнуло.
- Ай! —
