глазах. В том смысле, что ее лицо не покрылось морщинами, а чудесные волосы не поседели. У мертвых не бывает возраста. Но она как будто сделалась старше – на целый век.
- Ты видел мои фотографии? – продолжала Эрика. - На них я улыбаюсь. На самом деле в жизни гораздо больше поводов для слез, чем для улыбок. И все-таки надо радоваться. Молодость коротка. Пролетела – и нет ее... После смерти Лотти я пошла учиться на врача. Всю жизнь копила деньги. Очень хотелось иметь свой угол, а не съемный. Потом купила домик в вашей деревне. В нем и жила, и состарилась. Ко мне ходил социальный работник, помогал по хозяйству. И еще, - она хитро прищурилась, - один милый мальчик иногда забегал полить цветы...
- Простите меня, фрау Шмит, - пробормотал я.
- За что простить? – удивилась она мягко.
А я и сам не понимал, за что. Может быть, за то, что так и не напросился тогда на кофе. Постеснялся... А ведь мы могли так славно посидеть за столом, побеседовать, узнать друг друга получше. Мы оба этого хотели. Но... Эрика была права. Есть вещи, которые можно сделать только при жизни.
Я не выбросил старый фотоальбом, а убрал его в ящик стола, под замок, вместе с белой скатертью, недовязанным свитером и красным резиновым мячиком – туда, где и положено храниться воспоминаниям. И только мельком взглянув на потрепанную обложку, заметил на ней надпись красным фломастером, наискосок: «Желаем счастья». Вероятно, она была там и раньше. А может, и нет. Иногда я ужасно невнимателен.
