Старый хлам в подарок

вошел в кухню.
Они обернулись ко мне, как по команде – все трое. Пожилая дама с добродушным лицом – в жизни она совсем не выглядела строгой. В белом переднике поверх скромного черного платья она стояла у птиты и жарила омлет с колбасками, попутно вылавливая из тостера куски аппетитно подрумяненного хлеба. Черноволосая молодая женщина с фото и маленькая девочка лет пяти или шести, которую я прежде не видел, белокурая и веснушчатая, с яркими, как на рекламной картинке, щеками. Обе сидели за столом, покрытым той самой скатертью, взятой мной из груды вещей у дома фрау Шмит. Я даже ощутил едва уловимый запах плесени – материя уже успела отсыреть. А может, у меня просто разыгралось воображение. Кстати, еды они наготовили столько, что хватило бы, наверное, накормить человек десять. Одно место за столом пустовало – там стояли чистая тарелка и чашка, лежал столовый прибор.
- Садись, Алекс, - дружелюбно пригласила молодая женщина. – Мы уже заждались.
- Откуда вы меня знаете? – промямлил я смущенно.
Глупый вопрос, если честно. Наверное, мне следовало поинтересоваться: «Кто вы такие и откуда взялись?» или «Что вы делаете в моем доме?»
Но я ведь и так знал, кто они и откуда.
- Конечно, мы тебя знаем, Алекс! Я – Эрика, - представилась молодая женщина и протянула мне руку, которую я с опаской пожал.
И что же? Ладонь ее оказалась теплой, а пожатие – крепким, настоящим. Это не была рука призрака.
- А я – Гертруда, - представилась седовласая дама, ловко выкладывая на мою тарелку обжаренный с обеих сторон омлет и наливая кофе в мою чашку.
Горка бутербродов уже высилась на блюде посреди стола.
- Хороший у тебя дом, Алекс. Только пыли много. И мухи на подоконнике. Я тут прибралась немного. У тебя есть тазик – постирать занавески?
- Вы мама Эрики? – зачем-то спросил я, принимаясь за еду, и, спохватившись, поблагодарил. – Спасибо. А занавески не надо в тазике. В ванной стоит стиралка. Стиральная машина, в смысле.
Давно я не завтракал с таким аппетитом. Все было настолько вкусно – почти как в детстве, да что там, даже лучше, как в самых прекрасных и светлых снах – что от удовольствия я зажмурился.
- Все в порядке? – забеспокоилась Гертруда.
Я кивнул с полным ртом и улыбнулся.
- Нет, я сирота, - погрустнела Эрика. – А это моя бабушка. Она меня вырастила.
- Извини, - пробормотал я, торопливо проглатывая остатки бутерброда. – А я свою бабушку не знал. Мама у меня была. Но недолго, лет до пяти. Она бросила нас с отцом и уехала в Боливию.
- Почему в Боливию? – удивилась Эрика.
Я беспомощно пожал плечами.
- Понятия не имею. Так отец рассказывал. Может, он приврал. Может, там была какая-то другая история. Но теперь уже не узнать, потому что его тоже нет в живых.
- Бедняжка, - сказала Гертруда. – Как тебе досталось!
Пожилая фрау смотрела на меня с нежностью.
- Ну, нет, - возразил я. - Никто меня в детстве не обижал. Но без мамы, - я запнулся, подыскивая слово, - холодно... Отец все дни пропадал на работе. А по выходным торчал в кнайпе с приятелями. Иногда мне казалось, что он про меня, вообще, не знает. Что я живу на свете.
- Да, дорогой. Я очень хорошо тебя понимаю.
Гертруда вытерла руки о передник и, приблизившись, обняла меня. От нее пахло свежей выпечкой, чистотой и домашним уютом. Наверное, так – именно так – пахнут все бабушки на свете. Так пахнут забота и любовь. Эрика с улыбкой наблюдала за нами, опершись локтем на край стола.
А девочка, которую мне так и не представили, балуясь, сползла со стула на пол и сидела в обнимку с лисенком. Зверек вскарабкался ей на плечи и лизал в нос, в щеку, облизывал розовым язычком ее пальцы и даже слегка покусывал. Малышка звонко смеялась.
- Мама! Он лижется!
- Лотти! – нахмурилась Эрика. – Прекрати.
Девочка посмотрела на мать снизу вверх.
- Это плохо? Да?
Эрика вздохнула.
- Нет... Уже все равно. Но лучше бы ты поиграла с Лордом. Смотри, он тебе мячик принес.
И правда, крошка-фоксик смирно сидел неподалеку с резиновым мячом в зубах, с обожанием глядя на маленькую хозяйку. В его черных глазах-бусинках читалось преданное: «Только позови! Я сделаю для тебя все, что угодно!»
Я, вообще-то, побаивался собак, но к этому малышу почему-то сразу проникся доверием. И про себя отметил, что если когда-нибудь решусь завести пса – то обязательно фокса. Прекрасная порода, верная и отважная.
- Это его зовут Лорд? – спросил я уважительно.
- Да! – дерзко ответила Лотти. – Не похож?
- Не знаю, - я покачал головой. – Он же такой маленький! А Лорд... это, наверное, кто-то вроде овчарки. Или ротвейлера. Кто-то большой и серьезный.
- А он серьезный! – возразила девочка. – И большой. То есть взрослый! И даже старенький.
Пес, тем временем, положил мячик у ее ног и зарычал на лисенка. Лотти прикрыла ему мордочку рукой, защищая своего любимца. Больше в шутку, наверное, потому что вряд ли зверьки могли причинить друг другу какой-то вред. А я только сейчас сообразил, что Лорда, скорее всего, уже нет в живых. Он дожил до старости... а сколько живут собаки, лет четырнадцать? Наверное, не больше. А потом...
- Он умер от старости? – зачем-то спросил я.
- Нет, - ответила Эрика и накрыла мою руку теплой ладонью, словно утешая. – Его сбила машина. Зря ты спросил, Алекс. Ну да неважно!
Прислушаться бы мне к ее словам. Но они лишь скользнули по краю моего сознания, так, что я даже не успел их понять, не то что как-то осмыслить. Я был как пьяный. Захмелел от вкусной еды, от нереальности происходящего, от пустой, но доброй болтовни. В компании я обычно чувствую себя неловко. Но эти трое (а если считать и животных – то пятеро) вели себя так естественно и просто, держались так по-родственному, что я, не избалованный вниманием близких, поверил в их любовь, как, наверное, верил в дождь или солнечный свет за окном. Заботливая бабушка. Красивая, улыбчивая женщина с серо-зелеными, как осенний пруд, глазами. Маленькая девочка, которая могла быть моей сестренкой. А то и дочкой. Но не здесь и сейчас – а в какой-то иной, параллельной жизни. В той самой, откуда приходят наши мечты.
- Ты, я вижу, любишь зверей? – сказал я Лотти после завтрака, стараясь держаться как старший брат или даже как отец, хотя в этой роли я представлял себя с большим трудом. – Может быть, сходим в зоопарк? Не в нашей деревне, конечно, у нас его нет. Но мы можем поехать в город. Хочешь?
- Хочу! – закричала девочка и бросилась мне на шею, чуть не уронив меня со стула.
Гертруда только покачала головой. А Эрика улыбнулась – мягко и печально.
- Ничего не получится, Алекс. Я бы с радостью показала Лотти наш зоопарк, но... Мы не можем покинуть этот дом. Мы же не настоящие люди, а воспоминания.
- Чьи воспоминания?
- Теперь – твои.
- Но... – что-то здесь не сходилось. – Я вас первый раз вижу. Как можно помнить тех, кого никогда не знал?
Но Эрику это не смутило.
- Что ж, теперь ты можешь узнать нас поближе, - усмехнулась она.
Не стану описывать весь этот странный, суматошный день. Вы и так уже, наверное, заскучали... А мне было не до скуки. Маленькая девочка и лисенок способны весь дом поставить с ног на голову. Если бы не Гертруда, которая то и дело на них покрикивала, они бы разнесли мне всю кухню, а заодно и гостиную со спальней и прихожей впридачу. Я опомниться не успел, как на пол с грохотом обрушилась вешалка с моей курткой – и тут же сверху на нее посыпались перчатки, зонтики, шарфы... А рыжий зверек уже катался на занавеске и, запутавшись коготками в тюле, продрал в нем огромную дырку. Огорченная бабушка только руками всплеснула.
А потом все разом стихло. За окнами разлились облачные серые сумерки, не то осенние, не то зимние, какое-то гадкое, промозглое межсезонье. Сквозь тусклые капли дождя посверкивали блики далеких уличных фонарей. Я бросил косой взгляд на часы – пора спать. И куда только делись мои беспокойные гости, уж не спрятались ли они снова в старый альбом? Да и был ли здесь кто-то, или я задремал в гостиной на диване и грезил среди бела дня? Еще тянулись едва уловимым шлейфом из кухни сытные запахи, и длинным языком свисал разорванный тюль. А дом уже окутала плотная, удушливая тишина, гася последние искорки радости и убивая надежду.
Я лежал в постели, кутаясь в одеяло и напряженно прислушиваясь. Не затопочут ли по полу лапки? Не прошуршат ли шаги? Тихо приоткрылась дверь, и в комнату вошла Эрика, ступая легко, словно на цыпочках, гибкая и тоненькая, одетая в лунный свет.
- Алекс, ты спишь? – шепнула.
- Нет, – прошептал я в ответ, стыдливо отводя глаза. – А где Лотти? Бабушка?
- Заснули.
- Где?
- Наверху, в мансарде. И лисенок с ними. Лотти не засыпает без него.
- Там когда-то была моя комната, - пробормотал я смущенно, - детская. С тех пор, как я вырос, в ней никто не жил. И даже обои сохранились с того времени. С мишками и мячиками. Они красивые, но уже совсем пожелтели. И рамы надо покрасить.
- Алекс... - Она скользнула по мне взглядом, и я почувствовал себя совершенно беззащитным. – Я знаю, что так не делают. Сперва полагается узнать друг друга как следует, сблизиться, но... Мы взрослые люди. И оба этого хотим. Нам холодно и страшно. Одиночество, как злой суховей, иссушает наши души. А они – живые, тянутся к любви и теплу. Но у нас так мало времени!
Она присела на мою кровать. Потом легла рядом. Нас разделяло только тонкое одеяло.
- Почему? – спросил я глупо. – Что-то должно случиться?
- Всегда что-то случается! Любовь редкий и хрупкий цветок. Он быстро вянет, или его срывают другие люди.
Она смотрела в потолок, но, я мог поклясться – видела сквозь него, сквозь балки и перекрытия, сквозь пространство и время. Где-то там, в черной недосягаемой вышине, звездами сверкали годы. Их свет насквозь пробивал облака и рассеивал темноту. Со мной ли ты сейчас говорила, Эрика? Или с кем-то другим, кто никогда уже не вернется? Она вздохнула и, нырнув под одеяло, прижалась ко мне.
- Тебе больше никогда не будет холодно, Алекс, - шепнула чуть слышно.
А может, мне это только почудилось.
Так у меня появилась семья. Странная, наверное, по человеческим меркам. Но какая разница, если мы все любили друг друга? Говорят, что у каждой семьи – свои скелеты в шкафу. Для меня таким скелетом был старый фотоальбом фрау Шмит. Он так и лежал на книжной полке в гостиной, куда я поместил его в самый первый день. Почему-то я опасался к нему даже прикоснуться, не то что взять в руки и полистать, вглядеться в знакомые теперь уже лица. Вероятно, боялся спугнуть волшебство. Оно ведь как бабочка – от любого неосторожного движения вспорхнет и улетит.
Гертруда целыми днями начищала мой дом, как медную монету. Так что в конце концов он заблестел. Она постирала не только занавески, но и покрывала, и коврики, и диванные подушки. Перемыла вручную все чашки в буфете – старые, к которым я не притрагивался уже много лет. Вместо порванного лисенком тюля заказала по каталогу новый. Я дал ей доступ к моему электронному кошельку, зная, что она не купит лишнего. Порой на серванте появлялись милые безделушки – стайка хрустальных лебедей, стеклянный олененок, девочка с голубем, сидящая на маленьком кусочке аляповато раскрашенной фарфоровой лужайки. Я встречал их с улыбкой. Хоть и с детства терпеть не мог всяческий мещанский хлам. Он казался мне верхом безвкусицы. Но память о доброй бабушке храню до сих пор. Спасибо, Гертруда, что ты была в моей жизни, что