Старый хлам в подарок

Я плохо знал фрау Шмит. Сколько себя помню, она жила в маленьком домике у самого леса, и я, отправляясь гулять по лесным тропинкам или к озеру, всегда проходил мимо ее калитки – старой, покосившейся, со следами облупившейся голубой краски. Таким же древним, изношенным выглядел и дом, и сама фрау. Казалось, ей было уж никак не меньше ста лет. А это тот возраст, когда страхи, обиды и всяческие пороки уже не имеют власти над человеком. Остается только радость, солнечный свет и тепло улыбки. Последние годы жизни ускользают во тьму, но закатное солнце горит ярко... И жалеть больше не о чем. И плохое, и хорошее – все в прошлом. Иногда я завидовал старым людям. Не то чтобы хотел побыстрее состариться, перелистнуть, как надоевшую книгу свою жизнь. Хоть и горькой она была, эта книга. Но безмятежно встречать день за днем, ни о чем не горюя и не тревожась... об этом я мог только мечтать.
Помню еще подростком я встречал фрау Шмитт на дорожке перед калиткой, идущей медленно, опираясь на палочку, а позже – на роллатор. Порой я видел ее в саду с лопаткой в руке. Последние годы старушка уже совсем не выходила из дома, но часто, а в теплое время года почти всегда, открывала окно и приветливо махала мне рукой. Я вежливо здоровался, и мы перекидывались парой фраз о погоде. Фрау Шмит всегда улыбалась. Иногда в летнюю жару она просила меня полить цветы на клумбе. На той, что за домом, у черного входа. Не знаю, кто эту клумбу заложил и кто за ней ухаживал. Может, приглашенный садовник. Но маленький кусочек земли цвел буйно с весны до поздней осени. То хрупким, льдистым, бледно-голубым, то маково-красным и солнечно-желтым, по-июльски знойным и страстным, то прощальным, оранжево-закатным. Цветы были подобраны так, что как только увядали одни, сразу же распускались другие. Последними догорали настурции и бархатцы. Газон позади клумбы тоже был аккуратно подстрижен. Ведь остальной большой сад уже который год зарастал крапивой и дикими розами. Я любил бродить по нему с лейкой. Черпая воду из бочки, стоявшей под водостоком, поливал клумбу, лужайку, кусты, колючие, но усыпанные нежно пахнущими цветами. Я делал это ради фрау Шмит, при том, что на моем собственном участке трава выгорала почти до белизны. Мне нравилось представлять себе, что эта столетняя дама – моя бабушка. А я внук, приехавший в гости, сейчас полью сад и зайду в дом на чашечку кофе. Буду сидеть за накрытым чистой скатертью столом, жмуриться, как сытый кот, на яркое окошко и беседовать... неторопливо, задушевно. Рассказывать о своей жизни и слушать истории о старых, добрых, а может, и вовсе не добрых временах. Такая невинная, в общем-то, фантазия человека, у которого на самом деле – ни бабушки, ни родителей, ни жены, ни кошки, ни собаки... Дожив до тридцати лет, я был абсолютно и безнадежно одинок. Наверное, так же, как и сама фрау Шмит. Впрочем, повторюсь. Я почти ничего о ней не знал.
А потом старушка умерла. Я догадался об этом еще раньше, чем услышал от соседей – по закрытым ставням. Осиротевший домик словно погрузился в летаргию. Запечатался от любопытных взглядов и, окутавшись тихой осенней скорбью, заснул. В облетающем саду бродили лисы, я сам видел их пару раз сквозь неплотный забор. Теплый, не по-сентябрьски, ветер наметал на дорожки хрустящий золотой снег. Листву никто больше не убирал. Я думал, что идти по ней сейчас – все равно что переходить реку вброд, и отчаянно хотел оказаться по ту сторону ограды. Брести по щиколотку в мягко шелестящей воде... Как по лесу – но ощущение другое. Разумеется, вторгаться на чужой, опустевший участок я не стал. Думаю, что и клумба тоже одичала и заросла. Отчего-то мне было ее жаль, даже больше, чем старенькую фрау. А ближе к зиме объявились наследники и принялись избавляться от ненужных вещей, собираясь, очевидно, продать дом.
Стоял промозглый ноябрь. С мутного неба сеялось что-то непонятное, то ли холодный дождь, то ли мелкий, колючий снег. И тем не менее я решил прогуляться по лесу. Мне даже нравилась такая погода. Я не любил встречать на прогулке людей, кивать им, здороваться, улыбаться чьим-то детям... все это не трудно, но нарушает ход мыслей и внутреннюю тишину. А в дождь и холод по лесу шатаются разве что какие-нибудь фанатичные собачники с питомцами на поводке – а очень часто и без поводка. Этих чудаков можно не приветствовать, а шарахнуться в сторону, делая вид, что испугался собаки.
Еще издали я заметил, что у дома покойной фрау выставлен всякий хлам – одинокой горкой, больше для вида прикрытой прозрачной пленкой от снега и дождя. Приколотая к пленке записка, уже изрядно промокшая, с расплывшейся кляксой синих чернил, гласила: «в подарок». Ну, и кому нужны такие подарки? Я невесело усмехнулся. Тут же и посмотреть не на что. Журнальный столик из черного дерева, лакированный, овальный, на трех широко расставленных лапках. Книжная полка, маленький холодильник, тумбочка под телевизор. Дорожная сумка. Вещи, как ни странно, ухоженные. И тут же разная мелочь – кружевные салфетки, книги, кассеты, старый фотоальбом... Сложенная в несколько раз скатерть, наверное, та самая, что я видел в своих мечтах о чашечке кофе в компании доброй старушки. Белоснежная, без единого пятнышка, и, кажется, даже накрахмаленная. Должно быть, фрау Шмит незадолго до смерти ее постирала. А может, она стирала ее каждую неделю или через день. Для чего? Любила чистоту. Или ждала гостей – сына, дочь, племянников? Мало ли. Не дождалась. Мне отчего-то стало очень горько. В этих жалких, никому не нужных предметах – книгах, тряпках, мебели – вся жизнь одинокой женщины. Они еще хранят тепло ее дома, но с каждым проходящим часом, с каждой минутой, ветер выдувает его из щелей и пор – и развеивает в пространстве. Вещи умирают, но не как человек, а медленно и беззвучно. Без слез и жалоб. И никто им не поможет, никому нет до них никакого дела.
Вот этот альбом старушка, вероятно, листала по вечерам, сидя на кухне за покрытым белой скатертью столом и всматриваясь в дорогие лица. Они тогда еще жили в ее памяти – все эти люди. А теперь умерли вместе с ней. Я взял фотоальбом в руки – он оказался только слегка влажным – и открыл его наугад, на середине. Мне в глаза строго глянула пожилая дама со старомодной прической. Фрау Шмит? Нет, пожалуй, не она, хотя чем-то похожа. За ее подол ухватилась девочка лет шести в клетчатом платьице и длинном жакете. Обе застыли в напряженных позах и не отрываясь смотрели в объектив. Я перевернул страницу. И на следующем фото молодая темноволосая женщина, улыбчивая и симпатичная, стояла на фоне полуразрушенного здания. А потом – снова она, но уже где-то за городом, на природе, в окружении каких-то других девушек и парней. Сзади угадывалась река, над которой расплылись черные силуэты деревьев. На руках юная красавица держала собачку, кажется, фокстерьера. Обе излучали такую радость жизни, что я невольно улыбнулся. Но тотчас же захлопнул альбом, борясь с неприятным чувством, как будто только что подглядывал за людьми в замочную скважину. Немного поколебавшись, я сунул его под мышку. Скатерть взял тоже, аккуратно скатав ее в рулончик. Нельзя оставлять мечту под холодным дождем. Остальным вещам я мысленно пожелал обрести добрых хозяев, хоть и понимал, что это почти невозможно. Разве что очень повезет.
Вернувшись домой, я положил старушкины вещи на книжную полку в гостиной и не то чтобы про них забыл, но занялся чем-то другим и перестал о них думать.
В воскресенье я люблю просыпаться поздно, часов в двенадцать. Что ж, я всю неделю работаю и ложусь далеко за полночь (люблю ночь, тишину лунного сада и звезды, блестящие, как осколки упавшей с крыши сосульки, и каждая – с яблоко величиной), а по утрам чуть ли не за уши вытаскиваю себя из теплой постели. Так почему бы мне не поспать подольше в выходные? Но и пробудившись, я еще полчаса лежу с закрытыми глазами, вспоминая свои сны. Они чаще всего яркие и счастливые, гораздо лучше яви. Ну, а если все-таки случился кошмар, я вскакиваю сразу, как от ведра холодной воды на голову, и, действительно, сразу же бегу в ванную и лью себе на голову холодную воду. Иногда это помогает забыть плохое и страшное, но не всегда. Однако в тот день сон мне приснился хороший, о детстве. Том самом, раннем и беззаботным, когда у тебя нет даже своего счета в банке, а кажется, что тебе принадлежит весь мир. И в этом сне я сидел с родителями на кухне, обнимая ладонями большую теплую чашку с какао, и пахло жареным хлебом, так вкусно, что у меня текли слюнки. Думаю, что прямо на подушку. А мама с папой пили кофе и разговаривали, склонившись друг к другу через накрытый стол, как когда-то, в очень-очень давние времена. Часы в гостиной пробили двенадцать раз – не то чтобы я считал, но это особый бой, его узнаешь сразу. И я понимал, что пора вставать, и вроде бы, уже не спал – но сон все длился, и аромат свежего кофе щекотал ноздри. И порхал из комнаты в комнату чей-то смех и веселые голоса. Кто-то тоненько повизгивал, и топотали по полу маленькие лапки.
Да что же там такое происходит? Я резко сел на кровати. Очарование развеялось, и я испугался. Не скажу, что сильно. Все-таки я находился у себя дома и не ожидал ничего дурного. Если в кухню проникли воры, они не стали бы пить кофе и спокойно беседовать, а искали бы ценные вещи. А если кто-то хотел меня убить, он бы это уже сделал. Бывают сны, похожие на вложенные одна в другую матрешки. Когда думаешь, что проснулся, а на самом деле еще спишь. Но я знал, что это не сон, таким обычным выглядело все вокруг, не считая странного шума и вкусного запаха, таким подробным и скучным. Шкаф, письменный стол с разбросаными по нему шариковыми ручками, желтые шторки на окне, зеленый прикроватный коврик. Даже сухая бабочка-капустница валялась на тумбочке с прошлого четверга. Я так и не собрался ее выкинуть, а сейчас она словно дразнила меня, утверждая реальность моего бытия.
Я не стал больше искушать судьбу, и торопливо одевшись, выскользнул в коридор. И чуть не наступил на крошечного рыжего лисенка. Зверек кинулся прямо мне под ноги. За ним гналась белая, с черным пятнышком на спинке, собачка. Фокстерьер или какая-то помесь. Не очень хорошо разбираюсь в породах собак, зато зрительная память у меня прекрасная – и маленького фоксика я сразу узнал. Это была собачка с фотографии из альбома покойной фрау Шмит. Я остановился, как вкопанный, и тут только заметил красный резиновый мячик, закатившийся в открытую дверь спальни. Животные им, очевидно, играли.
- Алекс! – послышались из кухни радостные голоса. – Иди скорее сюда, соня! Завтрак готов!
Завтрак... У меня закружилась голова. Я вдруг почувствовал, что невероятно – почти до обморока – голоден. Пара бутербродов, кончено, могли бы помочь, а еще чашка кофе, обязательно горячего, с сахаром и сливками. Яичница... а может, омлет? Я бы не отказался и от овощного салата с сухариками. И не важно, кто там сидит на моей кухне, за моим столом, и кто приготовил мне этот чудесный завтрак. Наверное, другой на моем месте убежал бы с криками или позвонил в полицию. Но во мне проснулось какое-то детское любопытство. Я, как Алиса из известной сказки, хотел исследовать таинственную кроличью нору, не ожидая злых чудес, а только волшебства и приключений. И я