неделе он принял меня, а разговаривать не стал. Поигрывает в кресле кисточками шелкового шнурочка, это у него теперь галстук такой. Я ему про расстрелы невиновных, а он молчит, ухмыляется глумливо. А растолстел-то как! Сидит с надменным видом, выставив брюхо, словно китайский божок. Не желаю больше слышать о нём!..
Анжелика молча похвалила себя, что на встречу с Горьким не взяла Инессу, хотя приехали они в Петроград вместе. Приехали, естественно, не белыми ночами любоваться – работали с утра и практически до утра. Откровенничать по-женски не было у них ни времени, ни желания.
А лето надвигалось тревожное, жаркое, душное. Новая власть в колыбели революции просто чудом не задохнулась.
В ночь на тринадцатое мая началось наступление Юденича на Петроград. Пали Ямбург, Псков, Гатчина, Царское Село. Целый полк перешёл на сторону белых, позже гарнизоны фортов Красная горка, Серая лошадь и Обручев также выступили против Советов. В считанные дни противник вышел к Пулковским высотам.
В качестве чрезвычайного уполномоченного в город прибыл Иосиф Сталин. Ещё пару месяцев назад он появлялся иногда в столовой Смольного. Худощавый, молчаливый, похожий на кавалерийского унтер-офицера, он почтительно смотрел на Зиновьева и больше молчал. Теперь это был другой Сталин. Ему ЦК поручил защиту Петрограда, предоставив неограниченные права. Теперь это был самый главный в городе человек.
И он отвёл угрозу очень быстро. Запаниковавший поначалу Зиновьев удивился, как молниеносно Сталин провёл массовую мобилизацию. Причём воевать люди шли с желанием. Тут немало сыграло и то, что красноармейцы получали повышенные пайки и право дважды в месяц бесплатно отправлять продовольственные посылки своим родным. Даже Виктор Серж добровольно записался в Петроградский коммунистический батальон.
Через полтора месяца белых отогнали, мятежные форты сдались. Третьего июля провожали Сталина в Москву: пленум ЦК выразил полное удовлетворение его деятельностью и решил направить его на Западный фронт. В кабинете председателя Петросовета собрались узким кругом: сам Зиновьев, его жена Лилина, ответственные работники исполкома Коминтерна Балабанова и Арманд, а также чекист Берзин. Стол был накрыт богато, но Сталин отказался от угощения.
Он обошёл всех, пожал руки, главу Петрограда даже приобнял. И кто мог знать тогда, что всего лишь через семь лет этот немногословный, суховатый человек лишит Григория Зиновьева всех постов и скажет:
– Он оказался сволочью!
Впрочем, до «большого террора» и расстрельных приговоров ещё далеко, кошка ещё поиграет с мышками. Пока расстались по-доброму.
…В середине лета началась реорганизация исполкома Коминтерна. Из оргбюро, которое полгода занималось абсолютно всеми делами, было выделено четыре человека. По решению ЦК в малое бюро вошли: чекист Ян Берзин, мадьярский социалист Эндре Руднянский, управделами Коминтерна Густав Клингер и представитель компартии Николай Бухарин.
Два слова о каждом. Бухарин – как кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) был куратором с партийных позиций, так положено. Клингер – с первого дня обеспечивал Коминтерн всем материально-необходимым. Руднянский – тот самый венгр, который позже скроется с большой суммой казённых денег. Берзин – будущий начальник разведупра РККА.
Для Анжелики места в этом тесном мужском коллективе не нашлось, практически секретариат подчинялся теперь Берзину. Она больше не секретарь исполкома. Но для обид просто не было времени.
Когда Юденич оказался в двадцати километрах от Петрограда, Григорий Евсеевич вызвал Балабанову. Она пришла как раз в тот момент, когда из кабинета председателя выносили тяжелые ящики.
– Поедете в Москву, доло́жите в Кремле, что на всякий случай всё самое ценное перевезено в надёжное место, – коротко приказал Зиновьев. – У вас глаза честные, будете свидетелем.
Что он прочитал в её глазах, неизвестно. Но она чуть не ляпнула вслух: «Инструменты для маникюра, женское бельё, духи и прочее для нужд Коминтерна – не забыли положить?»
Свидетелем быть пришлось. Но на этот раз не по поводу «злоупотреблений служебным положением вышестоящего руководства». В её офисе уже вольготно расположился новый секретарь, бывший латышский пастух Ян Берзин – больной, вспыльчивый человек, тщеславие которого тешил его дипломатический пост (несколько месяцев он был полпредом в Швейцарии). Анжелика просто развернулась и молча вышла.
Она прекрасно понимала, что её стараются выжить из исполкома. Любыми путями – интригами, ложью, подставами, заигрыванием и запугиванием. Но она твёрдо знала также и то, что те, кто использует такие методы, со временем окажутся рабами своих нечистоплотных средств. Дальнейшее сотрудничество с Зиновьевым означало, что она должна стать его сообщницей. У неё почти не было иллюзий относительно своего будущего. Но она решила ещё побороться.
Положение под Петроградом было настолько угрожающим, что все члены партии были мобилизованы на военную службу или пропагандистскую работу. Балабанова поехала пропагандистом на фронт. В течение трёх недель по пять раз в день ей приходилось выступать перед солдатами. Потом один из них напишет письмо в «Правду»:
– Товарищ Балабанова говорила так, что у нас слёзы лились, словно каждому в душу заглянула!
Потом белых разбили, отогнали. В первый день затишья она свалилась в горячке. Валялась в постели, не могла встать, когда зазвонил телефон. Зиновьев медовым голосом справлялся о её здоровье:
– Я слышал, что вы плохо себя чувствуете, товарищ Балабанова. Я хотел бы навестить вас вместе с женой. Я также хотел бы, чтобы вы знали: Центральный комитет принял решение – вы снова можете заниматься вашей работой в исполкоме Коминтерна.
– Заниматься своей работой?! – вскипела Анжелика. – Сначала вы как председатель исполкома должны мне объяснить, почему я вообще уволена с секретарей!
Она повесила трубку, не дожидаясь ответа. «Вот же мерзавец! – долго Балабанова не могла успокоиться. – И как это характерно для него! Окружил себя людьми, которые бегают перед ним на задних лапках, помогают ему плести интриги, и с их помощью он смело избавился от меня. А как только Центральный комитет увидел негативные отклики на мою отставку и решил исправить ситуацию, тут же готов льстить и лебезить. Ещё и жену прихватить для уверенности».
Как только поправилась, поехала в Москву. Уговорила себя, что ничего страшного не произошло. И окунулась в работу с головой.
А в конце июля новый её начальник Ян Берзин напишет в Центральный комитет РКП(б): «Мы с Ник. Ив. Бухариным решили отправить на Балканы одного абсолютно надежного старого товарища (латыша) и дать ему для болгарских, сербских и др. коммунистов один миллион рублей».
Вряд ли бы Анжелике стало известно про это письмо, но управделами Густав Клингер при ней заказывал шагреневую кожу с реквизированных диванов – это нужно, пояснил он, для изготовления специальных сапог, в каблуки которых мы запрячем бриллианты на миллион.
– Бриллианты для диктатуры пролетариата?! – ахнула Балабанова. – Густав Каспарович, да когда же мы наконец поймём, что революцию нельзя экспортировать? Даже с помощью денег! Ленин сказал: «Государство сильно сознательностью масс». А мы пытаемся силой революцию продавить. Штыками можно воевать, но нельзя на них строить демократию…
– Это вам к Яну Карловичу надо, – потупился старый немец. – Или к Григорию Евсеевичу сразу.
Она пошла к Берзину. Тот был очень удивлён и сердито спросил:
– Если вы не верите в мировую революцию, то зачем работаете в Коминтерне?
– Мы уже отправляли за границу людей с большими ценностями, – попыталась она оправдаться. – Они либо частично уходят не на партийные дела, либо при аресте изымаются.
– А это уже наша забота, чтобы всё надёжно прошло. Занимайтесь своими делами…
Теперь уже никто не стеснялся её, занимаясь финансовыми делами. На середину августа, согласно справке, подписанной Берзиным и Клингером, было «получено через ЦК РКП(б) шесть миллионов сто сорок тысяч рублей и на один миллион триста пять тысяч ценностей. Всего – 7 445 000 рублей».
Сколько ушло заграничным коммунистам и сколько «прилипло» – никто теперь не скажет. Но аппетиты росли с каждым днём. Уже через десять дней Ян Берзин писал из Москвы Зиновьеву:
«Дорогой Григорий! Переговорив с Владимиром Ильичом, мы пришли к заключению, что 5 миллионов мало, что нужно увеличить отправляемую сумму до 20 миллионов франков (приблизительно 1 млн фунтов стерлингов). Сегодня Елена Дмитриевна Стасова поедет в Питер и привезет вам деньги и ценности. Половину сохранить как резервный фонд, а остальное немедленно распределить между коммунистами Зап. Европы и Америки… Я лично против Б[алабановой], я знаю, как трудно работать с нею вместе. Кажется, будет найден другой исход. Не знаю, как Вам излагали тт. Бухарин и Клингер наши конфликты, – я «подавал в отставку» только с демонстративной целью, а именно, чтобы расшевелить Ник. Ивановича и урегулировать отношения с ЦК. Но если бы осталась здесь Б[алабанова], то мне пришлось бы уйти волей-неволей».
Она старалась ездить в Петроград как можно реже. И Инессу пыталась больше не брать. Но, к несчастью, оказалась там, когда Юденич предпринял второе наступление на город. Анжелика как раз сидела в гостях у Кибальчичей. Они выбирали имя для будущего ребёнка. Женщины пили чай, Виктор – вино. Потом он взял гитару, тихонько запел:
«Я сегодня напьюсь – наливайте вина,
Я сегодня напьюсь – погасите огни.
Ты прости, что в моей голове седина
Появилась за эти короткие дни…
Пусть в глазах твоих светлые слёзы стоят,
И вечерние травы касаются плеч,
Это я виноват, это я виноват,
Что тебя, как Россию, не смог уберечь.
Над большою дорогой не всходит луна,
И давно на лугах облетели цветы.
Я сегодня напьюсь – наливайте вина,
Не гасите огни – я боюсь темноты…»
– Какие пронзительные, гениальные слова! – воскликнула Анжелика. – Это ваши?
– Нет, к сожалению. Мне прислали недавно. Автор – Алла Кузнецова из Омска. Они уже больше года под Колчаком. Тяжёлые бои там идут. Да и у нас не блестящие дела. Похоже, затишье кончилось…
Затишье кончилось. Сталина не было. Вместо него прибыл Троцкий. Ещё в поезде он написал статью о перспективах вооруженной борьбы на улицах города. Не исключая прорыва белых в Петроград. Лев Давидович рассуждал спокойно: «Достаточно двух-трех дней уличной борьбы, чтобы прорвавшиеся банды превратились в запуганное, затравленное стадо трусов, которые группами или поодиночке сдавались бы безоружным прохожим или женщинам».
Конечно, Анжелика и Люба Русакова весело посмеялись, представив, как они выйдут на улицу, чтобы брать в плен белогвардейцев. Но весёлого в те дни было мало. Люба даже переехала на первый этаж, поближе к пулемётчикам, чтоб не так страшно. Устроила себе ложе в медпункте у окна, заложенного мешками с песком.
– Здесь буду рожать! – заявила она.
В середине октября вышло постановление Совета Обороны – удерживать город во что бы то ни стало до прихода подкреплений. «Победа будет за нами!» – так писал Ленин. Всю надежду партия возлагала на председателя Реввоенсовета Льва Троцкого.
