Анжелика Балабанова. Гл. 8. «Ты что творишь, товарищ?!»

Виктор КОРОЛЕВ
Анжелика Балабанова. Гл. 8. «Ты что творишь, товарищ?!»

НЕОЖИДАННО Ленин по прямому проводу попросил Балабанову срочно выехать в Киев, чтобы помочь Христиану Раковскому, который тогда выполнял функции председателя Совета народных комиссаров – должность такая же, как у Ленина, только на Украине.
Понятно, что в начале февраля 1919 года дела там были аховые, или, как сказал бы вождь, архиаховые. Власть менялась каждые два месяца. А тут образовалось как раз окошечко, и упускать такую возможность большевики не хотели. Немцы сами ушли, Петлюру прогнали, Раду распустили, белых отбили, с «зелёными» атаманами договорились. Шатко ли, валко ли – но власть взяли. Как её удержать? Вот и послал туда Ленин верных своих друзей – Подвойского и Антонова-Овсеенко, что Зимний в октябре семнадцатого брали. Они люди военные, пусть оборону держат. А власть по горизонтали и вертикали пусть Раковский строит, он тот ещё дипломат, знает, что, как, почём и почему.
Болгарин Христиан Раковский, «единственный европеец в партии», как называл его Ленин, был выдающимся социал-демократом. С 1903 года вместе с Горьким он пытался хоть как-то примирить большевиков с меньшевиками. Буржуазное происхождение ничуть не мешало ему работать за десятерых. И сейчас, став предсовнаркома Украинской республики, взвалил на себя всё. Он и наркоминдел, и наркомвнудел, и начальник всех прочих дел, кроме военных.
Потому Ленин и попросил Балабанову взять у него функции народного комиссара иностранных дел. А за внутренние дела пожурил Раковского: мол, недостаточно внимания уделяете «массовидности террора, потворствуете таким гадинам, как меньшевики и эсеры, а это признак расхлябанности». В общем, на приезд Балабановой возлагались большие надежды.
Оказалось, что главная её задача – навести порядок с документами. Христиан просто зарылся в них. По-русски он говорил и писал плохо, хотя пять европейских языков знал в совершенстве. А когда ему надоедали все входящие и исходящие бумаги, он просто закрывался в кабинете, расслаблялся, потягивал красное вино и курил сигары, к которым привык с молодости. До утра телефон его молчал. А вот Анжелике в приёмной приходилось чуть ли не до рассвета заниматься всей этой бумажной канителью.
Интересно, что представителей новой власти на Украине Владимир Ильич выбирал явно не с потолка. Трое его посланцев – Подвойский, Антонов-Овсеенко и Балабанова – были родом из Чернигова. Несмотря на некоторую разницу в возрасте, они прекрасно знали друг друга.
Владимир Антонов-Овсеенко, сын капитана пехотного полка, в семнадцатилетнем возрасте порвал с родителями, заявив: «Вы люди старых, царских взглядов, знать вас больше не хочу; связи по крови ничего не стоят, если нет иных». Впрочем, сам потом стал царским офицером. Темпераментный, бесстрашный и хладнокровный в минуты опасности, он мог принимать мгновенные и самые неожиданные решения. Внешность его – узкое лицо с тонкими усиками, длинные волосы, очки – как-то не вязалась с обычным представлением о полководце. Но сейчас именно он командовал Украинским фронтом.
С Николаем Подвойским они были совершенно разные по характеру. Этот – спокойный, основательный, методический в работе человек. Несмотря на то, что Николай не был до семнадцатого года военным, во всей его деятельности чувствовалась системность. Собственно, он являлся одним из организаторов Красной Армии и первым наркомом по военным делам. Позже Лев Троцкий себе все лавры забрал, а Николая отправили на Украину руководить наркоматом военных и морских дел.
Подвойский привез с собой из Петрограда целый эшелон сотрудников, чем вызвал явное недовольство местных большевиков. Они с первых дней опасались, что пришлые начальники не поймут специфики момента и обязательно наломают дров. Так и вышло.
– Долой! – орали на улицах солдаты. – Долой!
Ломку новая власть начала с памятников. Сносили царские, ставили новые, наспех сколоченные из фанеры. Несогласных увозили куда-то под охраной. Причём всё это делалось по приказу наркомата военных и морских дел, а председатель совнаркома Раковский старался в эти дела не влезать. Именно на этот период пришелся и так называемый «зеленый потоп» – массовое выступление разношёрстных атаманов, примкнувших было к красным. А у «зелёных» лозунг известный:
– Бей белых, пока не покраснеют! Бей красных, пока не побелеют!
Антонов-Овсеенко мотался по линии фронта, а Подвойский в Киеве накачивал дополнительными правами свой разбухший до гигантских размеров наркомат. По его приказу были опечатаны склады и запрещен любой товарообмен. Военные взяли под контроль таможню. Экономика встала. В Москву полетели срочные телеграммы Подвойского о финансовой и материальной помощи. А Раковскому – жалобы местных на беспредел военных. И то, и другое шло через Балабанову, она вела теперь секретариат украинского совнаркома.
Анжелика была просто в шоке. И это творят большевики?! Солдаты мёрзнут в окопах, а красные командиры выписывают якобы для армии ажурные чулочки?! Что-то мог бы или захотел бы исправить Христиан Раковский, но не успел, она переправила письмо жалобщиков напрямую Ленину:
«Богатейшую таможню расхитили из-за военных властей и глупейших и возмутительных приказов тов. Подвойского. Разврат ужасающий! За время после освобождения Одессы промышленность последней получила не менее 50 миллионов рублей. Армия имеет отсюда и оттуда, и всё же денег у солдат нет. В 9/10 всех здешних безобразий виновато пылкое воображение тов. Подвойского. Надо или его убрать, или совершенно обезвредить. Но обезвредить его (заставить заниматься только военным делом) практически невозможно – его надо убрать. Только тогда можно будет бороться с военными, которые, помимо денег, требуют официально дамское бельё, туфельки, панталоны и особенно дамские ажурные чулочки».
Подвойского снимут. Но репрессий он избежит. Отчасти потому, что много лет после Гражданской войны будет возглавлять физкультурное движение в стране, и парады спортсменов на Красной площади придутся по вкусу Иосифу Сталину.
Анжелика не увидит этих демонстраций мускулов, граций и полуграций. Через два дня после той телеграммы её и Раковского вызовут в Москву на международную коммунистическую конференцию. Раковский должен был представлять федерацию социал-демократов Балкан, а Балабанова – выступать в роли секретаря Циммервальдского движения.
Работа конференции уже началась к тому времени, когда они приехали, и ей сразу показалось, что даже яркие речи Ленина, Троцкого и Зиновьева не могут поднять это мероприятие на высоту настоящего социализма в международном его понимании. Похоже, все они не понимали, что социализм – это всего лишь правильно понятая демократия.
Она смотрела в зал на делегатов и гостей, и у неё не проходило чувство, что здесь не тот дух, не та атмосфера. Её друзей – из делегатов конференции она лично знала почти всех – напрягали постоянное давление и несогласие большевиков с любыми другими точками зрения.
– Большевики торжественно провозглашают: победа коммунизма во всем мире близка, создание Всемирной Федеративной Республики Советов неизбежно! – неслось с трибуны.
А в зале удивлённо переглядывались люди, с таким трудом сумевшие пробраться через пограничные заставы только что воевавших сторон. Делегаты никак не могли понять, зачем большевики ведут явную линию на раскол, почему они считают социалистов лишь временными своими союзниками.
С участниками конференции получилось как-то странно. Тридцать пять делегатов отбирались по согласованию с большевистским Центральным комитетом. Но и те страны, где даже в зародыше не было коммунистических партий, также оказались в списке. Так, американец голландского происхождения, несколько месяцев проработавший в Японии, представлял и Нидерланды, и Америку, и Японию. От демократов Венгрии числился какой-то военнопленный, который позже скрылся с большой суммой похищенных денег. Французский коммунист в последний момент показался Кремлю подозрительным, его тут же заменили социал-демократом левого толка и дали тому аж пять решающих голосов.
В центре президиума сидел Ленин, а по обе стороны от него – Гуго Эберляйн от Германии и Фриц Платтен от Швейцарии. Позади них на стене висело огромное красное полотнище с крупными буквами на разных языках: «Да здравствует Третий Интернационал!»
И снова выступал Ленин, он явно обкатывал тезисы своего будущего доклада, проверяя реакцию зала и ожидая поддержки:
– Смехотворная попытка соединить систему Советов, то есть диктатуру пролетариата, с Национальным собранием, с этой диктатурой буржуазии, эта попытка разоблачает до конца и убожество мысли социал-демократов, и их мелкобуржуазную реакционность, и их трусливые уступки неудержимо растущей силе новой, пролетарской, демократии. Защита буржуазной демократии под видом речей о «демократии вообще» и нынешние вопли и крики против диктатуры пролетариата являются прямой изменой социализму…
Ожидаемой поддержки зал не высказал. Гуго Эберляйн прямо из президиума выразил решительный протест, когда организаторы предложили считать данное собрание первым съездом нового Интернационала (бедный Гуго – в тридцать седьмом «большой брат» ему это припомнит). Одобрительный гул прошёл по рядам.
Тут же объявили перерыв. Ленин со сторонниками исчез в соседней комнате.
Анжелика пошла здороваться с Платтеном.
– Фриц, а вы-то как считаете? Зачем раскалывать международное рабочее движение, зачем оказывать давление на социалистические партии? Разве на штыках свободу можно удержать? Кто не с ними, тот враг, да? Подскажите Владимиру Ильичу, вы же его спаситель!..
Конечно, они оба знали, что только благодаря связям Платтена и под его личную ответственность удалось Ленину с тридцатью ближайшими соратниками проехать через всю Германию. Тогда, в конце марта семнадцатого года, будущий вождь мирового пролетариата готов был притвориться глухонемым шведом, лишь бы возглавить революционный переворот, так что «пломбир-вагон» – это не только спасение, но и роскошь.
А настоящим спасителем Ленина молодой швейцарец стал год назад, когда в Петрограде закрыл собой вождя от пуль террористов. Был ранен в руку. Крупская тогда подарила ему карманный браунинг с надписью «За спасение нашего Ильича».
Но сейчас он должен честно ответить на вопросы Балабановой.
– Фриц, скажите, зачем такое давление на социалистов? Зачем нас вынуждать к диктатуре? Зачем этот красный террор?! Столько крови уже пролито – зачем? Интернационал должен объединять, а пока все видят только раскол и диктат большевиков!
Фриц отвечал ей убеждённо, твёрдо, по-ленински:
– Террор?! Да какое значение имеют всего лишь сто тысяч жертв, если это обеспечит пролетариям счастье на столетия вперед!
«А если этой жертвой ты сам будешь?» – хотела спросить Анжелика, да передумала. За «незаконное хранение браунинга» (как ни старались следователи, другой статьи не нашлось) Фриц получит в 38-м четыре года, отсидит их полностью. Не зная, что делать с таким человеком дальше, начальник лагеря вспомнит большевистскую аксиому: нет