Виктор КОРОЛЕВ
Анжелика Балабанова. Гл. 9. «Расстались, расстались мы с тобой!»
НИКАКОГО триумфального шествия Советской власти не было. Ни в марте, ни по прошествии его. Был апрель девятнадцатого года, и была страна, с трудом пережившая страшную зиму. Больше ничего. Ни хлеба, ни света, ни светлого будущего.
Шла Гражданская война. Жизнь сильно упала в цене. ЧК уничтожала КЧ – классово чуждых. Судьба интеллигенции, этой межклассовой прослойки, висела на волоске. Суть красного террора разъяснялась просто: «Первым долгом следователь должен у арестованного спросить: к какому классу он принадлежит, какого происхождения, какие у него образование и профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого».
Не пережить бы межклассовой прослойке такой «зачистки», если бы Емельян Ярославский, главный идеолог партии, ни описал её будущее в газете «Правда»: «Воображаю только Карла Маркса или тов. Ленина в руках такого свирепого следователя. “Ваше имя? – Карл Маркс. – Какого происхождения? – Буржуазного. – Образование? – Высшее. – Профессия? – Адвокат, литератор”… Чего тут рассуждать ещё, искать признаки виновности, улик! К стенке его – и только».
Кто-то что-то понял, полегче стало. Писатели, пригретые и прикрытые Горьким, выжили. Не все, конечно, Гумилёву, например, не повезло. Но до тридцать седьмого оставалось ещё целых восемнадцать лет, это хоть и неполная, но жизнь. Можно сказать, подарок.
…Москва готовилась к Первомаю. Улицы и площади украсились кумачом и искусственными цветами. Задача была – «привнести праздник в живую толпу», это курировали специально обученные люди. В Сокольниках они установили шесть триумфальных арок и пирамиду, изображающую старый строй. Вечером её предполагалось публично сжечь.
Из кривых московских переулков доносился недружный пьяный хор:
«Москва златоглавая,
Звон колоколов,
Царь-пушка державная,
Аромат пирогов.
Конфетки-бараночки,
Словно лебеди, саночки.
Эй вы, кони залётные! –
Слышен звон с облучка.
Гимназистки румяные,
От мороза чуть пьяные,
Грациозно сбивают
Рыхлый снег с каблучка…»
Над Красной площадью аэропланы разбрасывали прокламации. У Лобного места встал нехилый памятник «Степану Тимофеевичу Разину с ватагой». На его торжественном открытии Ленин сказал краткую речь. Он иногда косился на монумент, скульптуру явно не заценил и быстро исчез в неизвестном направлении. Надежда Константиновна предложила Анжелике:
– А мы с тобой пойдём чай пить в честь праздника! С сушками!
И снова, как много лет назад, они сидели вдвоём и откровенничали по-женски. Обе боготворили одного мужчину, и у них давно не было никаких тайн друг от друга.
– Володя специально послал её в Париж с миссией Красного Креста. Он мне в очередной раз пообещал порвать с ней. И послал вообще-то целенаправленно – вроде как на её родину. Она сама думала, что там останется. Даже письмо прощальное написала дочери. А вышло так, что нашу миссию французы арестовали якобы за подрывную деятельность. Это тяжёлая статья, их могли вообще не выпустить из тюрьмы. Владимир Ильич просто рассвирепел, кричал по телефону Чичерину: «Это в высшей мере несправедливо! Передайте им, что иначе высшая мера социальной справедливости будет применена ко всей французской миссии в Москве!»
Надежда не плакала, глядела молча в пол и лишь иногда отпивала чай.
– На днях она возвращается. Что дальше будет, не знаю. Председателем совнаркома Московской губернии она уже была, не справилась. Женотдел в ЦК специально для неё Володя создал. Наверное, теперь моя очередь куда подальше ехать. А её, скорее всего, – к тебе, к давней подруге…
Ох, мудрая Надежда Константиновна, как в воду ты глядела! Придётся тебе плыть на агитпароходе по Волге и Каме, читать лекции крестьянам да устраивать массовые «древонасаждения», позже известные как субботники.
На лекции народ не шёл, а посмотреть на жену Ленина – выстраивались в очередь. Правда, глянув, тут же молча сходили на берег.
Крупская была очень расстроена, аж сердце прихватило. Лежала в каюте и… решила остаться, не возвращаться в Москву. Наверное, так и сделала бы, если бы не письмо мужа:
«Дорогая Надюшка! Узнал, что приступ болезни сердца у тебя всё же был. Значит, ты работаешь не в меру. Надо строже соблюдать правила и слушаться врача. Иначе не будешь работоспособна к зиме! Не забывай этого!.. Сегодня узнал о взятии Екатеринбурга… Остаться на Урале?! Как ты могла придумать такое? Прости, но я потрясён. Прошу больше отдыхать, меньше работать. Крепко обнимаю и целую».
«Надюшкой» он называл её очень редко, только когда был счастлив. Значит, сейчас он счастлив, и ей нужно срочно возвращаться, пока весь существующий мир не разрушился до основания.
А Инессу… Да, Инессу Арманд Политбюро ЦК РКП(б) выдвинет на работу в секретариате исполкома Коминтерна. К своей давней подруге Балабановой.
Анжелика Исааковна считала себя в какой-то степени виноватой в тайном романе вождя. Это ведь она, можно сказать, соединила их с Ильичом руки в далёком 1910 году. Дело было так.
По поручению Плеханова она вела всю организационную документацию к очередному, VIII конгрессу Второго Интернационала в Копенгагене. Из Заграничного бюро РСДРП ей передали письмо некоей француженки с просьбой поучаствовать в конгрессе. Ленин просил сделать ей пригласительный билет. Но сначала надо было проверить автора, не провокатор ли?
Через французских товарищей Анжелика быстро выяснила всё. Автора звали Инесса. Была замужем за сыном купца, родила ему четверых детей. Ушла от мужа к его восемнадцатилетнему брату, родила ещё одного ребёнка, увлеклась революционными идеями, вступила в партию социал-демократов, побывала в ссылке, бежала, похоронила второго мужа и теперь мечтала о профессиональной революционной работе.
Пригласительный билет на конгресс Интернационала был отправлен ей с надёжным курьером. Так что Инесса Арманд слышала в Копенгагене все выступления Ленина. И слышала, как лидер российских меньшевиков Гурвич-Дан со злостью сказал в перерыве:
– Ленин губит партию. И поди-ка, справься с ним. Нет больше такого человека, который двадцать четыре часа в сутки был бы занят революцией. У которого не было бы других мыслей, кроме мысли о революции. Который даже во сне видит только революцию…
Вот и всё. Дальше она появилась в Париже. Ленин познакомил её с женой, и Инесса быстро стала другом семьи. Надежда Константиновна нашла ей работу – отдала часть переписки с членами партии в Европе. А Ленин, как только открылась партийная школа в парижском пригороде Лонжюмо, сделал её завучем. Ни для Анжелики, ни для Крупской страстный роман Ленина и Арманд к тому времени уже не был секретом.
Надежда не раз откровенничала с Балабановой. Рассказала она и про своё решение.
– Я устала… Стараешься-стараешься, а всё равно – словно негодная, неполноценная. И подружилась с ней, а она уже напрямую мне: «Жизнь втроём – это же нормально, это тоже возможно». Я сказала Володе: «Тебе надо выбрать». Он обещал порвать. Мы уехали в Польшу, так она – за нами хвостом. И постоянные письма, записочки. Всё, решила тогда, ты оставайся, а я возвращаюсь в Россию…
Обе они не знали, что в тех письмах-записочках – лишь через сто лет их содержание станет известным. Но обе знали и видели, что Владимир Ильич неоднократно пытался прекратить отношения с этой красивой, любвеобильной и весьма не глупой женщиной. Пытался Ленин неоднократно и безрезультатно.
Первый раз «провёл расставание», как он сам выразился, в тринадцатом году в Польше. Тогда-то Надежда, уставшая и доведенная до отчаянья, попросила его сделать, наконец, выбор. А Инесса тут же написала ему пронзительные строки:
«Расстались, расстались мы с тобой, дорогой! И это так больно. Я ясно сознавала, как никогда прежде, какое большое место ты занимал в моей жизни. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я и сейчас обошлась бы без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью – и это никому бы не причинило боль».
А следом, чуть позже, тоже навзрыд:
«Вчера не было письма от тебя! Я так боюсь, что мои письма не попадают к тебе, – я тебе послала три письма (это четвёртое) и телеграмму. Неужели ты их не получил? По этому поводу приходят в голову самые невероятные мысли. Крепко тебя целую. Я написала также Надежде Константиновне».
– Я не стала отвечать ей, – Надежда сказала это Анжелике тихо и спокойно. – Ни к чему. И так всё понятно. Знала, чувствовала, что у них всё серьёзно. В следующем году опять решила уехать. Но Володя сказал, что попросил Инессу вернуть все его письма. Осталась. Не могу его бросить, это было бы предательством. Ты же понимаешь… А потом – война началась, мама заболела. Она что-то чувствовала, хотя я никогда с ней не делилась – иначе устроила бы дикий скандал зятю. Не помню, ты была на её похоронах?
– Нет, – покачала головой Анжелика. – Я тогда в Италии работала.
– Это случилось весной пятнадцатого года. И потом ещё два долгих года до Февральской революции, когда всё стало меняться, как в калейдоскопе. Эта поездка в закрытом вагоне через всю Германию. Инесса с нами в одном купе. Столько дней в замкнутом пространстве, их переглядки, посте́ли рядом – да кто ж такое вытерпит? Я смогла. И дальше – всё вынесу. Ради него, его душевного равновесия, ради нашего революционного дела…
Так и будет, так и будет! Всё, как Крупская высказала в неожиданном своём откровении. Вот они снова вдвоём в номере Анжелики, на четвёртом этаже гостиницы «Националь».
– Отсюда такой прекрасный вид на Кремль! – Надежда позвала её на балкон. – Вон там, напротив Манежа, Володя попросил коменданта Малькова поселить свою сестру. А в квартире напротив – Инессу. Мы тогда жили в Кремле. И как вечер – «мне нужно через Анну статью передать, скоро вернусь». Анна работала тогда ответственным секретарём в «Правде», и я ещё с Женевы знала, что она покрывает их связь. Короче, все всё знали, и все молчали…
На балконе пахло весной. Сытные волны от ларьков накатывали порой с Охотного ряда, но запах цветущей сирени из Александровского сада всё равно перебивал. Они вернулись в номер.
– Да, Володя пытался «провести расставание». Но как только её увидит – всё! Глаза сразу, как у больного. Сам-то молчит, конечно, но я всё по глазам его читала всегда. Галоши ей покупал. С издевательским названием – «Треугольник». И когда он Инессу с миссией Красного Креста отправил, я сразу поняла, что это последний шанс для него. С глаз долой, от греха подальше. Теперь вот Инесса с тобой работать будет…
Да, теперь они работали вместе, Анжелика и Инесса. Выпуск журнала «Коммунистический Интернационал» требовал новых рабочих рук. Беременной Любе Русаковой-Кибальчич было тяжело одной переводить статьи на несколько языков. Даже Горький помогал журналу.
Каждый раз, когда Анжелика приезжала в Петроград, писатель жаловался на Зиновьева.
– Они пачками людей арестовывают. Считают, что я специально извожу их своим заступничеством. Для них любой интеллигент – это контрик. Я и к Ленину иногда обращаюсь, Владимир Ильич никогда не отказывает. А Григория Евсеича это просто бесит. На прошлой
