ОБРАЩЕНИЕ К СВЕТУ

«вечность»? Кто может ответить мне? О, если бы только я мог познать истину! Мне не жаль было бы даже умереть!

Августа: Ты становишься меланхоликом, Корнелий. В молодости ты был не таким.

Корнелий: Я был глупцом, Августа.

Августа: Марк Порций Корнелий, если ты был глупцом, то кем были все остальные?! Ты был умен и насмешлив. Ты всегда знал, чего ты хочешь. Всегда добивался своего.

Корнелий: И при этом оставался глупцом. Я думал, что ум и богатство могут сделать меня счастливым. Я устраивал свое имение, стремился приблизиться к персоне императора, заняться политикой, участвовал в ученых диспутах. Но все это не насыщает душу человека и не делает его счастливым. 

Августа: Разве ты не был счастлив? Вспомни, как ты носился по этому обрыву, спорил с подрядчиком, какой мрамор положить на ступени? Тебе так нравился этот крутой спуск к реке, и этот сверкающий на солнце Тибр! Ты устраивал это имение, покупал рабов и редкие деревья, новую мебель и статуи…

Корнелий: Да. И ты была весела и щебетала, как птичка, и не ворчала на своего Порция Корнелия.

Августа: Разве ты не был счастлив, Марк?

Корнелий: Юность счастлива, Августа, потому что живет иллюзиями будущего. Юноше кажется, что в его жизни все будет по-другому, нежели у остальных. У всех что-то не получается, а у него все должно получиться. Юность наивна, ей неведомы разочарования, боль, пустота и безысходность. Но человек никогда не довольствуется тем, что у него есть. Как только он получит желаемое, его постигает разочарование. Издалека это желаемое выглядело иначе. Оно было притягательным. А достигнутое выглядит обыденным и серым. Я давно уже не ходил по этим мраморным ступеням. Они давно безразличны мне. Мне милее даже тропа, проложенная к водопою сернами, нежели эти надменные мраморные плиты. Все это как раскрашенные детские игрушки. Человек вырастает из них, и они никогда уже не привлекут его внимания.
И кроме того, Августа, у этой блистательной жизни есть изнанка. Она страшная. Даже юность не всегда бывает радужной. Даже детство. Сколько детей продано в рабство, сколько надругательств над юностью, сколько крови и зла в этом мире!
Наш император — убийца и сын убийцы. Его мать Агриппина отравила своего мужа, императора Клавдия, а ее отпрыск Нерон отравил своего двоюродного брата Британника, он велел убить свою жену Октавию и еще многих известных лиц, и все это для того, чтобы иметь власть, иметь престол. А пять лет назад по его приказу открыто убивают его мать, Агриппину! Она получила то, что посеяла. А мы смотрим на него и обожествляем его, это чудовище, поклоняемся ему, делаем из него идола. Он окружил себя людьми, готовыми аплодировать его пошлости, его якобы комическим словечкам, шуткам дурного вкуса. Эта "компания скверных шалунов", которых называют "всадниками Августа", изобретает для него фарсы, их жаргон заполонил весь Рим и вошел в моду …

Августа: Будь благоразумен, Марк. Не стоит говорить об этом вслух. У деревьев могут быть уши.

Корнелий: Но это действительно так. Культ императора почитается, как одного из богов. Каждая из завоеванных наций может невозбранно чтить своих богов, но при этом должна поклоняться личности императора. И это всего лишь политика. Каждый народ демонстрирует свою лояльность по отношению к Риму, поклоняясь императору, как божеству. В то же время, боги побежденных народов присоединяются к пантеону римских богов, и это тоже политика…

Августа: Ах, Корнелий, как все это скучно!

Корнелий: Ну хорошо, оставим Нерона. Ты думаешь, плебеи лучше своего императора? Я видел нищего, который избивает свою мать — старую калеку. Ужасно, не правда ли? А как ты считаешь, прекраснейшая из женщин, намного ли мы с тобой превзошли их?

Августа: Корнелий, я отказываюсь тебя понимать!

Корнелий: Мы все погрязли во зле, и мы живем словно в лабиринте. Мы ищем из него выхода, а выхода нет. Мы бредем, как безумные, бросаемся то в одну сторону, то в другую и снова натыкаемся на грязные темные тупики. Мир жесток и непонятен нам… мы хотим делать добро, а выходит зло…
…И в то же время, несмотря на все, мироздание прекрасно! Прекрасны водопады, и звезды, и это окрашенное вечерней зарею небо! … и кто из философов может ответить мне: кто мы? Откуда мы пришли? Зачем мы здесь? Куда мы идем? Вот вопросы, которые мучают меня. Но ответа нет.

Валерия: Послушай, отец, я прочла недавно в одной рукописи слова, которые показались мне очень странными, я ничего подобного прежде не слышала.

Корнелий: Какое-нибудь новое учение? Сейчас столько развелось ересей… (Делает знак рабыне, та укутывает его ноги покрывалом)

Валерия: Я не знаю, отец, но мне эти слова показались какими-то … утешительными…

Августа: А вы слышали, что некоторые, даже и из благородных римлян, поддались новому учению и они называют себя христианами?

Корнелий: Вот уж только не это. Их еще называют сектой назореев. Про них рассказывают такие ужасы. Говорят, что они враги рода человеческого и совершают УЖАСНЕЙШИЕ злодеяния.

Августа: Да, будто бы они отравляют фонтаны и колодцы и убивают схваченных на улице детей.

Корнелий: Вот-вот! (Поворачивается к Валерии) Так что там за рукопись? Нельзя ли прочесть? (Вздыхает) Все лучше, чем сетовать на бедных философов.

Валерия: (Рабыне) Ступай, приведи Цецилию. Рукопись не моя, отец, пусть бы ее переписали для тебя.

Корнелий: Ну так вели переписать.

Валерия: (Вошедшей девушке) Дай мне прочесть твою рукопись. Не бойся, ее перепишут и вернут тебе. Отец заинтересовался ею. Кстати, ты просилась отлучиться сегодня на два-три часа, так вот, можешь идти, я тебя отпускаю.

Цецилия: Благодарю тебя, госпожа (Нерешительно отдает рукопись и выходит)

Гаснет свет, поднимается средняя декорация.


СЦЕНА  5. Встреча Луция с Арнобием и с Юнией

На авансцене в правом углу.

Арнобий: (С трудом идет, согнувшись под тяжестью корзин и горшков из-под меда, у него схватывает болью поясницу — радикулит, он ставит корзины на землю, хватается за спину, трет поясницу) Да что ты будешь делать!..

Луций: (Идет навстречу) Хочешь, я помогу тебе?

Арнобий: Ну да, ты уж, конечно, поможешь! Я вас знаю…

Луций: Право, я не шучу и, хотя ищу теперь заработка, все же помогу тебе даром. Давай корзинки.

Арнобий: Ну если ты, правда, хочешь помочь, то проводи меня до дома, а я дам тебе свежих смокв и олив столько, сколько ты пожелаешь съесть.

Луций: Пусть будет так.  (Берет часть ноши)

Арнобий: (Уходят со сцены и появляются с другой стороны из калитки) Вот и пришли. Мне кажется, ты устал. Отдохни здесь пока, сейчас тебе принесут поесть. (Уходит)

Юния: (Выходит из дома и, увидев Луция, удивилась) Луций! Луций, это ты, мой мальчик? Но что с тобою? Почему ты в Риме?

Луций: Кормилица! Это не сон? Юния!

Юния: Да, мой дорогой мальчик. Это я.

Луций: Юния, я так голоден!

Юния: Ты голоден, дитя мое! Так ешь, вот садись здесь, я еще принесу. (Луций ест) Вот мой дом, здесь я живу. Мы поселились совсем недалеко от города,  разводим пчел, а мед продаем в Риме на торгу и этим живем. (Поворачивается к мужу) Арнобий, ты знаешь кто это?

Арнобий: Да уж догадался.

Юния: Послушай, а где же Цецилия?

Луций: Ее продали за долги.

Юния: А-а! Продали!

Луций: Меня тоже должны были продать, но вот, я оказался на свободе. Когда продали сестру, то я пытался выяснить, кому именно ее продали. А мой работорговец разгневался на меня за это. Конечно, я не очень почтительно разговаривал со своим хозяином, понимаешь, я был очень огорчен. К тому же я не привык, чтобы со мной так обращались. Так вот, хозяин очень сильно избил меня. Я перестал сопротивляться, потому что не было уже смысла в этом. Единственно, что я успел, это помолиться. Я сказал так: "Боже, Бог, которому молится моя матушка, если Ты есть, то спаси меня", - и потерял сознание. Меня избили и, наверное, думали, что я мертв, ну и не стерегли, даже цепь с меня сняли, а я ночью очнулся и уполз, и спрятался недалеко, а потом, отлежавшись, ушел. Конечно, первое время я еле передвигался, какие-то гладиаторы сжалились надо мной и кормили меня несколько дней, они думали, что я останусь у них, но я не захотел. Не по мне это занятие. Потом я попал к одному старцу, а сегодня решил поискать работу и встретился с твоим мужем… А Цецилия теперь чья-то рабыня в Риме, и я даже не знаю где… Когда умер отец, то вначале продали наше имение, за долги, но денег не хватило, тогда заимодавец решил продать нас.

Юния: (Все это время она охала и вздыхала, хватаясь то за бока, то за голову и причитала, повторяя концовки его фраз) Дорогие, бедные дети! Что же я-то смотрела, я, которая приняла вас из рук вашей матери и обещала ей смотреть за вами, как за собственными детьми!

Луций: Ты заботилась о нас очень долго, кормилица, но ты не смогла бы уберечь нас от продажи.

Арнобий: Выходит, что ты теперь беглый раб. Ты знаешь, что тебя ждет, если тебя поймают?

Луций: У меня нет клейма, но все равно, лучше мне не попадаться на глаза нашему заимодавцу. Он уехал назад в Афины, и надеюсь, что не скоро вернется.

Арнобий: Ты вот что, оставайся-ка пока у нас, а там видно будет.

Луций: Спасибо вам. Только сегодня вечером мне нужно быть в одном месте, я обещал.

Юния: Куда ты пойдешь?! Я буду волноваться за тебя. Не успел найтись и уже уходишь неизвестно куда.

Луций: Но Юния, это очень важно для меня. И ты не волнуйся, пожалуйста, я уже достаточно хорошо знаю Рим и пригород и найду ваш домик. Я прошу тебя.

Юния: Ах, Луций, в городе так неспокойно.

Арнобий: Ну, хватит, что ты запричитала? Он взрослый парень. Если обещал, должен идти. Ничего с ним не случится. Вечером