передаю огромный привет. И что в скором времени она будет мучиться сильными болями в теле. Они не прекратятся сами, много уж зло она принесла. Должна прийти ко мне в следующий четверг в полнолуние. Помогу ей.
- И всё? – не поверила старая женщина.
- Что ты ещё хочешь? Придёшь домой, дочь твоя встретит тебя пирогами с вишней. На вот тебе кусочек священного дерева, пусть замотает в тряпицу и всегда носит при себе.
История следующей женщины Ниневии Исаевны была сложнее. Поведала она, что сын с недавних пор пробуждается среди ночи. Выходит, на двор, садится на забор, как птица, и смотрит в направлении кладбища. Глаза закрыты. Обращаешься к нему. Ничего не слышит. Снова увидела Таня перед глазами размытую картину: обряженная в тряпьё женщина, роется в земле и что-то прячет, присыпав вещицу землёй.
- Вспомни, кого недавно похоронили в вашем селе? – обратилась к женщине Таня.
- Многих за последнее время. Старики и молодые.
- Я спрашиваю, недавно. Уточню, сын, когда начал чудить, не третьего ли дня?
- Третьего, матушка-голубушка, третьего. Откуда узнала?
- Кого похоронили три дня назад? Вспоминай! – потребовала Таня.
Призадумалась женщина. Да как вскрикнет:
- Так, невесту сына моего, Евлампию, похоронили. Наложила на себя руки. Сына моего винит в её смерти.
Повторила Таня все манипуляции с воском. На сей раз не было никакой вещи пострадавшего. Она напряглась, представила и ясно увидела молодого парня, сидящим на заборе. Увидела кладбище. От него к парню тянутся тонкие прозрачные руки. Не доходя до него, они истаивают в свете луны.
- Не виновен твой сын Григорий в гибели невесты.
- Да как так. Мать её, Степанида, говорит…
Таня сердито женщину перебивает:
- Я тебе говорю: на сыне нет вины. А вот её мать согрешила. Была в твоём доме, взяла небольшую вещицу сына и закопала в ногах могилы дочери. До полуночи с мужем пойдёте на кладбище. Откопаете вещицу и сразу сожжёте, чтобы ушла порча. Дам воды, ею напоите несчастную мать. Объясните, дочь наложила руки из-за беременности, сын ребёнка живёт в городе, отказался жениться, посоветовал самой разобраться и к нему не приставать.
Как появилось способность читать по вылитому воску, как по книге, что было, Таня не могла себе признаться. Не могла объяснить матери, как та её ни пытала, мол, доченька, как все эти чудеса происходят, люди говорят разное. Бабушка Секлетея к тому времени полгода как почила в бозе. Посоветовала Таня маме меньше слушать чужих людей. Больше доверять дочери.
С недавних пор Таня начала предвидеть грядущее; не чётко, всё в тех самых размытых картинках являлось оно, было тревожно на душе у девушки, простого объяснения не находила. Да и не мудрено, время наступало беспокойное. Видела она пожары и не кошенные поля, сгоревшие хаты и разрушенные города. Видела толпы народа переселяющиеся с места на место. И огромное смятение поселялось у неё в груди, так как ничего она поделать не могла и исправить тоже. Всё в руках божиих, говорила бабушка Секлетея. И года тучные, и года голодные. Пора мирная и время горестное.
***
В дни плаксивые осеннего ненастья, когда засентябрилась природа и выстуженное ветром пространство наполнилось вскруженными золотыми листьями, Таня сидела в молчании. Годы шли. Она вышла замуж. Родила дочь. Трое сыновей радовали мужа. В согласии и мире со всеми шли дни.
Серебряный крест Таня держала в руке. Пришло время менять намотку. Быстро изнашивалась ткань. Очень часть Таня прибегала к поддержке верного помощника. Святые лики от посторонних глаз она укрывала. Берегла. Сама редко, не-нет, да развернёт тряпицу. Посмотрит на лик Богородицы, на Святого Сына. Прольются сами собой слёзы. Полегчает на душе и сердце сразу. Только думы о том, что надо готовить смену. Вон и дочка подрастает.
Сколько раз повторялась процедура замены на ликах Святых намоток, Таня уже не помнила. Берегла она крест. Хранила вдали от любопытных глаз посторонних и родни. Поначалу все сердились, мол, Танька, ты зачерствела и вознеслась, много думаешь о себе, что ты такая вся из себя святоша. Пыталась как-то объяснить родным, уж они-то должны были понять, что к чему, да куда там! Коли родня не верит, то какого понимания приходится ожидать от посторонних?
Правильно в священной книге пишется: всему своё время.
Сеяла Таня намотку. Полюбовалась ликом Богородицы, поговорила мысленно с нею, молитву сотворила, приложилась устами. Почувствовала не холод металла, тепло, исходящее от креста. Посидела немного, окунувшись в мысли и навертела недлинную полоску чистой ткани. Прижала крест к груди и попросила Богородицу дать знать, когда придёт пора передачи креста дочери. Она вовсю старалась помогать матери. Собирала травы, делала отвары, сборы травяные сортировала в мешочки или бумажные пакетики.
Лёгкий укол в сердце и на мгновение Таня потеряла счёт времени. Она увидела себя в детстве бредущей по дороге в направлении к холму…
Глава четвёртая
Прапрабабушку Таню я увидела впервые на старой потускневшей фотографии. Настолько лицо незнакомой женщины показалось знакомым, до этого дня как-то разговора не заходило, не упоминали о ней. Всё время вскользь. Девчушкой росла я смышлёной и любопытной и однажды забралась в старый дореволюционный двухдверный шкаф, который практически постоянно был закрыт на ключ. «Чтобы не заводилась моль, - поясняли всегда старшие. – Потому там всегда разложены ветки полыни». При желании, шкаф можно было легко открыть. Всегда останавливал словесный запрет, мол, откроешь без спроса, худое случится. Что именно худое, никогда не конкретизировалось. Надо понимать интерес ребёнка, когда вокруг столько загадочного, то обязательно возникнет стойкое желание прикоснуться к малой части его хоть пальцем, хоть краешком ума. Да, из шкафа всегда приятно и терпко пахло. Находившееся там не составляло секрета. Старые вещи, переложенные веточками сирени, которые давно пора выбросить на мусор, но рука не поднимается сделать, а вдруг когда-нибудь та или иная вещица да пригодится. Вот и копилось там, как в пещере Алладина, всё не нужное, но определённо могущее пригодиться. Интуиция, я тогда не знала этого слова, но она у меня была, подсказывала, одними вещами не полны полки этого предмета мебели, всегда вызывающего желание покопаться в недрах и что-нибудь старенькое и интересненькое обнаружить.
Я долго подбиралась к этому монстру, к этой крепости, хранящей некие семейные тайны. Так себя заставляла верить сама. А что же там должно такое храниться, постоянно ото всех оберегаемое? Только некие семейные, очень страшные, что обязательно, секреты. И всенепременно покрытые патиной лет, пылью покрывающей любой предмет, находящийся в запертой долгие годы комнате.
Всякий раз, когда я решалась на смелый шаг, обязательно отыскивалась причина помешать моему отважному мероприятию.
И вот я подрагивающими пальчиками вскрываю самое святое и запрещённое к проникновению без благословения старших. Сколько разных мыслей вертелось в голове! Что только не рисовало детское разгорячённое воображение, какие картины не всплывали перед моим взором. Там присутствовали и старинные платья, и отрезы тканей, мотки ниток, вязальные спицы, старые книги с непонятными буквами, газетные вырезки со снимками и статьями, а также семейные фотоальбомы! В общем-то, ничего сверхъестественного, что было известно на тот момент, откуда черпались знания, то и рисовал мозг.
Как ни старалась, ключ противно скрипел в замке. Со скрежетом поворачивались детали секретов. И наконец дверь слегка отошла из шкафа.
Не описать, то ощущение, когда через биение сердца, шум в ушах, мне загадочное прошлое, покрытое запретами, вопреки собственной воле, начало открываться моему взору.
Убедившись, что мои манипуляции не привлекли никого из родни, они занимались на улице хозяйскими делами, я открыла широкую дверь. Из недр шкафа на меня пахнул нафталиновый дух, обволокший полностью, как кокон, прозрачная пыль вылетела наружу и осыпала лицо, запорошила глаза, зрение село, я смотрела внутрь будто через грязное стекло. Проморгавшись и потерев кулаками глаза, вернула прежнюю ясность взора. Каково было моё разочарование! Никаких сокровищ Алладина! Старые, почти ветхие одежды, наряды, тёмные безрукавки, строгие с длинными рукавами и пышными плечами платья, плотные однотонные и разноцветные шали и платки, накрученные на веретена, какие-то непонятные убранства, расшитые народной вышивкой красными и синими, а также зелёными нитками. Матерчатые мешки с обрезками ткани, бабушка Тоня и мама из таких обрезков шили одеяла. Составляя удивительные узоры, перенося свои фантазии на рукоделье.
Каждая вещь в отдельности имела свой неповторимый аромат, помимо древности и ветхости, присутствовали запахи трав и цветов, каких-то неведомых мне тогда ароматических веществ и масел, а также ладана, разложенный в маленькие бумажные пакетики и кульки, он лежал между вещей или в карманах одежды.
Покопавшись во всём этом складе великолепия, которое не представило для меня совершенно никакого интереса, я остыла. В груди появился ком от неудовлетворения. От разрушенной надежды найти нити, ведущие к тайне, к какой именно, не знала, но подозревала, таковая должна быть.
Вернув всё на место, без соблюдения порядка, конечно, открыла узкую дверь, сняв изнутри крючок. Да-да-да… И здесь меня настигло тоже полное разочарование… От горя хотелось раскричаться и громко заплакать. Не то что горя, от обиды, от оскорбления своих детских мечтаний. Это как отправиться в дальнее плавание за тридевять морей в надежде робкой отыскать невиданную царь-птицу и вот чаяния разбиваются о жестокий прагматизм жизни, потому доколе невиданную никем птицу, по сути, чучело с вырванными перьями находишь дома.
И всё равно, с детским упорством, так и подзуживает сказать, это-де наша семейная черта, но такие или немного с вариациями черты упорства и настойчивости, упрямства и напористости существуют в других семьях, продолжила исследование с верхней полки. До головной боли расчихалась от скопившейся там пыли; замотанные в куски серебряные ложки и вилки, потускневшие и потерявшие привлекательность, изделия из стекла, красивые, но какие-то супер-старомодные. В один момент пальцы дрогнули, и такая вот старинная разноцветная стеклянная вещица едва не упала. Вот было бы тогда крику. Ремень отца из-за беспокойного моего характера и так частенько знакомился с рельефом моей пятой точки, а в случае этого несчастья, обрёл бы постоянную прописку, вколачивая через неё прописные истины.
Самая нижняя полка оказалась интереснее всех. Читать к тому времени умела, без труда прочла слово, хоть и было заковыристо написано – библия. С картинками. Да ещё какими! Листала страницы и не дышала, боялась, раскрошатся бумажные толстые слегка потемневшие листы. Были и документы. Расписки, залоговые квитанции, чеки из магазинов. Кипы счетов и накладных. Зачем вся эта не имеющая ценности макулатура хранилась с предупредительной тщательностью упакованная, теперь уже никогда не узнаю. Тогда же просто копалась, как начинающий археолог шерудит в кургане лопатой налево и направо, выбрасывая
