доченька, насмотрелась снов вот и чудится всякое. Конечно, среди ночи никто помочь мне не мог. А вот днём… С этими радостными мыслями, вполне успокоившись, спокойно уснула.
Да не тут-то было! Едва смежила очи, снова в ногах на кровати вижу бабку Дусю. Смотрит строго. Затем говорит: Вставай сейчас же! Иди к Глафире! Ты должна мне помочь!
Накрываюсь одеялом с головой и шепчу, как учила бабушка: Куда ночь, туда и сон!
Повторила три раза для убедительности и верности. Открываю глаза – никого нет на кровати. Ложусь, закрываю глаза, едва сон в мои укутывается ресницы, как снова слышу голос бабки Дуси: Вставай немедленно! Ступай к наперснице моей Глафире! Ты должна мне помочь вернуть деньги!
***
На протяжении трёх ночей приходила бабка Дуся. Трижды среди ночи будила и обращалась всегда с одной и той же просьбой. Неделя прошла в таких тревожных ночах. К взрослым обращаться опасалась, поселился внутри некий страх, что за ослушание бабка Дуся меня покарает. Несмотря даже на то, что любила меня бабка Дуся, как и всех двоюродных и троюродных внуков.
Просыпалась каждый раз. Твердила: куда ночь, туда и сон. Не помогал этот простой совет, всегда выручавший впоследствии.
Глава десятая
Детские страхи вполне объяснимы по мере взросления и познания окружающего мира. Страхам способствуют народные сказки и предания, повествующие в живописной манере не только радости, в равной мере расписывают трудности, ожидающие героя, героиню или группу везунчиков, отправившихся пощекотать нервишки в поисках мочёных яблок с пиршественного стола Шемаханской царицы.
Оригиналы умудряются до седых влас и дрожащих пальцев сохранить в себе первобытную, архаичную жуткость пред всем окружающим миром. Некоторые хоронят внутри ужас, прилетающий на крыльях мрачной ночи, в ущерб своей впечатлительности. Другие же культивируют способность передать словом обуревавшие их паники и начинают ими делиться с любителями непознанного посредством мастерски написанного произведения, этих счастливчиков можно пересчитать по пальцам и совсем уж немногие, помимо родных и близких, могут похвастаться причастностью и знакомством с первоисточниками.
К каким счастливчикам отнести себя, не мне судить, но на то время, воспоминания о нём, яркие и красочные, сохранились чётко, я воспринимала на веру всё. Без исключений. Плакала над героями сказок, попавших в безвыходную ситуацию. Рыдала взахлёб над горькой судьбой Алёнушки. Лила реки слёз, читая «Морозко», сопереживая Настеньке.
Как бы то ни было, я панически стала бояться прихода ночи. Минуло со дня смерти бабы Дуси и девять дней, отметили дружно всем селом сороковины, мужики, как обычно бывает, в усердии поминания напоминались до визуального восприятия жителей параллельного мира и начали всяк по-своему вести дебаты и яростные споры с ними.
Бродили, чего уж там, бродили слухи, как им было утихнуть, о кресте и деньгах.
Значение креста в жизни знахарки ведали все, хоть и принимали за блажь. Да и деньги тоже покоя не давали. Куда они запропастились? Генка после пятнадцати суток, проведённых в отделении милиции в Донецке, ненадолго появился в селе. Провёл три ночи в родном доме. Приходили соседки, интересовались, мол, так и сяк, не являлась ли матушка во сне, царствие её небесное. В жуткой хамской манере отвечал посетителям Генка, что никто к нему не являлся ни днём, ни ночью. И вообще во всякую ерунду, призраки и вещие сны, он не верит. Только пообещал, если каким чудом узнает, кто скрысятничал и забрал деньги, тому, ой, как не поздоровится. На том и уехал. Одни говорили, на Сахалин, устроился на рыболовецкий сейнер, вторые противореча первым, утверждали, что познакомился с состоятельной мадамой и уехал к ней куда-то в направлении Беларуси, хотя, кому он неуживчивый нужен, третьи строить предположения и выдвигать гипотезы, видимо, были не мастаки, поэтому рассуждали здраво, говоря путанно и пространно, нам-то каков прибыток с того, рыбу он ловит или она его, к крале бульбашской укатил али вовсе где хоронится от дружков.
По всему выходит, усопшая знахарка забыла дорогу из мира теней в мир живых. К кому приходить во снах, кого проведывать, если душа рассталась с плотью и находится в краю небесном.
***
Заметила мама моё настроение. Покрасневшие глаза. Приступила с расспросами и выпытала всё. Поведала я ей, захлёбываясь слезами, о ночной посетительнице. Что три раза за ночь приходит. Теребит одело. Трогает подушку. Будит и пристает с просьбами.
Удивилась мать.
- Не скажу, Танечка, что удивлена. Просто обескуражена. С какой стати баба Дуся выбрала тебя, да ещё просьбы эти странные. Обращусь-ка за помощью к соседкам. Глядишь, чего доброго насоветуют. Есть у меня на примете пара-другая подруг. Поговорим и решим, что делать нам дальше.
Собрались мамины подруги вечером. Закрылись на кухне, отгородились занавеской, в то время между комнатами дверей не ставили, считали, достаточно матерчатой занавески, красивой и плотной, до самого пола.
Меня отправили спать. Благословили, посоветовали, если что случиться, просыпаться и звать их. Они останутся у нас до утра. В свои тайны мама с подругами не стали меня, ребёнка-подростка, посвящать.
Эта ночь была первой спокойной и свободной. Как улеглась в постель, сразу забылась крепким сном и до самого пробуждения никто не тревожил никто.
Спустя многие годы узнала я подробно всю историю. Её передавали из уст в уста на посиделках старухи друг другу, делились, как сами говорили, верной информацией из надёжных рук.
Скажу лишь, в жизнь мою больше никто не вторгался до определённого часа.
Глава одиннадцатая
Некрасивая история вышла с деньгами Евдокии. Наперсница Глафира оказалась больно уж падка на чужое богатство. Короткий ум насоветовал ей не тратить деньги на похороны, не делиться остатками после похорон с сыном знахарки. Оставить всю сумму себе и по прошествии времени начать понемногу и потихоньку тратить, чтобы односельчане не заподозрили, откуда у неё, вечно жалующейся на недостаток средств, появились деньги. Глафира про себя думать боялась, опасалась, утаённые деньги дадут о себе знать. Лелеяла мечту, с какими лёгкостью и небрежностью будет тратить, не оглядываясь на цену товара. А приобрести, как оказалось, надо много: шифер пора на доме заменить, двери установить новые, деревянные и добротные в дом, шифоньер для одежды, старый, ещё оставшийся от бабки довоенный совсем пришёл в негодность, телевизор новой марки нужен, обязательно цветной, приёмник, новости слушать не выходя со двора или работая в огороде иль по хозяйству. Да много чего оказалось вдруг необходимо, пока деньги сами не приплыли к ней в руки. Ох, как же благодарила судьбу за этот подарок Глафира! Ох, как же рассыпалась благодарными словами! Обещала в церкви поставить свечку и дать кое-каких средств на восстановление здания, да передумала опосля, решивши не искушать судьбу. Чтобы не отвернулась от неё и не пресекла свои милости к ней, Глафире, терпевшей нужду всю жизнь.
***
Знала или не знала Глафира, что порой духи приходят с того света спросить за дела, бог весть. Подозревала, беря чужие сбережения, и не потрудившись распорядиться ими, как обещано, понесёт наказание. Если в обычной жизни закон суров с ворами, то духи куда изощрённее и изобретательнее. И всё думала: «Авось, пронесёт, авось пронесёт!» Каждый день заглядывала в укромное место, проверяла, на месте ли свёрток. Увидев его, слёзы радости наворачивались на глаза женщине, и она снова думала: «Авось пронесёт, авось пронесёт!»
С необычайным волнением ожидала она девять дней. Когда провели их, почувствовала некоторое облегчение. Тихо и спокойно всё в её скромной жизни. Не меняется, остаётся неизменной. Печка топится, куры несутся, корова доится, солнце встаёт и ночь приходит.
Беспокойство-таки было. Не проходило. Оставалось отметить сорок дней. Отметили также, как и похороны, всем селом. Собрались в столовой. Скромно посидели, вспомнили усопшую. Без фанатизма. Без разбитой посуды. Без песен.
Совсем успокоилась Глафира. Стояла преспокойно перед иконами. Осеняла себя крестным знамением перед сном и перед домашними делами. Так прошёл год.
***
Для покаяния нужен толчок. Дошла до Глафиры людская молва, дескать, к двоюродной внучке Евдокии Тане, той самой, знахарки, много разных Евдокий в селе и ближайших хуторах, чтобы не путать почём зря, стала приходить усопшая знахарка и просить ту о помощи. Узнавала Глафира, окольными путями выведывала, мол, с какой просьбой обращается к Тане, о чём говорит. Отмахивались от назойливой женщины, как от мухи, бог весть, о чём усопшая беседует, скорее всего, выдумали, чтобы интерес привлечь угаснувший.
«Для чего разжигать интерес к усопшей, - находясь с собой наедине, думала Глафира, - умерла и всё. Крест потерялся. Способность лечить ни к кому не перешла. Родных детей кроме сына нет. Внучку тоже бог не дал. Зачем затевать заранее провальное дело?»
Думать-то она думала, но всколыхнулось нечто в груди. Вроде шильца. Или штопора. Да свербит и свербит в груди. Поначалу Глафира не обращала внимания на симптомы беспокойства. Когда волнение возросло, забеспокоилась. Полночи простояла на коленях перед иконами в углу. Молилась усердно. Обращалась к богу за советом. Остались безответными молитвы. Да тут как некстати, утром пошла кормить кур, а они все лежат на полу курятника, ножками вверх и трясут ими, петух ходит промеж них и только гребнем красным машет. Услышала затем коровий крик. Пришла, глядь, из сосцов коровьих молоко красное течёт. Всполошилась Глафира – что делать.
***
Мать моя затеяла вареники на вечерю приготовить с сыром. Замесила тесто. Приготовила начинку. Села за стол, налила чаю. Решила немного послушать радио, пока тесто «отдыхает» в холодильнике. Я в то время играла на дворе с подружками, и мы оказались свидетелями произошедшего.
- Вот, Марфа, держи, - залетела в кухню Глафира и бросила на стол перед моей матерью газетный свёрток.
- Почему не здороваешься, Глафира?
- Здорово, коли жить здорово.
- Что это?
- А то сама не знаешь! – бросила с вызовом Глафира.
- Откуда мне знать. Ты принесла. Ворвалась вихрем и говоришь загадками.
Дыша тяжело и часто, Глафира произнесла:
- Деньги! Возьми их немедленно!
- Чьи деньги? – опешила мать, в долг никто в последняя время не брал, если и брали, то у мужа мужики на работе до получки не большее трояка. – И что за спешка?
- Её! – кивнула гостья неопределённо в сторону двери.
- Кого? Глафира, не чуди, богом прошу!
- Не до шуток, Марфа, знаешь ли.
Мать в недоумении развела руки.
- Она приходила… Ночью, сегодня и вчера…
- Перестань говорить загадками: кто она? – громко крикнула мать, не сдержавшись.
- Евдокия… - проговорила, едва двигая гудами Глафира, опустилась на табурет и заплакала.
Мать кинулась успокаивать гостью. Поднесла ковшик воды. Начала гладить по голове и что-то нашептывать на ухо. Немного успокоясь, Глафира призналась:
- Нескромно немного поступила, точнее, плохо…
Как будто что почуяли, слетелись соседки. В их плотном окружении Глафира призналась в содеянном, мол, так и так, приходила перед смертью Дуся, оставила деньги на похороны, чуяла-де свой
