погибели, спал на маленьком диване в другой комнате. Ирина шутила:
— Я просила тебя сдать койку, и видишь, природа помогла мне.
После ужасного селя и сильного шторма пляж закрыли на ремонт. Море долго оставалось грязным, купаться не разрешали, да никто в общем-то и не пытался входить в мутную воду. Ирина приняла решение улететь домой на два дня раньше положенного срока. Я попросил Анатолия разрешить ей до отъезда жить у меня в люксе. Он не возражал, но улыбнувшись сказал мне:
— Только смотри, без фокусов. Не давайте повода персоналу сплетничать.
Ирина и я понимали, что возможно эта случайная встреча в санатории будет последней в нашей жизни, и вряд ли мы когда-либо встретимся снова, и потому с утра и до позднего вечера мы не отходили друг от друга — говорили, говорили и не могли наговориться.
Отъезжающих в аэропорт и на вокзал Симферополя отвозил санаторный автобус два раза в сутки: утром после завтрака и вечером после ужина. Самолёт рейсом «Симферополь-Ташкент» улетал ночью. Я хотел поехать с Ириной в аэропорт, но она категорически возражала:
— Не делай глупостей. Как ты будешь ночью возвращаться в санаторий? Троллейбусы «Симферополь-Ялта» ночью не ходят, а за такси тебе придётся платить туда и обратно. Скажи, зачем это тебе нужно? Я сама доберусь, не маленькая...
Перед тем как идти на автобус мы выпили по бокалу массандровского белого портвейна, который так нравился ей, посидели обнявшись на маленьком диване, поцеловались на прощанье. Перед посадкой в автобус Ирина сказала:
— Ты помнишь наш последний разговор по телефону, когда я уезжала в Ташкент?
— Конечно помню.
— Я повторю тебе те слова: «запомни, что на свете есть женщина, которая любила и любит тебя самой возвышенной и божественной любовью. Любовью Высшей Красоты».
И она уехала. Я вернулся в свой люкс, сел на диван, на котором несколько минут назад сидела Ирина, допил портвейн и долго размышлял о том, как порой несправедлива судьба по отношению к нам смертным. Через два дня я тоже улетел домой, в Алма-Ату.
* * *
После нашей встречи с Ириной в августе 1972 года в Крыму в моей жизни произошло много разных событий. Но главным из них я считаю перевод меня в 1976 году в Москву на должность начальника отдела Центральной Военно-врачебной комиссии министерства обороны СССР.
В декабре 1979 года советские войска вошли в Афганистан с задачей оказать помощь правительственным войскам в борьбе с вооруженными формированиями афганских моджахедов. Началась затяжная война. На военную медицину в целом и на Центральную ВВК конкретно, особенно на отдел, который я возглавлял, свалилась гора новых и сложных задач. Все офицеры отдела напряженно работали над проектами приказов министра обороны и многочисленных инструкций по медицинскому обеспечению «ограниченного контингента советских войск». Скажу честно — с этим «ограниченным» контингентом военно-медицинская служба получила «неограниченное» количество различных и очень сложных проблем.
Летом 1982 года группа инспекторов во главе с председателем Центральной ВВК генерал-майором медицинской службы Баранником Владимиром Алексеевичем, моим сокурсником по Харьковскому мединституту и Военно-медицинскому факультету, прилетела в Ташкент с задачей проверить состояние лечебно-диагностической и экспертной работы в военных госпиталях Туркестанского военного округа. На медицинскую службу округа легла колоссальная нагрузка по оказанию квалифицированной помощи раненым и больным, эвакуированным из Афганистана.
Я был в составе этой комиссии в ранге «начальника штаба» и «главного советника» председателя. Нам предстояло проверить окружной военный госпиталь в Ташкенте и гарнизонные госпитали в Самарканде, Ашхабаде, Кушке. О результатах проверок указанных госпиталей я ничего писать не буду, а расскажу только о неожиданной встрече.
Можете верить мне, можете не верить, как говорят «это ваши проблемы», но в окружном госпитале я встретил Ирину. Прошло десять лет после нашей встречи в военном санатории в Крыму. Внешне она изменилась — заметно похудела и, как мне показалось, выглядела гораздо старше своего возраста. Правда, большие голубые глаза, пушистые ресницы, нежная еле заметная улыбка, как у Джоконды, и ямочки на щеках остались прежними.
Понятно, что я и она обрадовались этой встрече. Но выразить в тот момент друг другу свои тёплые чувства не могли, поскольку встретились мы в палате во время обхода нашей комиссией кожного отделения госпиталя. Когда члены комиссии уже уходили в другое отделение я успел сказать ей:
— Никуда не уходи, жди меня в ординаторской. Я обязательно приду.
О том, какие эмоции были в ординаторской после того, как я пришёл туда, рассказывать не стоит. Когда страсти неожиданной встречи немного остыли, Ирина сказала мне:
— Толя! Мы столько лет не виделись с тобой. Нам есть, о чем поговорить, но здесь пообщаться нам не дадут. Рабочий день скоро закончится, и я предлагаю тебе поехать ко мне домой. Сегодня я одна. Мы спокойно поговорим обо всем и просто побудем вдвоём. Ты, наверное, уже давно забыл, а я до сих пор помню, как ночью в Алма-Атинском госпитале, когда я вызвала тебя к больному, ты говорил мне или даже напевал красивые слова: «мы вдвоем, поздний час, входит в комнату молчание».
— Поразительно! Какая у тебя память, Ирина! — сказал я.
— Такие слова, Толя, сказанные тогда тобой, забыть невозможно. Если не захочешь остаться у меня ночевать — поедешь в гостиницу. Согласен? Ко мне поедем на моей машине.
Я хотел спросить у неё почему она вдруг одна, почему готова оставить меня на ночь, и где её дочь, муж, но промолчал и сказал:
— Ирина, я с удовольствием поеду к тебе, но что подумает мой генерал, если я не появлюсь в гостинице? Он же наверняка скажет мне свою любимую шуточку: «самолёт не успел приземлиться, а ты сразу по бабам».
Ирина засмеялась:
— Глупости! И не по «бабам», а по знакомым врачам. Честно скажи ему, что ты встретил женщину, с которой когда-то работал в Алма-Атинском госпитале.
Я согласился с её предложением, пошёл в управление госпиталя, нашёл там генерала и сказал ему, что вечером пойду в гости к своей знакомой, которую встретил в кожном отделении госпиталя, и вернусь в гостиницу поздно вечером, а, может быть, утром. Он удивлённо вскинул брови:
— Интересно, с кем это ты встретился? Ну, ладно. Иди. Потом расскажешь, где и с кем гулял.
Ирина на своей машине повезла меня к себе домой. По дороге мы заехали в универсам, купили что-то из продуктов, торт и вино. Жила Ирина в прекрасной трехкомнатной квартире, недалеко от госпиталя, почти в центре Ташкента. В квартире никого не было, но я не стал задавать её вопросы о муже и дочери. Ирина быстро приготовила ужин, накрыла стол. Мы выпили вина за встречу после долгой разлуки, поужинали, сели на диван, и Ирина, прижавшись ко мне, сказала:
— А теперь, мой дорогой, рассказывай, как ты жил эти десять лет, как оказался в Москве. Короче, рассказывай всё, всё и, пожалуйста, подробно.
Я перебил её: — Нет, сначала расскажи мне, как ты оказалась в Ташкенте? Я хорошо помню, что, когда мы встретились в Крыму, ты говорила о переводе твоего мужа в Термез? Правильно?
Она вдруг как-то тяжело вздохнула и ответила:
— Да, Толя, всё правильно. Ну, хорошо. Тяжело вспоминать, но я расскажу тебе что было со мной за это время, а потом ты расскажешь мне о себе.
— А почему тяжело вспоминать? — спросил я.
— Сейчас поймёшь. Три года мы жили в Термезе. Мужа повысили в должности, получил звание полковника, и его перевели в Ташкент, в штаб округа. Так мы снова оказались в этом городе. Получили квартиру, жили нормально, как все люди. Муж служил, я работала, дочь училась. Когда в декабре семьдесят девятого наши войска вошли в Афганистан, мужа буквально через несколько дней отправили туда, а через три месяца, в конце марта, — она замолчала, заплакала и сказала, — он... погиб. Машина подорвалась на мине. Все, кто был в машине, погибли.
Когда она произнесла это страшное слово: «погиб», я просто оцепенел. Но быстро пришёл в себя, начал успокаивать её, обнял, говорил какие-то слова утешения, выразил соболезнование. Видел, как тяжело даются ей эти воспоминания. Постепенно Ирина успокоилась и продолжила свой рассказ: — Тела всех погибших доставили в Ташкент в цинковых гробах. Ты, наверное, знаешь, что их называют «груз 200», — на самолете, у которого тоже страшное название: «Черный тюльпан». Вскрывать гроб не разрешили, похоронили с воинскими почестями. Вот так два года назад я стала вдовой. Ты не представляешь, как мне было тяжело тогда, и как я пережила всё это — сама не знаю. Депрессия была ужасная, не хотела жить.Слава Богу, дочь и коллеги помогли выбраться из этого кошмара.
— Представляю, Ирина, очень хорошо представляю.
Мы помолчали несколько минут. Чтобы как-то отвлечь её от тяжелых воспоминаний, я спросил:
— Ты осталась одна с дочерью?
— Да.
— По-моему она училась в мединституте?
— Дочка окончила институт, ординатуру. Сейчас работает терапевтом в Республиканской больнице.
— Замужем?
— Нет. Не успела. Жених тоже оказался в Афганистане. Командует там ротой, а мы здесь с ней переживаем, она — за жениха, а я—за будущего зятя. Я всегда была убежденной атеисткой, а когда схоронила мужа — пошла в церковь. Молю Бога, чтобы он помог зятю остаться в живых. Ты знаешь, когда я прихожу в хирургию осматривать поступивших раненых, у нас ввели такой порядок, и вижу искалеченных молоденьких ребят, мне становится страшно. Всякий раз думаю, прости господи, за каким хреном мы полезли туда? Что мы там забыли? Ты — представитель минобороны, можешь ответить на мой вопрос?
— Нет, Ира, не могу. Помнишь, как в армянском анекдоте: «сами удивляемся»? Члены Политбюро ЦК КПСС сказали, что друзьям афганцам потребовалась «интернациональная помощь». Войти в Афганистан мы вошли, а вот, как и когда выходить будем… один Бог знает. Отечественная война через четыре года закончилась, а здесь воюем уже третий год и конца не видно.
Никто не знал тогда, что война будет продолжаться почти десять лет и, что наши безвозвратные потери составят около пятнадцати тысяч человек.
Ирина продолжила рассказ:
— Мальчишки не хотят воевать неизвестно за кого и за что. Некоторые стреляют себе в руки, ноги, чтобы только вырваться из того кошмара и вернуться в Союз. Следователи в хирургии каждый день работают. Допрашивают раненых. Ищут членовредителей. Страшно, Толя, страшно мне, — и у неё по щекам потекли слёзы. — Ну, ладно, хватить о войне. Всё равно мы с тобой ничего не изменим. Рассказывай лучше, как ты жил все эти годы, когда и как оказался в Москве. Мне интересно буквально всё.
Мы очень долго говорили с Ириной. Вспоминали Алма-Ату, встречу в санатории и даже Дальний Восток. Примерно в десять вечера позвонила дочь Ирины. Как я понял из их разговора, её интересовало состояние здоровья мамы. Очевидно, дочь спросила, чем она занимается, потому что Ирина как-то восторженно сказала ей: «А у меня гость. Врач — член московской комиссии, с которым мы работали когда-то в Алма-Атинском госпитале. Не волнуйся, доченька, пока всё нормально. Спокойного тебе дежурства». Положив трубку, Ирина сказала мне:
— Она волнуется потому, что у меня иногда
