Чувство вины – это как бы незримое, но действенное соглашение человека с обществом в том, что он обязуется не заходить за пределы морально ещё допустимого и терпимого поведения, а общество, в свою очередь, обязуется не наказывать его в пределах этой границы. Таким образом, чувство вины – это «самонаказание» человека, которое заставляет его держаться в допустимом традициями и нормами диапазоне. Оно гарантирует тот «люфт» нравственности, за пределами которого с неумолимостью рока уже вступает в действие карательная машина в лице правосудия, то есть оно обеспечивает допустимый диапазон поведения, который ещё не наносит ощутимого ущерба обществу и его членам. В противном случае, малейшее отклонение от нормы сурово бы наказывалось, и жизнь сама по себе была бы просто невыносимой, не говоря уже о том, что это потребовало бы излишне громоздкой и скрупулёзней системны правосудия.
В дополнение к вышесказанному следует отметить, что чувство вины формировалось, по всей видимости, не только на почве межличностных взаимоотношений в обществе, но и на почве отношения индивидуумов к наиболее общим действующим нормам, обычаям и традициям, нарушение которых трактовалось как отклонение от правильного пути или порядка и выражение которого, например, в Китайской философии заключалось в понятии Дао, не следование которому ведёт к гибели, а в Античной философии – в понятии Космоса, то есть мира, мыслимого как упорядоченное единство.
Резюмируя выше отмеченное, можно сказать, что причиной возникновения чувства вины послужило отклонение от «справедливого» поведения в условиях переизбыточности зла. Функцию, которую данное чувство призвано было выполнять, это регулирование нравственности в пределах ещё ненаказуемого поведения; и разряжающее последствие чувства вины – это или искреннее сострадание, или ханжество, или психосоматопаталогия (как следствие фрейдовского вытеснения).
И вряд ли можно согласиться с авторами, полагающими чувство вины врождённым свойством личности человека. Так, например, О. Ранк считал, что человеку присуще «биологическое чувство вины», отвечающее потребностям рода4. А Шопенгауэр в «Новых паралипоменах» писал:
«Так как характер врождён, а поступки – лишь его обнаружения, причём повод к крупным злодеяниям встречается не часто и отпугивают сильные противоположные мотивы, и так как наш образ мыслей обнаруживается для нас в желаниях, мыслях, аффектах, т. е. там, где он остаётся неизвестным для других, – то можно думать, что у иного человека – до известной степени прирождённая неспокойная совесть (курсив А. Шопенгауэра – И. Ф.), хотя он и не совершил крупных злодеяний»5.
Чувство вины вряд ли можно считать биологическим или прирождённым хотя бы потому, что оно возникает по поводу какого-либо конкретного нашего поступка, действия (или бездействий) в ситуации, к которой мы причастны, и когда затрагиваются наши эгоистические интересы. В остальные моменты это чувство не беспокоит нас поскольку оно не касается наших личных интересов: таких как желание быть (или казаться) справедливым, храбрым, сострадательным и т. д. Чувство вины – это сугубо личностное качество психики человека, как сугубо личностным качеством является ненависть, буквально захлёстывающая нас только в том случае, если предмет нашей ненависти ущемляет наши интересы.
Другое дело, что врождёнными свойствами человеческой психики могут быть как агрессия (согласно Фрейду), так и альтруизм (согласно В. Эфроимсону), но ненависть, зависть и садизм с одной стороны, а с другой стороны чувство вины, сострадание и доброта – это уже проявления не родовых свойств личности человека, а именно личностных, которые могут проявиться (или не проявиться) в зависимости от затронутости нашей психики конкретными обстоятельствами. Скорее всего, агрессивность и альтруизм, как два полюса направленности человеческого характера, являются врождёнными потенциями, которые могут обязательно проявиться в каких-либо конкретных формах, в то время как ненависть, зависть, чувство вины, доброта и т. д. – это и есть конкретные личностные формы проявления этих полюсов в обстоятельствах, затрагивающих наши интересы.
Относительно же «добра» можно сказать, что понятие о нём, возможно, было выработано как на основе искреннего сострадания, так и на основе ханжества, то есть показного добра, добра принимаемого за «чистую монету». Не исключено, что ханжа, как актер, талантливо сыгравший свою роль, воздействовал на публику и убедил её в искренности своих неискренних чувств, на основе чего в дальнейшем и было сначала выработано понятие добра, как компенсации за причинённое зло, а уже затем постепенно стало практиковаться и культивироваться само добро. Добро отчасти явилось зеркальным отображением мнимого добра, то есть ханжества. Можно сказать, что ханжество послужило как бы теоретической предпосылкой формирования понятия добра, в то время как сострадание – это его практическая часть. (Как ложная теория эфира способствовала развитию электромагнитной теории, так и ложное добро, то есть ханжество, возможно, внесло свою весьма существенную лепту в становление морали и понятия добра).
И всё же самое интересное не то, откуда зло, откуда страдание и сострадание, откуда чувство вины – это более или менее объяснимо, исходя из природы самого человека и его не совсем благополучных взаимоотношений в обществе. Самое интересное – откуда добро?! Откуда добро бескорыстное, спонтанное и искреннее, откуда добро не запятнанное ни эгоизмом, ни надеждой на выгоду, ни боязнью что-то недополучить. Факт существования добра сам по себе не оспорим, без этого искреннего добра жизнь во многом бы потеряла в палитре своих светлых красок, людское сообщество было бы менее «склеено» между собой, из этой жизни улетучился бы аромат собственной причастности к чему-то неизведанному, чисто человеческому и таинственному.
Что же касается сострадания, я бы поостерегся возводить его на пьедестал «истинного морального импульса», поскольку сострадание при всей его кажущейся простоте является весьма противоречивым, а порою и сомнительным чувством. Начать хотя бы с того, что любое чужое чувство – в данном случае страдание – никогда не может стать полностью нашим, так как мы «физически» не в состоянии испытать всю гамму чувств человека страдающего и «вжиться» в его душу для того чтобы наиболее полно выразить своё сострадание. А потому, как можем мы облегчить терзания человека страдающего, если мы в состоянии представить и почувствовать всего лишь слабую копию его страданий, которую к тому же не можем в виде со-страдания передать ему в неизменном виде, поскольку чувство не переводимо на язык жестов и слов без искажения и понижения его искренности.
Кроме того, сострадание в общем-то ни к чему нас не принуждает и не обязывает, поскольку мы вольны не прибегать к нему, оно мало затрагивает нашу эгоистическую природу, потому что то что мы отдаём человеку страдающему мы отдаём добровольно. Это, во-первых, а во-вторых, на сострадании у нас есть возможность «заработать очки», удовлетворив, положим, собственное тщеславие, если наше сострадание не вполне чистосердечно. В сострадании, кроме искренней его части, порою присутствует что-то формально-фальшивое и натянутое, обусловленное в некоторой степени давлением существующих обычаев, норм и правил, которые искажают проявления нашего истинного отношения к человеку страдающему.
Поэтому за понятием сострадание может скрываться много смешанных и привходящих эмоций и чувств: здесь, наряду с искренним состраданием, может найти своё проявление и эгоизм, и злорадство, и довольство, и тщеславие, и лицемерие. И не исключено что библейский змий соблазнил наших прародителей из добрых побуждений, сострадая им в их неведении добра и зла. Но, как известно, благими намерениями устлана дорога в ад. При сострадании у человека появляется величайший соблазн проявить свою бестиальность, даже не вполне осознавая этого потому, что за видимостью сострадания, как за надёжной стеной всегда можно укрыться как от возможной ответственности, так и от собственной внутренней совести. При отсутствии нравственной культуры ощущение собственного превосходства, вкупе с возможностью скрыть свои истинные чувства, таит в себе постоянный источник зла, который способен начать функционировать даже при слабых побуждениях к этому процессу.
Да к тому же наше сострадание к человеку в сильной степени зависит от справедливости понесённого им наказания. А многие ли способны и готовы сострадать человеку, понесшему заслуженную кару за собственные поступки: сострадать, оказывается, можно только незаслуженному страданию, в связи с чем объект сострадания предварительно должен быть «просеян» через нормативные правила, обычаи и законы, действующие в данном обществе. Я уже не говорю о том, что он должен пройти «сито» нашего личного отношения к нему со стороны нашего чувства зависти или ненависти: к человеку, которого мы ненавидим или которому завидуем, мы вряд ли будем испытывать сострадание и даже незаслуженное им страдание покажется нам если уж не «божьей карой», то хотя бы вполне оправданным. Как известно, Пушкинский Олеко испытал бы чувство невыразимого наслаждения от гибели своего соперника, застигнутого им спящим даже на краю пропасти:
«Я не таков. Нет, я не споря
От прав моих не откажусь,
Или хоть мщеньем наслажусь.
О нет! когда б над бездной моря
Нашёл я спящего врага,
Клянусь, и тут моя нога
Не пощадила бы злодея;
Я в волны моря, не бледнея,
И беззащитного б толкнул.
Внезапный ужас пробужденья
Свирепым смехом упрекнул,
И долго мне его паденья
Смешон и сладок был бы гул»6.
Поэтому, скорее всего, можно было бы предположить, – но от этого предположения мы вскоре откажемся, – что не сострадание явилось «истинным моральным импульсом», а чувство вины за чрезмерное зло, оценка «чрезмерности» которого производилась на основе сопоставления собственных испытанных страданий со страданиями человека, которому причинено зло. Отсюда, из сопоставления страданий, и появилось понятие справедливости, представленное, в греческой мифологии богиней правосудия Дике, богиней права и законного порядка Фемидой и богиней возмездия Немесидой, воздающей людям сообразно их вине наказание за гордыню и несправедливость.
Понятие справедливости в дальнейшем послужило основой правосудия, то есть
Человек при рождении получает одно из свойств характера – индивидуальный темперамент. Это те врожденные особенности человека, которые обусловливают динамические характеристики интенсивности и скорости реагирования, степени эмоциональной возбудимости и уравновешенности, особенности приспособления к окружающей среде. Если живой организм при рождении уже наделён, если ещё не характером, но, его составной частью – темпераментом, то это не может быть механическим браком, какой возможен при изготовлении робота и наделении его способностью к механическому анализу, это пришло с ним извне, вместе с его сознанием (на человеческом уровне), или предсознанием (на уровнях развития других организмов) внутри его Души.